Кайкки лоппи

— Как звать-то тебя воин? — это уже третий, самый важный и усатый.

— Ромуальд, — представился он и присел на предложенное место.

Бэн фыркнул и что-то сквозь зубы проговорил. Выругался, наверно. «Сонный» снова тяжело, по-коровьи, вздохнул.

— Не, это очень забубенно, — сказал усатый. — Как пацаны во дворе звали?

— Карасем, — пожал плечами Ромуальд.

Все засмеялись, даже Бэн. Только его приятель вновь никак не отреагировал. Сидел и рассматривал нормы довольствия курсантов на противоположной стене.

— Тоже не подходит, — покачал головой усатый. — Не очень почетно по-флотски. Надо что-то придумать.

— Будешь Кромом, — резко выдохнул Сидор.

Все даже вздрогнули и начали тревожно озираться.

— Переведи! — предложил второй армеец.

— Ну, Карасиков Ромуальд если сложить вместе, получится Кром.

— Как батарейка «Крона», — сказал усатый. — Согласен?

— Ладно, — кивнул Ромуальд, ничего обидного он в этом не замечал.

Откуда-то из угла вышел средней упитанности кот с ободранным в кошачьей битве ухом и, приблизившись к столику с закусью, начал принюхиваться, шевеля усатыми щеками в такт дыханию.

— Ну тебя нафик, Федя! — сказал усатый и пихнул кота ногой. — Ты же только из помойки.

Федя неохотно отошел в сторону и начал демонстративно вылизываться, задрав к потолку вытянутую заднюю ногу.

— Парни, дайте ему бутылкой по башке! — усмехнулся второй армеец.

«Значит, есть все-таки что-то у этой честной компании», — подумал Ромуальд совершенно отвлеченно.

— Короче, Кром, — сказал Сидор. — Чего там у вас с Бэном произошло, нас не касается. Бейтесь, режьтесь, хоть стреляйтесь — ваше дело. Просто любопытно из-за чего весь сыр-бор. Не просто так ты на старшекурсника полез, сдается мне?

Ромуальд не очень хотел вдаваться в подробности, поэтому постарался ответить осторожно:

— У него было то, что принадлежит мне — вот и все.

— Деньги? — спросил усатый.

— Не только.

— Подумаешь — деньги! — вставил второй армеец. — Это же дело наживное. Не стоит товарищей по таким пустякам казнить!

— Мне они были очень нужны, — ответил Ромуальд и сжал пальцы рук в замок.

— Не секрет, для чего?

— Для отца, — сказал Ромуальд неожиданно даже для себя. Кой черт он тут распинается перед этими незнакомыми парнями? А потом, помолчав немного, добавил. — Он у меня болен.

— Чего же ты не сказал раньше, гнида? — взвился со своего места Бэн. — Мы что — звери, что ли?

— Ты меня не спрашивал, — пожал плечами Ромуальд.

— Ладно! — оборвал все реплики, как отрезал Сидор. — Проехали. Так уж и быть, выпьем за праздник. Согласны?

Ромуальд хотел, было, сказать, что он не пьет, но оказалось, что вопрос адресовался другим армейцам. Те только махнули руками — валяй!

Как из воздуха появились пять стопок и стакан, а также бутыль водки на три четверти литра.

— Сабонис! — радостно зажмурился усатый и добавил. — Питерский!

Водка в то время, впрочем, как и другой алкоголь, были по талонам. Такими мерами мудрый правитель Горбачев толкал свою страну к нашей «великой депрессии». В Питер ездили не только колбасные поезда, но и водочные экспрессы — там можно было отовариться без бумажных квиточков, были бы деньги и здоровье биться в сутолоке винно-водочных магазинов.

Выпили все, даже Ромуальд. Отказаться как-то не получилось.

— У нас в армии тоже такой парень был, как ты, Кром, — сказал Сидор. — Правда, выглядел он настоящим евреем, но упертым был, как кремень. Это, конечно, достойно некоторого уважения, но житья не дает никому. В первую очередь, тебе самому.

— Да у нас на корабле таких было — хоть караул кричи. Два года прошло — все, кричите «караул» все мичмана и младший командный состав, прячьтесь по норам, потому что кремни идут, — добавил второй армеец.

— Нет, я имею в виду — человек поступка, — уточнил Сидор. — Вот ты, Сундук, пошел бы своему годку горло резать за то, что тот деньги твои потянул два месяца назад?

— Чего я — безбашенный что ли? — хмыкнул поименованный «сундуком».

— А этот пошел, — кивнул Сидор на Ромуальда. — И наш жиденыш тогда пошел, по другому поводу, правда, но тем не менее. Почему? Гордыня, что ли? Смертный грех, говорят. Один из самых тяжких.

— Не укради и не убий, по-моему, гораздо тяжелее, — ответил Ромуальд.

— Вот ведь козел какой! — внезапно сказал усатый. — Я ему, падле, самую жирную рыбку подсунул — не жрет. Понюхал и отвернулся — брезгуют-с!

Около поджавшего под себя лапки Феди лежала килька с торчащими наружу ребрышками. Сам он равнодушно смотрел перед собой, развернув свои полтора уха по сторонам. От этого вид кота был то ли глупый до безобразия, то ли умиротворенный до неприличия.

— Ладно, мы не такие брезгливые, — сказал усатый. — Сидор, наливай по второй, закушу с пола.

— Я больше не буду, — запротестовал Ромуальд и добавил. — Извините.

— Больше и не нальем, — отрезал усатый. — Но эту взять надо. За тех пацанов, что полегли, прикрывая наш отход. За то, что они были настоящими кремнями. Спасибо им и вечная память!

Все встали за исключением вконец осоловевшего Феди. Повисла долгая пауза, настолько торжественная, что у Ромуальда даже чуть слезы не стали наворачиваться на глаза. Он шмыгнул носом и, набравшись решительности, спросил:

— А что с тем парнем произошло?

— С каким? — ответил усатый.

— Ну, с этим, с евреем?

— А, пес его знает. Сидор, что там у тебя в Чите этой произошло?

Тот не спешил с рассказом, поудобнее устроился на жесткой табуретке и начал свою байку:

— ЗабВО — самый поганый из всех самых поганых военных округов в Советском Союзе. Солдаты становятся зверями, потому что офицеры — изверги, пытающиеся всеми правдами-неправдами выбраться в цивилизацию, буряты — садисты и маньяки, которые режут европейский молодняк, если тот попадается им в руки.