Казачество в 1812 году

– Скоро ли мы догоним главный отряд, а то на нас опять нападут казаки?

Офицер, как писала Фюзи, со злобой ответил актрисе, своей соотечественнице:

– Можете быть спокойны, мы никогда его не догоним, так как если нас не захватили этой ночью, то это случится завтра утром, мы не можем этого избегнуть…

Французской актрисе, оставившей после себя интересные мемуары о бегстве из России, сумевшей пережить события у Березинской переправы, откровенно повезло в 12-м году. Оставшись без собственной кареты, она переехала границу в карете престарелого маршала Лефевра, который совершил поистине рыцарский поступок, вернув к жизни замерзающую женщину большим стаканом крепкого кофе и приказав завернуть ее в меха.

По пути к Березине командиры воинских частей корпусов Великой армии, которые еще не растеряли по пути организованность и строй, столкнулись с таким явлением, как повальный страх подчиненных перед казаками. Тем стало казаться, что каждый березовый лесок, встречавшийся у дороги, таит казачью засаду. Если в занятой уцелевшей деревушке ночью загорался дом, то это обязательно приписывалось подкравшимся в ночи казакам. Если у спящего кавалериста ночью уводили его коня, то потерпевший сваливал беду на казака, но не своего безлошадного соседа, неизвестно куда скрывшегося с бивака еще до утра. Мародеров, убитых за грабеж местными крестьянами, называли жертвами все тех же неуловимых казаков.

…Главная русская армия продолжала идти параллельно пути Великой армии. Она под Смоленском, по сути дела, выполнила тот же Тарутинский маневр под Москвой. Прибыв 1 ноября в Щелканово, главнокомандующий отправил на Красненскую дорогу летучие отряды Орлова-Денисова и Ожаровского. Генерал-фельмаршалом М. И. Голенищевым-Кутузовым им ставилась задача разведать то, что творилось на главном пути бегства Бонапарта из российских пределов.

По дороге к Красному, в Пронино, казаки Орлова-Денисова «разогнали разные неприятельские депо, пленив 1300 человек. В той ситуации они сделали еще одно, но более важное дело: была отбита тысяча лошадей, предназначенных для артиллерии и следовавшие в Смоленск, 100 телег с хлебными и винными припасами, а также стадо рогатого скота, предназначенного на провиант смоленскому гарнизону».

В Червонном ночью казаки напали на часть сил Польского корпуса Понятовского, который двигался в Могилев для переформирования. Понятовский, видя, что дорога туда ему отрезана казачьей конницей, возвратился в Смоленск. Генерал-адъютант В. В. Орлов-Денисов отправил в Главную армейскую штаб-квартиру донесение большой важности: вражеские пленные офицеры в один голос утверждали, что император Наполеон имеет твердое намерение не оставаться в Смоленске.

Информация, каждодневно поступавшая из летучих отрядов с казачьими хорунжими и сотниками в Главную штаб-квартиру, позволяла полководцу Михаилу Илларионовичу Голенищеву-Кутузову продолжать строить «золотой мост» для бегства императора французов из России. Строить весьма успешно: наполеоновская армия уже перед Смоленском мало чем напоминала боевую единицу в виде огромной армии.

Но все же ядро ее оставалось способным сражаться и открывать себе дорогу к спасению штыками и ружейными залпами. Это ядро состояло из ветеранов наполеоновских войн и императорской гвардии. Наполеон, как величайший в истории Франции полководец, был верен себе: он знал, что еще не все потеряно, что по ту сторону российской границы у него стоят под ружьем многие десятки тысяч солдат. И главное – император французов продолжал верить в свою полководческую звезду.

Главным свидетелем процесса разрушения армейского организма его «интернациональных» войск, и главным виновником гибели бонапартовского европейского воинства на Смоленской дороге стало казачество. Это была, не посчитая сказанное громкими словами, его историческая миссия в Отечественную войну 1812 года.

По сути дела, октябрь месяц решил судьбу Великой армии. Начальник ее Главного штаба маршал империи Л. А. Бертье, князь Ваграмский, Невшательский и Валанженский, генерал-полковник швейцарских войск за день до его прибытия в Смоленск отправил Бонапарту донесение следующего содержания:

«Долгом поставляю донесть Вашему Величеству о состоянии корпусов, осмотренных мною на марше за последние три дня. Только четвертая часть солдат остается при знаменах; прочие идут сами по себе разными направлениями, стараясь сыскать пропитание и избавиться от службы. Все думают только о Смоленске, где надеются отдохнуть. В последние дни много солдат побросали патроны и ружья.

Какие ни были бы ваши дальнейшие намерения, но польза службы Вашего Величества требует собрать корпуса в Смоленске и отделить от них спешенных кавалеристов, безоружных, лишние обозы и часть артиллерии, ибо она теперь не в соразмерности с числом войск. Необходимы продовольствие и несколько дней покоя; солдаты изнурены голодом и усталостью; многие умерли на дороге и на биваках.

Такое бедственное положение беспрестанно усиливается и подает опасение, что если скоро не отвратим его, то не будет у нас войск в сражении».

Черновое донесение Бертье, написанное рукой самого маршала Франции, было перехвачено вместе с курьером казаками. Долгое время оно, как реликвия войны 12-го года, хранилось в Военном министерстве России и впервые было напечатано в 1846 году.

Начальнику Главного штаба Великой армии Луи Александру Бертье не верить было просто нельзя. Ведь не случайно же современники называли его «мозгом наполеоновской армии», пользовавшимся полнейшим доверием императора французов.

Великая армия в корпусных колоннах подкатывалась к Березине. С таким же перенапряжением сил спешили к этой судьбоносной реке «грозы 12-го года» преследователи. Казачьи войска продолжали служить авангардом кутузовской Главной армии.

…Еще до Березины, как писали очевидцы, казаки «стали предметом ужаса всей армии» императора Наполеона. Число их не только не уменьшалось, а увеличивалось за счет местных крестьян, становившихся партизанами, вооруженными пиками («этим национальным русским оружием») или просто кольями с железным острием на конце. Начиная со Смоленщины всадники на маленьких лошадках и в черных барашковых шапках следовали вдоль походных колонн неприятеля, атакуя их при каждом удобном случае.

Казачьи отряды на всей коммуникационной линии Великой армии, начиная от Москвы до Вильно, нападали на блокгаузы – укрепленные этапные пункты с постоянным гарнизоном в них. Блокгаузы находились на расстоянии 20–30 верст друг от друга и представляли собой следующее фортификационное сооружение. На квадратной площади, огороженной рвом и палисадом (частоколом), были возведены бараки, в которых проживал пехотный гарнизон. В его задачи входило конвоирование проезжавших курьеров, сопровождение проходивших обозов. В блокгаузах обычно ночевали маршевые роты и батальоны, эскадроны, следовавшие на пополнение армейских полков и дивизий Великой армии. Здесь же устраивались склады с провиантом и фуражом, «добытым» в окрестных селениях.

Командиры армейских партизанских отрядов и казачьих партий довольно быстро распознали, что блокгаузы представляют для них ценную во всех отношениях военную добычу. Поэтому они с желанием устраивали налеты на эти вражеские укрепления, превращая коммуникационную линию французов в «огнедышащую дорожную цепь». Императору Наполеону приходилось постоянно усиливать охрану линии блокгаузов, на что у него ушла немалая часть маршевых пополнений, прежде всего из германских земель.

Некоторым наполеоновским мемуаристам довелось побывать в плену у казаков. Одним из таких неудачников на Березине оказался старший врач Вюртембергского конно-егерского герцога Людвига полка фон Роос, так счастливо переживший сражение на реке Чернишне и бегство по столбовой Смоленской дороге. В своих воспоминаниях он, думается, правдиво рассказал о том, как был взят в плен казаком:

«…Достигнув опушки леса, мы столкнулись с пестрой кучей себе подобных, за которой гнался отряд казаков. Я было повернул налево, чтобы снова скрыться в лес, как вдруг казак схватил меня за воротник шинели, а его пика очутилась у моих ног. «Ты офицер?» – «Да», – был мой короткий, робкий ответ. Как я ни испугался, однако в этот момент я уже овладел собой и доволен был хотя бы тем, что холодное железо его пики еще не вонзилось в меня…

У казака, безбородого молодого человека лет двадцати четырех, лицо было изрыто оспой, но нельзя сказать, чтобы оно было уродливое или злое. Он отвел меня в сторону, показывая мне знаком, чтобы я вывернул карманы и показал, что у меня есть…»