Казанский альманах. Гранат

Гирей прижал к губам лист, хранивший аромат любимой. Он скучал по ней, по её глазам, улыбке, речам и даже их ссорам, вспыхивавшим как проблеск молнии и тонувшим в необузданной страсти. Ни одна женщина не дарила ему такой остроты ощущений. Ей он был обязан самой большой любовью и самой сильной ревностью. Она была не такая, как все, она была равна ему.

Нарушив одиночество господина, вошёл Кучук. Оглан поклонился и промолвил:

– Повелитель, диван ожидает решения судьбы заговорщиков.

Гирей обернулся, суровое лицо уже не хранило отголосков любовных мечтаний.

– Чего же они ждут от меня? – с насмешкой спросил он у крымца.

– Они хотят просить о помиловании.

– О помиловании? – Хан рассмеялся. Не смеялись только глаза – стальные, полные ярости. – Узнаю казанцев. Сначала они устраивают свару, а когда дело доходит до расплаты… – Гирей не договорил, выхватил саблю: – Видишь, Кучук, этот клинок? Я обещал, что он испробует крови предателей. Они будут казнены твоим подарком, оглан! Так велю я, тот, кто стоит в этом ханстве превыше всех!

Видные сторонники Москвы – эмиры Кадыш, Чура-Нарык и Баубек испили чашу смерти на исходе лета. В те дни гарем хана Сафы пересёк границу казанских земель. К прибытию жён повелителя столица вновь блистала многолюдным оживлением, позабыв о коротком правлении Шах-Али и недавних ужасах, которые поглотили предводителей знатных родов.

Глава 23

Караван из кибиток ехал неспешно, со всеми предосторожностями и долгими остановками: берегли ханум, которой должен был прийти срок рожать. По приказу беклярибека Юсуфа, для дочери подобрали особую кибитку с мягким ходом. И в один из последних дней лета хан Сафа смог, наконец, обнять любимую жену и с торжеством в голосе объявить, что часть своей клятвы он выполнил:

– Теперь, Сююмбика, – добавил он, – дело за тобой. Будем ждать появления наследника.

– А если родится дочь? – с сомнением в голосе спросила ханум.

– Значит, следующим будет сын! – с уверенностью отвечал Гирей.

А Сююмбика испытывала большую тревогу. Она стала неповоротливой, непривычно медлительной, постоянно чувствовала недомогание и необоснованные страхи. Всё чаще она говорила:

– Я не переживу этот тягостный день, Джабраиль настигнет меня!

Напрасно её успокаивали все – лекари, служанки, повитухи и даже сам повелитель. Страхи не рассеивались. В эти дни спокойней всего ханум чувствовала себя с Фирузой. Златовласая красавица подолгу засиживалась в комнатах Сююмбики, ласково удерживала её за руки и в самых комичных словах и выражениях передавала, как она боялась рожать. Иногда свой весёлый рассказ младшая ханша прерывала затяжным кашлем. Этот кашель у Фирузы-бики появился после их зимнего бегства и со временем не прошёл, а только усиливался. Табибы и бабки-травницы перепробовали все способы, описанные в книгах целителей. Бику поили фасолевым маслом и чесноком, прокипячённым с топлёным маслом и мёдом, применяли согревающие растирания, особые настойки. Иногда наступало облегчение, но по прошествии короткого времени болезнь обрушивалась с новой силой.

– А ещё, ханум, – с улыбкой говорила Фируза, – я видела вас во сне. Вы держали в руке топор, а это верная примета, что родится сын.

Озабоченного лица Сююмбики, наконец-то, коснулся робкий луч улыбки:

– Ты правда в это веришь, Фируза?

– О, ханум, этот сонник – моя настольная книга! Я знаю наизусть половину толкований из него. И не было ничего, чтобы не сошлось, верьте мне.

В один из осенних дней ханум пожелала прогуляться по саду. Стояли прекрасные золотые дни, самые последние, какие бывают перед сезоном холодных дождей. Служанки внесли тёплые одежды, помогая госпоже облачиться. Разглядывая себя в большом венецианском зеркале, Сююмбика со вздохом вдела руки в отороченный мехом камзол, как вдруг охнула и присела на месте.

– Госпожа, что с вами? – Хабира, помогавшая ей, заволновалась.

Сююмбика вскинула на старшую служанку полные слёз глаза:

– Что-то кольнуло здесь, а теперь тянет в пояснице! – И тут же закричала, перепугав всех вокруг.

В покоях ханум начался переполох. Прислужницы заметались взад-вперёд, мешая друг другу, пока оторопевшая было любимая нянька госпожи Оянэ не шлёпнула первую попавшуюся под руку невольницу:

– Быстро за кендек-эби, и передай Джафар-аге, пусть сообщит весть хану!

Сама нянька бросилась помогать Хабире. Они подняли стонавшую ханум с пола.

– Помоги нам, Аллах, – шепнула Оянэ. – Кажется, началось.

И добавила успокаивающе лишь для ушей роженицы:

– Всё идёт как надо, госпожа, не бойтесь. Скоро придут повитухи и сам повелитель.

– И Фируза, – плачущим голосом добавила Сююмбика. – Я хочу, чтоб здесь была бика Фируза!

– Мы позовём всех, кого вы пожелаете, ханум! А сейчас мы с Хабирой переоденем вас и уложим в постель.

Хан бросил государственные дела и ворвался в покои старшей жены сразу вслед за повитухами. Сююмбика тут же вцепилась в руку мужа:

– О! Сафа, мне так больно! Наш ребёнок, он словно режет меня изнутри!

Сафа-Гирей, бледный от волнения, тем не менее, пытался пошутить:

– Должно быть, он будет выдающимся воином, моя дорогая, если ещё до своего рождения обзавёлся мечом!

Повелитель пытался успокоить жену, но глаза его с тревогой наблюдали за суетливыми приготовлениями повитух. Старшая из кендек-эби, тщательно осмотрев госпожу, склонилась перед ханом:

– Повелитель, всё идёт своим чередом, и серьёзного повода для беспокойства нет.

– О, я умру! – простонала на своей кровати Сююмбика.

– Я не допущу этого, жизнь моя, – Сафа ободряюще сжал мечущиеся руки жены. – Я послал Кучука за старухой из твоего аула. Она однажды спасла тебе жизнь и сейчас не даст умереть.

Сквозь затуманенное схватками сознание Сююмбика спросила:

– А где Фируза? Она обещала быть рядом.

Одна из прислужниц открыла было рот, но тут же захлопнула его под жёстким взглядом повелителя. Сегодня утром стало известно: Фируза-бика при смерти. Ночью у младшей госпожи открылась сильная горячка, и табибы лишь огорчённо разводили руками. Хворь, которая завладела ханшей в том злополучном изгнании, достигла своего пика.

– Сююм, дорогая… – Голос Сафа-Гирея звучал успокаивающе. – Фируза-бика не знала, что ты вздумаешь рожать именно сегодня. Она упросила отпустить её проведать сына.

Меж двумя стонами ханум, мучительно пытавшаяся не терять нить разговора, переспросила:

– А где же солтан Гаяз?

– Разве ты не знаешь его страсть к охоте? Он отправился в Кабан-сарай.

Сююмбика попыталась улыбнуться сквозь слёзы, которые выступили на глазах от боли:

– Твой Гаяз-солтан настоящий охотник!

Сююмбике всегда нравился этот смышленый семилетний мальчик с повадками настоящего Гирея и с лицом своей красавицы-матери. Она не знала, что сейчас голубоглазый Гаяз не летел на скакуне, участвуя в облаве на кабана, а беззвучно плакал около умирающей матери.

Когда ханум, измученная схватками, на время забывалась коротким сном, Сафа-Гирей приходил в эту светлую комнату с выходом в сад. Он прижимал к себе золотоволосую голову сына и вопросительно заглядывал в глаза главного евнуха. Джафар-ага лишь печально качал головой. Неотвратимая смерть нависала над ложем мечущейся в горячке женщины, но конец, который был бы избавлением от мук несчастной, никак не приходил.