Кемер в объятиях ночи

Еще одного одноклассника Григорьев случайно встретил в очереди за визой во дворе финского консульства. Дело было под Новый год, и желающих получить визу роилось там довольно много. Ждали долго. Григорьев сначала услышал вроде бы знакомый голос, а потом признал и самого Гамаюнова. Разговорились. Гамаюнов стоял за визой для своей подруги. „У меня вот что есть!“ — Тут он достал из кармана синий американский паспорт, любовно погладил его. — Вот он красавец! Мне теперь визы никуда не нужны, а вот подруге моей надо. Хорошая женщина: и стирает, и моет, и готовит, а главное — молчит, хотя далеко и не глупая — закончила Санкт-Петербургский государственный университет, а это тебе не хухры-мухры. Закончить-то она закончила, а вот работы по ее специальности найти не получилось. Так я ее теперь и вожу с собой. Она у меня и на машине в магазин ездит, не спеша, всегда ремнем пристегивается — красота! Таких людей надо ценить! Она сама из-под Севастополя — натуральная блондинка! Нога у нее, представляешь, сорок второго размера! Рост — сто восемьдесят. А фигура! Гости, когда ко мне приходят, смотрят только на нее. Меня вовсе не замечают. Так головы у них и вращаются за ней, как подсолнухи, а когда она куда-нибудь выходит, все сразу испытывают беспокойство!» Оказывается, где он только не живал, даже в Голландии года три околачивался, в Америке, был женат на немке, имелось у него и двое детей — Григорьев так и не понял, от кого, — наверное, еще с России остались, поскольку что дочь училась в питерском университете. Свой начальный капитал Гамаюнов нажил самым что ни на есть жульническим путем, вывозя первые банковские карточки, на которые здесь клал триста долларов, а за границей в банкомате, который принимал карточку за кредитную, а не дебетовую, снимал гораздо большую сумму — максимум, который тогда можно было снять. Это он называл «грабить банки». Впрочем, бизнес этот довольно скоро прикрыли, и он вынужден был искать какой-то другой вид деятельности. Так и жил — натуральный гражданин мира, ни от кого не зависящий и никому не подчиняющийся.

А вот из одноклассниц Григорьев встречался только с Любой Орловой. Однажды встретил ее совершенно случайно на улице. Еще с минуту думал, подходить или не подходить — вдруг ошибся. Подошел, оказалось — точно она. Сели в кафе. Как-то она поначалу смутилась, не смотрела в глаза. И еще у нее с детства осталась привычка грызть ногти. Вот и теперь она снова сидела и грызла ногти вместе с маникюром. Рассказала про Витьку Птицына, когда-то закадычного школьного дружка Григорьев. Тот очень уж любил выпить. Говорила, что нередко встречала его вдребезги пьяным с какими-то ханыгами. В итоге в сорок два года Витька получил инфаркт и едва не помер, даже какое-то время не пил и не курил, но теперь, говорят, вел опять развеселую жизнь.

Бывший Леша Волков тоже получил инфаркт в сорок четыре. В июне встретились с ним у него дома, выпили чайку. Выглядел он неважно: не меньше, чем на полтинник с большим хвостиком. Вроде теперь сильно и не пил, а вид имел словно поддатый. Пожаловался Григорьеву:

— Честно скажу, меня такая стремительность течения времени очень пугает. Понятно, что сделать тут ничего невозможно. После инфаркта будто бы видишь конец жизни. Возраст — это довольно жутко. Хорошо бы остановиться лет эдак так в тридцать — тридцать пять — и взрослый, но еще на старый и так законсервироваться до самой смерти, которая наступала бы внезапно — щелк и все, как выключили — всякие там этапы жизни с морщинистыми лицами, простатитами, инсультами, реанимациями и комами совершенно не нужны. Умереть в своей постели, окруженному многочисленной рыдающей родней, меня как-то мало утешает, хотя, может быть, выглядело бы и неплохо. Хотя тут же вспоминается: «Мой дядя самых честных правил…» Только что пришел, казалось бы, из армии, вся жизнь впереди — и вот уже виден ее конец…

Григорьев не знал, что ему и ответить, только хмыкал, пожимал плечами, причем чувствовал себя при этом неловко.

До этого совершенно для него неожиданного инфаркта Волков никогда серьезно не болел и вообще попал в больницу впервые в жизни. С месяц он лежал в клинике медицинского университета. Как водится, пережил обычный постинфарктный психоз, жуткий липкий страх смерти. Студенты в то самое время занимались антропометрическими исследованиями, как-то пришли в палату, вооруженные линейками, начали его со всех сторон измерять. Он был в ужасе: ему показалось, что ему заранее снимают мерку для гроба.

Знал Григорьев и его теперешнюю молодую подругу. Странная это была особа. На вид ей было лет двадцать семь. Обычно при встрече она строила Григорьеву глазки и под столом ногой, сняв туфлю, тыкала ему между ног. На этот раз дома ее не было. Уехала в Турцию. Волков по этому поводу выразился тут прямо: «Поехала на большой трах».

Оторопевший Григорьев сказал Волкову то, чему и сам не верил:

— Может, она спокойно отдыхает у себя в номере, читает книжечку!

Волков кисло усмехнулся:

— Я слишком хорошо ее знаю! — тут он посмотрел на часы: — Там сейчас идет такой трах, что только дым стоит! Ведь она только за этим туда и едет. У нас тут заниматься этим делом сложно и негде, сразу же все и всплывет. Сыщика нанимать ловить ее там дорого и смешно, да и зачем? Ездит минимум четыре раза в год, берет с собой самое блядское белье, тщательно бреет себе все места. Я физически не могу трахать ее с утра до вечера, да и наскучит это скоро и вовсе не полезно. Мне сейчас нужно разве что пару-тройку раз в неделю, чтобы не заморачиваться и спать спокойно. Честно скажу, больше одного раза в день меня уже напрягает. Когда был молодой, понятно, трахался постоянно: всегда вечером (обычно два раза) и утром, а в выходные еще и днем после обеда. Помню, у подруги локти были стерты до крови — она любила, когда сзади. Тогда казалось, что до конца месячных не доживешь — так постоянно хотелось! Потом постепенно начало проходить. Она же хочет постоянно. Не знаю, как быть: пытаться заниматься этим делом, когда не хочется — тоже неинтересно, все должно быть в охотку. Может, послать ее подальше, найти старушку своего возраста — так на нее вообще не встанет. А для молодой теперь меня одного мало, надо постоянно пить виагру, а мне для сердца вредно — а у меня же два шунта стоит. Не получается никакой золотой середины. Ты считаешь, отпускать ее на этот турецкий — значит, не любить? По сути, она тоже проститутка, продается за мои деньги, за комфорт. Я даже не знаю, люблю ее или нет, потому и не желаю знать, что она там делает. Она врет, а я ей верю. Пока не знаю, как приспособиться к этой ситуации, но, пожалуй, это уже и есть приспособление. А ревность? А не ревнуешь ли ты любую красивую женщину ко всем мужикам мира? Она мне чем-то нравится, потому с ней и живу. С каждым годом труднее становиться менять женщин: долго привыкнешь, а что-то новое всегда обязательно раздражает, да и не бывает идеального ничего в принципе. После инфаркта и после операции на сердце я стал смотреть на все по-другому. Каждый день теперь принимаю аспирин для разжижения крови, другие таблетки. Врач говорит, надо принимать их пожизненно. «Пожизненно» — очень любопытное и жесткое слово. Оно обозначает предел, которого раньше у тебя не было. Короче, я совершенно не собираюсь по этому поводу заморачиваться. Я просто хорошо знаю «золотые правила» блядства на юге: никакого алкоголя в больших количествах, чтобы не потерять контроль, и обязательно презервативы. Поэтому, надеюсь, заразы никакой она не привезет. Было бы обидно сифон подхватить на старости лет. Я знаешь, никого не люблю и влюбляться не хочу, уже не то время. Влюбляться в таком возрасте — значит, выглядеть смешным. Как-то по жизни получалось, что часто с женщинами сближался с замужними: в том много положительного, никто никого не заморачивает. Перепихнулись для чистого удовольствия — да и разбежались. Всем хорошо, никто не звонит, не выпячивает связь, не надо ходить вместе в театр, врать жене, а ей — мужу, у всех к тому же дети. И в то же время в серых буднях, когда на работе проводишь кучу времени, такие отношения бодрят, не дают расслабиться, раскиснуть. Если не хочет — главное, не настаивать, а так поприставать — вещь вполне безобидная, а женщине всегда приятна в любом случае: значит, ее не игнорируют как женщину, а ей это важно для самооценки. Какие-то вечеринки, праздники — помню, всегда проходили с удовольствием. И вот там была у нас одна молодая женщина, но давно замужем — с восемнадцати лет (специально тогда узнавал), двое детей — оба мальчишки. Причем, она из женщин мечты, как говорится, дай Бог всякому такую подругу и жену: это и красота и характер — все вместе. Муж у нее был из ее одноклассников: не будь дурак, сразу же, как восемнадцать исполнилось, на ней и женился. А кто откажется от замужества? Женщины такого уровня свободными не бывают изначально. Еще в школе их пасут с класса пятого, если не раньше, и в самое возможно раннее время забирают замуж. А дальше дело семейное — пошли детки, один и второй. Женщина была классная, я, если бы свободную ее когда встретил, женился бы не раздумывая, и возможно жизнь моя была бы совсем другой. Может быть, гораздо более счастливой и не сидел бы сейчас с шунтами. Может быть, и не бегал бы я за другими тетками. Я же со всякими спал: и с русскими, и с татарочками, и с еврейками, и с азиатками — и скажу: все женщины по устройству одинаковы… Спрашивается: чего тогда искать? Новизны ощущений? Не знаю… Короче, так мне она нравилась, что я к ней клеился буквально, как пиявка, за ручку хватал, и с большим волнением, чем других. Все во мне трепетало. Она, конечно, отстранялась. Но вот однажды, опять на каком-то банкете, все-таки как-то заболтал, в ушко, прижался и хотя она «Нет, нет, нет!» твердит, но вдруг что-то в ней изменилось: она как-то чаще задышала. И вдруг я понял: все очень даже возможно, но просто так перепихнуться и разбежаться — тут уже не получится. Передо мною открылась любовная бездна: эти постоянные выяснения отношений, ожидания с бьющимся сердцем, слезы, бросания и расставания, разборки с семьями. Из всего этого вполне могла получиться такая безумная любовь, которой я просто реально испугался. Была бы она свободна или хотя бы без детей, я бы и миг не думал. Но, как говориться, видать, не в этой жизни… И я тогда струсил, сказал со смешком, ну, нет так нет, твоя воля, и больше никогда к ней с тех пор уже не приближался. А так сердце болело видеть ее издали. А что можно было сделать? Это недолюбленная женщина, сразу в восемнадцать лет вышедшая замуж. Вроде и хорошо, но не прошла она того прекрасного и мучительного периода от восемнадцати до двадцати шести-семи лет. Прекрасное это время, но в женщине всегда есть тревога: найдет ли своего мужчину, выйдет ли замуж, родит ли ребенка. Она была лишенная этого периода, но и тех тревог. Муж ее поступил правильно: сразу заделал ей ребенка, и только потому она его и дождалась из армии. Ни в коем случае нельзя давать погулять: можешь потерять — уведут, и такие случаи видел. Только ребенка и лучше двух — приковать к себе. И нет цепей прочнее…

И что-то он еще тогда нес безумное, этот господин Волков. Состоятельный человек и бывший красавец. По всему было ясно, что мужик сломался. Но, кстати, всякой заразы и сифилиса Волков остерегался очень даже обосновано.

А вот Тарасик, который после срочной службы пошел в военное училище, уже с сорока лет был уже военный пенсионер. Кстати после ухода в отставку он кардинально поменял свой имидж. Компенсируя себе за все те годы, проведенные в форме, он уже не носил костюмов, черных ботинок, а обычно ходил в джинсах (хоть и очень дорогих) или свободных брюках, куртках, кроссовках и зачем-то отрастил волосы на затылке, которые заплетал в небольшую косичку. Спереди же у него была приличная залысина. Теперь его уже не принимали за милиционера, как это нередко бывает с бывшими военными или работниками спецслужб в отставке. Тарасик кроме хвостика-косички еще завел себе и искусственную небритость — щетину, которая, как и любая борода, несколько его старила.

— Ты еще в ухо вставь серьгу, полковник! Будешь поход на монстра рока! — подколол его Григорьев.

— И вставлю!

Обожал он и перстни. Вот откуда такое в человеке?

Был у него и какой-то бизнес, а для души — школа боевых искусств на Петроградке, которую он опекал и которой, по сути, владел на паях с другими серьезными людьми. У него был сын подросток четырнадцати лет, к большому удивлению Григорьева, типичный маменькин сынок из тех, которого и близко нельзя подпускать к армии, чтобы ненароком никто не обидел. Тарасик, понимая это, уже готовил почву для белого билета, несмотря на то, что сам прошел довольно суровую срочную службу и еще служил дальше. Он так и сказал Григорьеву, кивая на сына: «Его в армию посылать никак нельзя, ты же понимаешь?» Мальчишка был пухлый, абсолютно несамостоятельный, спортом не занимался, целыми вечерами сидел за компьютером. Как-то раз Тарасик взял его с собой в баню, Григорьев увидел там словно розового поросеночка с жирком, который, когда его привели в парную, захныкал, мол, ему жарко, нехорошо. В баню для него специально приносил пластиковый тазик и подстилку, дабы ничем не заразиться (жена настояла). Впрочем, Тарасик был любящий отец и сына обожал. Жена Тарасика, довольно миловидная женщина, в жизни никогда не работала, а тут вдруг решила заняться распространением пищевых добавок что-то типа «Гербалайфа», но только под другим названием, но так как продавать, кроме двух-трех подруг, было некому, то она потребляла это дело исключительно сама. Для оттяга Тарасик подкупил себе небольшую квартирку в полуподвальном этаже дома на Малом проспекте, соорудив там самую настоящую сауну с небольшим бассейном. Там была обустроена и комната отдыха с огромной кроватью, куда Тарасик регулярно приводил подруг и проституток. Жена вряд ли знала об этой его собственности и другой стороне жизни мужа. Григорьев изредка там тоже бывал. Однажды Тарасик пригласил двух подружек, Григорьев не собирался вступать в близкие контакты из-за банальной боязни заразиться, поскольку тогда еще был женат, но тут красивая деваха попросила его сделать ей массаж, Григорьев отказать даме не смог и далее ситуация уже не контролировалась, потому что все они еще и хорошо выпили. Вроде бы тогда пронесло, но Тарасик и в этих делах был как атакующий танк, или же солдат-камикадзе — ничего не боялся и оттого постоянно лечился у венеролога. Однажды туда же на квартиру привел одну необыкновенно красивую девушку, но явно с самой оживленной улицы. Тогда Григорьев трахать ту девку без презерватива наотрез отказался, а Тарасик трахнул и заразился гонореей. В периоды, когда он лечился, то придумывал целые спектакли и невероятные причины, чтобы в это время не вступать в близость с женой, которая не то, чтобы была нимфоманкой, но уважала порядок и регулярный секс. Применение презервативов между супругами изначально не было принято. Контрацепция была другая: то она таблетки принимала, то вставляла кольцо, а то говорила Тарасику кончать мимо, для чего у нее под подушкой для таких случаев уже лежала наготове специальная тряпочка.

Кстати, Тарасик про эти женские истерики по поводу сына сказал Григорьеву так:

— Андрюха, я этих теток, которые против армии, прекрасно понимаю. Понятно, все предпочитают, чтобы их дети в первых рядах никогда не стояли. Пусть лучше другие стоят. Например, происходит вторжение неприятеля. Ты стоишь в первом ряду с пикой или с топором. На тебя во весь опор несется вражеская конница. Тут приходит твоя мамаша и тебя забирает: «Сын мой не будет участвовать в этой битве! Вдруг его обидят!» Вполне нормальная реакция для женщины в ее заботе о ребенке, в то же время жена его вполне может сказать: «Что это за ёптвоюмать! А кто же будет защищать меня и моего ребенка?» Человек с таким воспитанием не сможет спать на земле, обязательно начнет ныть, канючить, а если ему разок дадут по роже, то, размазывая слезы и сопли, он пойдет жаловаться своей мамочке. У соседей по даче был такой сынок. Он недавно пришел из армии, выпил и решил показать, как надо бить бутылки об голову. Не получилось: так дал, что накладывали швы, и долго торчал здоровенный шишак на лбу, потом еще спустился на глаз. Всего за полгода, прошедшие после дембеля, от грозного бойца ничего не осталось, мышцы словно сдулись, даже кожа висела, как на собаке.

Григорьев тоже знал одного десантника, тот прыгал с парашютом всего раз шесть за всю службу. А еще и бил себя в грудь: «Мы, десантура!», а на второе августа всегда напивался в хлам.

Тарасик очень любил поиграть в силовые игры. Как-то уже довольно давно шли с ним из пивной и увидели на улице что-то типа поединка. Один излишне активный парень с компанией пристал к парню из другой компании, и они дрались один на один. Можно было бы пройти мимо или просто посмотреть, но Тарасик здесь почему-то решил вмешаться: «Таких надо учить. Они специально ходят и кого-нибудь слабого обязательно изобьют!» Действительно, этот активный парниша, возможно, где-то даже учился, неплохо держал стойку, и видимо считал себя мастером; другой, молодец, кое-как отбивался, а приятели этого заводилы никому не давали вмешиваться: пусть-де бьются один на один. Исход между тем был очевиден. Тарасик все же влез и сделал так, что он вместо парня будет драться один на один. И тут началась потеха. Драма перешла в фарс. Тарасик даже вроде особенно и не уклонялся, а все равно попасть в него было невозможно, а сам не в полную силу бил парня в лицо — слегка, чтобы тот не упал. Расквасил ему лицо буквально всмятку, тот уже и видеть перестал, сник, но и не падал, под конец Тарасику надоело, и он нанес уже сильный удар в лицо и заводила уже окончательно слетел с копыт. Григорьев похохатывал и щелкал орешки. Тарасик якобы расстроенный таким исходом, начал говорить: «Спасибо, ребята, хорошо подвигались. Вы обязательно еще приходите! Когда из больницы выпишетесь, недельки через три, так сразу и приходите». Преданный дружок избитого гопника хотел влезть, вмазать неожиданно, и тут уже Тарасик положил его с одного удара, точнее — с двух. Причем сперва ударил ногой в челюсть и тут же пяткой этой же ноги сверху вниз как колуном — очень эффективный и зрелищный прием. Парень сложился и рухнул на месте, как небоскреб одиннадцатого сентября, даже не пикнув. Интересно было наблюдать, как человек с амбициями обламывается. Тарасик такие вещи обожал.

В другой раз, когда они с Тарасиком шли из сауны к станции метро, стали свидетелями забавной стычки на трамвайной остановке. Какие-то два подростка нападали на мужика годами лет под сорок, который, сверкая лысиной, отбивался от них, как медведь от собак, широко размахивая руками. Пацаны, как шавки, отлетали от него, падали, вскакивали и нападали снова. Тарасик наблюдал за этой сценкой с огромным удовольствием.

— Вмешаться не хочешь? — спросил Григорьев хохочущего Тарасика.

— А зачем? Тут не поймешь, кто прав, а кто виноват, вот если бы пацаны его свалили и стали добивать ногами, мы бы тогда и влезли, а так мужик чувствует себя настоящим бойцом. Молодец.