Кемер в объятиях ночи

Леня Катышев, окончивший военное училище, тоже воевал, но уже в Чечне. Однажды ему здорово не повезло. По какой-то надобности он поехал в соседнее селение, чуть ли не за бутылкой, и по дороге попал под взрыв фугаса. Ранение оказалось тяжелейшим: пострадали кости таза, позвоночник, внутренние органы и мозг. Неделю он находился в глубокой коме, потом месяц просто лежал в реанимации, поскольку не мог дышат самостоятельно. Вышел из госпиталя глубоким инвалидом: ходил еле-еле — одна рука вообще не работала — торчала в сторону, слышал плохо, речь понимал с трудом, при разговоре всегда смотрел говорящему в лицо, будто читал по губам, медленно соображал. Однажды снова попал в больницу, где его и навестил Григорьев. Печальное было это зрелище, хотя условия, вроде, в больнице были неплохие (воняло, конечно). Оказалось, что жена к Катышеву вообще не приходила, даже и по телефону на его звонки не отвечала. Наверное, он ей просто надоел, и она решила от него хоть какое-то время отдохнуть. И ее тоже можно было понять.

Впрочем еще был один парень в классе по фамилии Гойко Иван, который вроде, как и не воевал, но натерпелся всяких ужасов во время службы на объекте в Нуреке, или, как правильно говорят теперь по-таджикски, Нораке. Окрестности объекта буквально кишели местными бандами. Бандиты, вооруженные автоматами (а там люди иногда и в кафе кушали с автоматом на коленях), однажды просто въехали на территорию объекта и грабанули кассу, и никто не оказал им никакого сопротивления, никуда не заявлял и грабителей не искал. Все хотели просто отслужить свой срок и уехать живыми. Месяц тогда жили вообще без денег. Еще помнится, военные как-то пожалели одного старика, подобрали в машину на дороге, чтобы подвезти. Не говоря ни слова, старик внезапно распахнул халат, включил взрывное устройство и взорвал всех. Погибнуть так ни за что от руки фанатика было бы просто обидно. Все вокруг казались злобными, с одинаковыми лицами, со своей непонятной жизнью, случайно из ярости, ненависти могли и пристрелить, с ними даже воевать не хотелось, да и смысла никакого не было.

И еще там, у местных бандитов, было такое оригинальное развлечение: ловят прохожего и потом играют с ним: роют или находят две неглубокие траншеи, обоим дают автоматы (прохожему и бандиту) и они перестреливаются и или доходят до конца, или, что чаще, кого-то из них убивают (обычно, конечно, прохожего, у которого нет опыта).

Да и в мирной жизни всякое случалось. Другой одноклассник Мишка Звездочкин, закадычный друг детства Григорьева, окончил военное училище в Пушкине с красным дипломом, был направлен служить в Киев, дослужился до капитана, а потом в драке получил сильный удар по голове. После этого потерял память, был комиссован из армии, помнил только то, что было до училища. Старики-родители забрали его к себе на дачу под Питер, а жена с двумя детьми осталась в Киеве. Так и жил со стариками. В сорок лет он сам стал похож на старичка, а три года назад умер. Это был смелый решительный парень, запросто мог подраться. В детстве они с Григорьевым дружили и менялись марками. У Мишки в коллекции, помнится, были треугольные марки какой-то экзотической страны, по тем временам большая редкость, потом еще марки каких-то островов, другие с пирамидами. Ароматом другого огромного мира веяло от тех марок: Фуджейра, Южная Африка, Гондурас, Австралия. Возможно, та злосчастная драка в Киеве случилась из-за какого-нибудь пустяка, а кончилось все так страшно. И ничего уже тут не поделаешь.

Куликов Саша тоже оканчивал военное училище. Сразу после его окончания женился. После училища их с женой послали служить в далекий гарнизон — куда-то в Читинскую область. Там все время пребывания существовали проблемы с водой: то ее вообще не было, то шла одна ржавчина. И как-то приспосабливались, фильтровали воду. Чуть ли не для питья использовали воду даже из труб отопления. Несмотря на все бытовые проблемы, там, под Читой, они были счастливы и родили первого своего ребенка — Марину, которой сейчас уже было почти двадцать лет (без двух месяцев). Сейчас Куликов уже был в отставке, работал в строительстве. У него был свой скелет в шкафу: почти все заработанные деньги он проигрывал в казино. Просто не мог пройти мимо, неодолимая сила затаскивала его туда. Сидел там часами, пока не продувал все до нитки. Психовал, а ничего поделать не мог. Жена говорила, что на деньги, которые он проиграл, уже можно было купить дом на Канарах. Выходя из казино, он сразу же начинал жалеть проигранного, но снова возвращался туда с мечтой отыграться. Дочка уже предлагала ему: „Папа, давай, купим тебе игровой автомат домой и играй там, сколько влезет!“ Он же отвечал, что это ему не интересно. Одно слово — игромания.

Некоторым ребятам не везло по-другому. Коля Синица — тот уже лет десять работал в какой-то затхлой государственной конторе. Григорьев как-то по случаю заехал к нему на работу. Синица сидел очень растерянный, расстроенный и не сразу узнал Григорьева, хотя вроде как и договаривались о встрече. Григорьев помахал пятерней у него перед глазами. Синица криво ухмыльнулся и достал из нагрудного кармана рубашки расчетный листок. На листке была рассчитана зарплата, которую он получил за прошедший месяц. Григорьев тоже удивился, но его разбирал смех. Он не выдержал и все-таки прыснул. Синица тут же взвился с обидой:

— В этом нет ничего смешного! Я пахал по восемь часов в день с девяти до шести, а когда и позже и получил такие деньги! У меня каждую зарплату приходится два дня депрессия. У меня сын-студент подрабатывает вечерами и получает больше меня. Это я на государственной должности. Нет таких законов и быть не может, чтобы зарплата была такой низкой, а начальник ухмылялся мне в глаза, садился в свой „Мерседес“ и уезжал, а на выходные улетал с любовницей отдохнуть на море. И это — государство? Если это так, то тогда я ему ничем не обязан. А ведь чуть что, начнут орать: защитите меня, защите родину-мать. Родина-мать, видите ли, куда-то там зовет.

В этот момент он был просто невменяем. Глаза красные, мечущиеся, пальцы хватали на столе предметы, крутили их. Его можно было понять: нищета, оскалясь, заглядывала ему в лицо. Направились в ближайшую „Наливайку“ — в подвальчик на Чайковского. Выпили с ним там пять раз по пятьдесят грамм. Вскоре мужику полегчало.

А ведь всю жизнь старался человек пробиться. Помнится, в школе всегда подлизывался к авторитетным ребятам, лидерам класса. В армии тоже вечно лебезил перед начальством, всячески пытался выслужиться. Рассказывали, как-то в столовой, когда находился там в наряде, решил выставить кастрюли и миски по нитке, так что дежурный офицер буквально онемел от такого явного прихлебательства.

После армии Синица учился в институте, потом работал на каком-то заводе, а когда завод развалился, перешел в эту самую свою затхлую контору, и так получалось, что всю жизнь почему-то зарабатывал очень мало. Жена его была социальным работником и тоже зарабатывала крохи. Много лет они жили в коммунальной квартире в одной комнате — длинной и узкой: от окна в длину метров пять, а в ширину три метра. Спали на раскладном диване, который стоял у окна, далее был стол, потом кроватка ребенка, потом сразу начинался шкаф. Больше ничего не влезало. Никаких перспектив у них с жильем не было. Ипотеку им не давали из-за низкой зарплаты соискателей: как отдавать будете, а отдавать нужно было в итоге раза в три больше, чем квартира стоила сейчас. Требовался аванс. Накопленных средств не хватило бы даже на прихожую. В этой ситуации родина повернулась к ним задом, как избушка бабы-яги. Бедные граждане родине были вовсе не нужны. „Пошли вы на хер отсюда!“ — говорила им родина. Понятно, что жаловаться на свои неудачи в наше время стыдно и нужно делать вид, что у тебя все хорошо. Государство ничего тебе не должно. Синица это хорошо понимал. Но, прежде всего, ему нужно было жилье. Ему надоело существовать в коммуналке, беспрерывное урчание унитаза, грохотание кастрюль на кухне, пьяные вопли соседа, визг соседских детей, звуки секса или скандала за стенкой, вонь стесненного человеческого быта. „Да я куда хочешь поеду — хоть в Австралию, хоть на Андаманские острова, — говорил он, хотя и понятия не имел, где они находится эти острова — куда угодно, где только есть место, где жить“. Однако все это были лишь слова: так просто молол языком. Что ни затевал, ничего у него не получалось.

Вернувшись после встречи с Синицей, Григорьев рассказал о нем Алене:

— Хороший мужик, но у него что-то вроде врожденного невезения. У нас в роте был парень, с виду нормальный, но ему постоянно не везло: во время прыжков с парашютом он единственный упал в речку и там чуть не захлебнулся, запутавшись в стропах, потом лежал с пневмонией, потому что вода была уже холодная — ноябрь. Следующий раз он приземлился на единственную корову, накрыв ее куполом, та в ужасе понесла и долго таскала его по полю, пока он не отстегнулся. Потом как-то повис на дереве. Такой он был невезучий человек. Его отправили в другую часть после того, как у него единственного из ребят под водой отказал дыхательный клапан. Вытащить-то его вытащили, но более решили не рисковать. С таким невезеньем вполне можешь еще кого-то угробить. Дальнейшую судьбу его не знаю.

Еще одни одноклассник Григорьева, Витя Романов, тоже работал на госслужбе, но гораздо более удачно. Устроили его туда по блату родственники жены. Получив эту должность, он внезапно начал получать очень большие деньги, хотя особо ничего и не делал. Подчиненные вдруг стали приносить его долю, он не отказывался, брал и очень быстро к этому привык. Постепенно без особых изысков он начал тратить пять тысяч долларов в месяц, да и тех хватало только впритык. Карточку, на которую ему перечисляли официальную зарплату, отдал жене. Вернуться на чистый оклад, который был на тот момент не такой уж и маленький — тысяч двадцать, показалось бы ему теперь злой шуткой, ему не хватило бы этого и на неделю. Он одной только прислуге платил пятнашку в месяц, да и та была недовольна зарплатой и требовала прибавки, несмотря на то, что сама была из Полтавы, где пятьсот долларов считались очень хорошими деньгами. Одно только содержание машины обходилось ему в среднем тысячу долларов в месяц. Понятно, пока фартило, нужно было создавать частное предприятие, оформленное на родственников. И такое предприятие действительно зарегистрировали. Ничего особенного: дочерняя фирмочка для ускоренного прохождения документов по лицензированию — некая рыбка-прилипала, но уже за большие деньги. Можете, конечно, делать все официально, но это будет очень долго и все очень детально проверено, и непременно будут замечания, которые устранить будет невозможно, потому что требования так специально и были составлены, чтобы их выполнить было нельзя, почти то же самое, как и у пожарных. Очень, кстати, умно.

Из интереса Витя начал заносить все свои траты в компьютер, чтобы потом, по окончании месяца подсчитать, куда же уходят деньги. Получилось, что все обязательные платежи составляли сумму ровно в четыре раза больше его официальной зарплаты. На следующий месяц при довольно жесткой экономии с его стороны — всего в три раза больше. И у всех в их конторе было так же.

Другие ребята из класса тоже зарабатывали немаленькие деньги, но уже реально тяжелым трудом. Например, Миня Ершов работал водителем-дальнобойщиком. Последний раз виделись с ним в марте этого года на встрече школьных друзей, где обычно собиралось человек пять. Миня тогда только что приехал с Севера. Груз у него в этот раз был негабаритный — тяжелые экскаваторы, но до Сургута хоть с трудом, но как-то их дотянули. Казалось бы, почти все трудности позади. Однако севернее Сургута на дорогах начались большие проблемы. Штрафовали там безжалостно, причем официально с оплатой через сбербанк. Оказалось, что на Ямале гаишники получали очень большие зарплаты и оттого взяток совершенно не брали. Миня пришел на встречу со своей новой подругой возрастом чуть за тридцать, на вид — довольно бывалой, которая, посмеиваясь, тут же всех школьных друзей и перессорила. Григорьеву она сходу заявила, что у него дешевая рубашка, рублей за сто (черт его знает, сколько стоила та рубашка — Григорьев и не помнил). В то же самое время она обладала совершенно магической сексуальностью. Что-то произошло, появилось напряжение, и под конец все они пересрались, Миня не сдержался и все-таки дал подруге в глаз. Потом они с ней мирились известным способом: со стонами, запершись в ванной. Потом снова переругались и Миня ушел, хлопнув дверью. Время было позднее, Мариша осталась. Григорьев постелил ей на раскладном кресле. Часа в два, наконец, улеглись.