Кэннон

— Так чем ты занимался в морской пехоте, Хендрикс? — Тастин внезапно заинтересовался моей работой. Я думаю, он намеренно пытается спровоцировать меня. Если это не так, то он просто по-идиотски неуклюже затрагивает не ту тему.

— Я убивал людей, — отвечаю я ровным голосом. — И видел, как умирали мои друзья. И я пытался вернуться из Афганистана целым и невредимым. Так что, думаю, раз уж меня не разнесло к чёртовой матери, я один из самых удачливых людей, которых вы когда-либо встречали. Тем парням, которые этого не сделали — моим друзьям, не так повезло. И я буду думать о том, как мне чертовски повезло, каждый божий день до конца моей жизни.

Мать Тастина давится едой, запивает её глотком воды и, наконец, встаёт, извиняясь.

— Хендрикс, — предостерегает мать Эдди. Эдди смотрит на меня большими глазами, почти незаметно качая головой. — Это неподходящий разговор за ужином.

— Хендрикс, — Эдди смотрит на меня с выражением боли на лице.

— Ну что ж, — говорит Тастин. — Не знаю, как вы, а я бы предпочёл перевести разговор на более весёлую тему.

Я не смотрю ни на Эдди, ни на кого-либо из них, когда ухожу.

Глава 14

Эдди

Пять лет и три недели назад

Я одёргиваю платье, которое на мне надето, это маленькое чёрное платье, которое моя мама назвала совершенно неподходящим, но которое я всё равно купила. Я практически взрослая, по крайней мере, с точки зрения музыкальной индустрии. И в любом случае — пошла она. Она пытается контролировать меня, пытается диктовать, с какими парнями я встречаюсь, а с какими нет. В основном не встречаюсь.

Ни разу после того поцелуя.

Поцелуй, тот самый, который изменил всё. Поцелуй, который заставил Хендрикса отстраниться от меня, как будто он испытывал сильнейшую физическую боль, а затем повернуться и уйти. Он почти не разговаривал со мной с тех пор, как это случилось, не больше нескольких фраз, и, хотя он не водит по дому вереницу распутных старшеклассниц, как когда-то давным-давно, я знаю, что он всё ещё прокладывает себе путь через множество девушек. Он должен быть таким.

Это не должно меня беспокоить. Он уезжает в учебный лагерь через три недели, и сегодня вечером у него выпускной вечер.

Он никогда не должен был целовать меня. Я никогда не должна была целовать его в ответ.

И я должна быть в состоянии перестать думать об этом поцелуе.

Я проталкиваюсь сквозь толпу людей из средней школы Хендрикса, всех его друзей, останавливаясь, когда кто-то просит сфотографироваться или умоляет меня втиснуться в их выпускное селфи. Всё это время я осматриваю толпу в нашем доме в поисках Хендрикса, прежде чем, наконец, сдаюсь и выхожу на улицу. Во дворе есть отставшие ребята, но большая часть толпы внутри, и я заворачиваю за угол дома, прежде чем снять каблуки, которые впиваются в газон, и просто иду босиком в поисках какого-нибудь тихого местечка.

Я резко останавливаюсь, когда вижу Хендрикса и его друзей, передающих бонг взад-вперёд, прислонившись к стене гостевого дома. Я почти здороваюсь, но потом слышу своё имя и замираю, оставаясь вне поля зрения.

— Эддисон — сексуальная задница. Это всё, что я хочу сказать, — говорит один из друзей Хендрикса. Я не думаю, что когда-либо встречала этих друзей, хотя узнаю парочку из них.

— Я слышал, она переспала с одним из продюсеров того шоу, в котором участвовала, — говорит другой. — Именно так она и попала на шоу в первую очередь. Я знал, что она шлюха.

Мои щёки вспыхивают. Хендрикс стоит там и позволяет своим друзьям-мудакам говорить обо мне такое дерьмо, когда он знает, что всё это неправда?

— Ей было около двенадцати лет, когда она участвовала в том шоу, идиот, — произносит Хендрикс.

— Знаешь, я воспользуюсь этим, как только ты уедешь отсюда, — говорит один из них.

— Неважно, — отвечает Хендрикс. — Я уверен, что она не собирается встречаться с твоей тупой задницей.

— Кто сказал, что я собираюсь куда-то её водить? — спрашивает он. — У неё великолепный голос. Держу пари, рот у неё ещё лучше.

— Собираюсь дать ей несколько уроков вокала своим членом, чувак, — говорит другой парень, и они дают друг с другу пять и разражаются хриплым смехом. Моё лицо горит, и я стою, как вкопанная, прислушиваясь к разговору, вместо того чтобы уйти, потому что, очевидно, я какая-то мазохистка.

— Да, я понял, о чём ты говорил, — молвит Хендрикс. — Ну, ты опоздал, потому что я уже сделал это.

Моё сердце бешено колотится, кровь так громко стучит в ушах, что я едва слышу, о чём они говорят. Я прислоняюсь к дому и слушаю, как Хендрикс рассказывает своим друзьям, что он трахнул меня.

— Ты лживый мешок дерьма, чувак, — говорит один.

— Я тебе не верю.

— Хотите верьте, хотите нет, но мне насрать, — произносит Хендрикс. — Если ты хочешь быть третьим лишним, то валяй.

— Я не буду совать свой член туда, где был ты. Но она была чертовски классной в постели, да? Должна быть кто-то настолько горячая.

— Одна из худших, — отвечает Хендрикс. — Дохлая рыба.

— Может быть, потому, что ты делал это неправильно.

— Или потому, что ты её грёбаный брат, чувак. Это довольно неприлично, даже по твоим низким стандартам.

— Сводный брат, — говорит Хендрикс. — Мы не родственники. Но если ты хочешь её объездить, будь моим гостем. Просто помни, что я сказал. Грёбаная холодная рыба. И у неё целлюлит на заднице.

***

Наши дни

— Хендрикс.

Я пытаюсь открыть этот дурацкий зонт, покачиваясь на каблуках. Тем временем Хендрикс целеустремлённо пересекает задний двор, и я знаю, куда он направляется. Он направляется прямо к роще деревьев. Моей роще. Нашей роще. Место, где он поцеловал меня.

Это последнее место, куда я хотела бы последовать за ним. Я не хочу смотреть на неё снова. Мне не нужны напоминания о прошлом. И под проливным дождём, не меньше.

— Блять, — шпильки на моих ботильонах утопают в траве. — Это совершенно новая обувь, Хендрикс. Туфли за две тысячи долларов. На случай, если тебе не всё равно! — он не отвечает, и я выдёргиваю свои туфли из дурацкой травы и снимаю их, один за другим. Затем я бросаю их так сильно, как только могу, и смотрю, как они подпрыгивают на лужайке.