Кеша

Лошак постоянно кашляет. Вернее, покашливает, как заядлый курильшик. Помню мой армейский друг, Юрка Голубев, вот так же кнокал непрерывно - суховато и неглубоко, запрокидивая голову и прикладывая кулак ко рту. Юрку, не церемонясь, передразнивали, на что он и не думал обижаться. Лошак, однако, не курит и кашель его больше походит на устоявшуюся привычку, неотвязную и бессмысленную. Хотя иногда кашель обостряется, опасно "сыреет", становясь надсадным и грудным. В одну из таких минут, не выдержав, я спросил Лошака, в порядке ли он, не заболел ли. Кроме раздражения, была обеспокоенность: столы рядом, кабинет не проветривается, инфекцию подхватить ничего не стоит. В Америке к таким вещам мы с женой стали относится гораздо более серьезно: многочисленные болезни, нередко тяжелые и заразные, завезенные со всех концов света, обычно проходят через всю семью, от детей к родителям и наоборот. Кашлящие-чихающие коллеги не вызывают сочувствия - вот, мол, увлеченные работяги какие, нет бы дома сидеть, а они пашут! Отнюдь - раздражение и злость- подхватишь грипп от них, принесешь домой, заразишь детей - горячие головки, бессоные ночи, поездки к беспомощным педиатрам, у которых на все один рецепт - антибиотики. Никакой романтики. Заболел - сиди дома, не высовывайся, не будь эгоистом, думай о других. На мой вопрос, которому я с немалым усилием постарался придать некую интонацию обеспокоенности и тревоги, Лошак пробурчал, что мол так, ничего особенного, першит в горле. Давненько у тебя першит, подумалось - с год, как минимум, надеюсь не туберкулезные палочки там копошатся... Лошак любит чихать- пожалуй, любит не совсем верно звучит - скорее не стесняется, не сдерживает себя, как минимум 3-5 раз в день - совсем по-китайски (китайцы регулярные и неутомимые чихальщики) громко и неожиданно, часто не закрывая рта а просто отворачиваясь в сторону. Первое время я бормотал "блесс ю", будь здоров мол - но потом надоело - сколько же можно - и сейчас лишь склоняюсь, прячусь глубже за ящиком компьютера. Руки у него все в крупных бородавках - хорошо запомнил с первой нашей встречи и единственного рукопожатия при знакомстве. Была у меня такая же напасть лет двадцать тому назад, еле вывел. Вирус, вызываюший заболевание, легко проникает в кожу через ссадины и ранки - инфекция может оказаться заразной. Приходится думать еше и об этом - на одни и те же дверные ручки жмем десятки раз в день.

Лошак приехал в институт ученым-стажером, в позапрошлом году. Привез с собой семью - жену и маленького сынишку. Жена, Лошачиха, сидела дома несколько месяцев, потом пристроилась на добровольных началах, без оплаты, помогать мужу. Сравнительно быстро перешла на ставку к нам в лабораторию, в личное распоряжение завлаба. Маленького роста, круглолицая, с выраженным волевым подбородком, толстоногая и коренастая, она была абсолютно незаметна в период своей "добровольческой" деятельности в соседней лаборатории. В первые же дни после перехода к нам, ее присутствие стало более ощутимым - во многом благодаря молчаливой настырности, с которой Лошачиха упрямо норовила выполнять малозначимые, но привычные и устоявшиеся в лаборатории процедуры на свой лад. Со стороны все выглядело так, будто работой этой она занималась большую часть жизни и знает все наверняка. На самом деле, по образованию она, так же как и муж - агроном, и молекулярной биологией до приезда в Америку, по-видимому, не занималась. Это выяснилось довольно быстро - не могла приготовить обычные растворы, либо делала это по-дурацки нелепо. Весь ее лабораторный опыт заключался в этих трех-четырех неоплачаваемых неделях работы с Лошаком, которого самого научили держать пипетку-дозатор за два месяца до жены. Вначале, Пэт и я вежливо и ненавязчиво корректировали Лошачиху, искренне стараясь помочь ей избавиться от маленьких вредных привычек. Но ген упрямства явно был доминантным: уверенная в своей необъяснимой правоте, Лошачиха продолжала делать все на свой лад. С этими мелочами мы постепенно управились - уломали сивку, как говорится. Хотя до сих пор у меня перед глазами стоит Лошачиха, на мой вопрос всегда ли она сливает отработанную бактериальную среду прямо в раковину без предварительной дезинфекции, наивно округлив глаза, но и в тоже время с едва заметной усмешкой, подразумевающей свою правоту, отвечающая: "Ну да, а что ж здесь такого?"

Лошачиха очень быстро ходит - не поднимая высоко ноги, стелется, несется вперед озабоченно и слегка сутулясь. Привычка несимпатичных, не желаюших привлекать к себе внимание людей. Я сам передвигаюсь похоже - будто постоянно спеша куда-то. Однако, оказавшись случайно рядом с Лошачихой на сравнительно длинной дистанции институтского коридора, отстал мгновенно и был этим весьма поражен. Лошачиха за компьютером, пьющая кофе из поллитровой кружки - это зрелише достойное внимания. По клавиатуре тыкает безжалостно, печатая громко и раздельно, двумя пальцами. Ежеминутные глотки кофе сопровождаются глухим стуком возвращаемой на место тяжелой кружки, что, по-видимому, нисколько ее не смущает. Недавно Лошачиха принесла в лабораторию радиоприемник, впрочем - предварительно вежливо поинтересовавшись нашим мнением на этот счет. Я как бы не возражал, а Пэт якобы безразлично, но с недовольным видом, пожала плечами. До переезда в новое здание и до появления Лошаков, в старой еше лаборатории, она и сама постоянно слушала "99.5 FM" - непрерывную рекламную болтовню, изредка прерываемую безголосыми, но умело "раскрученними" звездами местной эстрады. Пэт и здесь намекнула скромно, что не прочь бы продолжить эту музыкальную традицию. Я, однако, вынужден был еще более робко возразить - предоставив тем не менее выбор ей - что ведь не все же время руками приходится работать, иногда и головой, а трескотня отвлекает. Пэт надулась, но спорить не стала и приемник не принесла. А тут, понимаешь, Лошачиха, музыкальная натура, без году неделя в лаборатории, желает тишину и скуку нарушить бодрыми звуками эфира! Естественно, Пэт такая "наглость" не понравилась. В своеобразной музыкальности Лошачихи я уже давно не сомневался - к еле слишному, себе под нос, но назойливому полумычанию-бормотанию, должному, по-видимому, восприниматься как тихие напевы неких мелодий, я привык, деваться некуда. Словом, на этот раз мы не возражали - и что же? Лошачиха настраивала приемник на станцию классической музыки и с одухотворенным, задумчивым видом, с какой-то бессмысленной улыбкой, возилась со своими образцами, слушая все подряд. Конечно же, классическая музыка - это здорово, особенно хорошая классическая музыка, а не субъективный бред, впечатления и переживания автора, владеющего нотной грамотой, в трудный период его жизни и при неизвестных слушателю обстоятельствах. Личные эмоции не всегда так глубоки и понятны, как мнится, не всегда создают желаемую нить чувств и настроений, появившихся, возможно, у самого создателя в минуты вдохновения. Поэтому очень редка настоящая, проникновенная и захватывающая классическая музыка, не сопровождающая, не привязанная к текстам и сюжетам, а вольная, мгновенно объясняющая все. Не убедила меня Лошачиха, что вот она такой большой любитель классики, что действительно необходим ей подобный музыкальный фон. Было в выражение ее лица что-то неуловимо-фальшивое, возможно, эта улыбка странная и остекленевшие глаза, как у провинившегося школьника, не знаюшего ответа на вопрос учителя "Зачем?" и уставившегося с деревянной ухмылкой в никуда, осознавая на себе взгляды товарищей и смущаясь одновременно. Уж очень Лошачихе хотелось, чтобы мы подумали, какая она интеллигентная и духовно развитая девушка, какие всесторонние у нее интересы, охватываюшие, разумеется, и серьезную музыку. Убедило меня в этом и то, что однажды она переключилась на другой канал и слушала несколько дней рекламную дребедень - и можно понять: устал человек притворяться.

Вспоминается один короткий разговор, весьма, как мне кажется сейчас, характеризующий Лошачиху, ее манеру общения и мышления. Пэт в то утро была явно чем-то опечалена. На мой вопрос все ли в порядке, ответила коротко: "Нет". Немного погодя продолжила: только что была у врача - ежегодное медицинское обселедование, рутинное, и доктор вдруг обнаружил предраковые, по его мению, клетки в одном из анализов. Необходимы были дополнительные тесты а также год ожидания и затем повторение анализа для подтверждения либо опровержения этих грустных фактов. Мы тихо беседовали на нашей стороне лаборатории, разделенной двухполосным столом с аккуратными полками-шкафчиками посередине. Неожиданно подошла Лошачиха и, резко затормозив, (даже в небольшом пространстве лаборатории, передвигаясь от мойки к шкафу-холодильнику и обратно, ей удается так разогнаться, что она вынуждена слегка притормаживать, шурша носками туфель по линолеуму), как вкопанная остановилась рядом с нами, слушая. По инерции, Пэт продолжала рассказывать минуту-две, пока незванное вмешательство Лошачихи, по-прежнему стоявшей молча, не задавая уместных в таких случаях сочувственных вопросов, не стало ее, по-видимому, раздражать.

– What?
– прервалась она наконец, повернув голову к Лошачихе. Прозвучало довольно грубовато, похоже на русское "Что надо?" но к месту: никто тебя не звал, подошла сама, прервала разговор, стоишь и пялишься неловко.

– Ничего, - был невинный ответ. И та как продолжения не последовало, Пэт вынуждена была повторить рассказ, снова упомянув о плохих анализах и предраковых клетках. Круглолицая Лошачиха стояла перед ней, поблескивали тупо стекла очков, полуоткрытый рот застыл в вежливой улыбке. Когда Пэт закончила говорить, выражение лица ее не изменилось, она не издалаа и звука, никаких возгласов, комментариев. Казалось, не сообразила, что рассказ окончен, полагается отреагировать, посочувствовать, задать два-три вопроса о здоровье для приличия. Не исключаю, кстати, что она просто не поняла о чем речь: несмотря на университетское образование и медицинскую степень, английский Пэт не отличался изысканностью стиля и больше походил на повседневный "уличный" американский выговор, изобилуюший слэнгом. Кивнув как-то странно головой, и все с тем же не подходяшим к ситуации весело-деревянным лицом, Лошачиха неожиданно спросила у Пэт есть ли у нас в запасе пластиковые одноразовые пробирки. Секунду Пэт смотрела на нее непонимаюшим взглядом: смена темы оказалась слишком внезапной. Потом, еле заметно усмехнувшись, шагнула к лабораторному столу и, открыв один из ящиков, молча указала на несколько видневшихся там упаковок. Прерванный разговор мы с ней не возобновили. Ну и что за мораль?
– Закончились пробирки у Лошачихи - вот и подскакала нетерпеливо к нам, дубовато ожидая удобного момента вмешаться и, нисколько не вникая в суть разговора, получив свое, испарилась. Толстокожая, что с нее возьмешь!

Когда оба они спускаются в офис, он - для очередной пробежки по "домашним" страницам интернета а она, за неимением компьютера, для внимательного обследования пособия по молекулярной биологии, которое ей вряд ли приходилось раньше держать в руках, - рано или поздно начинается семейная беседа на родном языке. Звуки, в целом, интонационно напоминают русский, слова четкие и раздельные, не похожи на американскую речь с "кашей" во рту. Впечатление, тем не менее, странное: из знакомых сочетаний неожиданно складываются непонятные, неузнаваемые фразы - как в детских играх, когда мы пытались "разговаривать' на иностранном языке, бессмысленно соединяя отдельные слоги. Не припомню, чтобы похожее впечатление складывалось о других иностранных язкыках, которые мне приходилось слышать - английском, французском, арабском, румынском, немецком, польском, китайском, испанском, итальянском, греческом. У большинства из них звучание характерное, легко узнаваемое. Впрочем, не сомневаюсь, что и русский язык так же, а может и гораздо более необычен для иностранцев. Между собой общались мы, конечно, по-английски: подразумевалось, что русским языком они не владеют. Да и с какой, собственно, стати здесь, в Америке, им общаться со мной по-русски? Новое поколение, пусть и не первой молодости, слегка за тридцать, память о навязываемом прежде великом и могучем в ставшем независимым государстве старательно искореняется, заграницей язык больше не популярен - холодная война переохладилась да и отмерзла напрочь, а вместе с ней и практическая необходимость в изучении такой чуждой западному уху речи. Разве что выказать мало-мальское дружелюбие, приятельский настрой, как, например, сложилось у нас с работающими по-соседству поляками: "Привет, дозобаченья.." Позже выяснилось, что я, по-видимому, недооценил лингвистические способности Лошаков. Беседуя как-то с Пэт, случайно обратил внимание на раскрытый лабораторный журнал Лошачихи, лежавший поблизости - белая полоска ДНК на черном фоне одного из снимков была подчеркнута и рядом аккуратно выведено по русски: "правильно"...

Найдя что-нибудь интересное на интернете, Лошак поворачивается к супруге и делится с ней впечатлениями от увиденного, иногда от избытка чувств зачем-то громко и этак по-ребячески шаловливо шлепая губами - очевидно имитируя хлопок вылетающей из бутылки пробки. Лошачиха отвечает - беседа на загадочную для меня тему начинается. Утыкаясь носом глубже в экран компьютера, ощущаю себя в чужой квартире где-то за границей. Русским, волею несуразной перестройки и последовавшей за ней смуты неожиданно оказавшимся в маленьких странах-государствах, в большинстве случаев враждебных, это чувство должно быть знакомо. Но углубляться в бездонный национальный вопрос постсоветского пространства бессмысленно: каждый воздвигает баррикады на своем рубеже и крики с другого берега не услыхать, их уносит ветер ...

С приходом Матильды обстановка немного разрядилась. Теперь, как только лошаки чересчур увлекались беседой, увлеченно кивая на экран компьютера и лопотали слишком громко, я обращался к Матильде с вопросом по работе, и мы неторопливо и деловито глушили заболтавшуюся парочку звуками нашего ломаного английского. Однажды, в момент такой перебанки, когда понять друг друга было практически невозможно, я предложил Матильде поговорить в лаборатории и мы демонстративно вышли, несколько озадачив притихших лошаков. Итальянка Матильда обронила за дверью очевидное: "Но ведь это не культурно разговаривать на своем языке если другие люди тебя не понимают!" А что можно к этому добавить?
– Покивал согласно...

Мои странные отношения с Лошаком сложились почти сразу после его появления в лаборатории. Я, помнится, был настроен весьма дружелюбно - новые знакомства и лица мне всегда интересны. К тому же знал, что по крайней мере два года мы будем делить один кабинет. Не было предвзятости - ребят из этой бывшей советской республики, где русских открыто ненавидели еше в совковые времена, я встречал и раньше. Здесь, в Америке, на нейтральной стороне, никакой вражды не ощущалось, скорее даже взаимная приязнь - в некотором смысле земляки.

Вместе с Биллом, в группе которого Лошаку предстояло стажироваться, мы привезли в двухкомнатную, арендованную им зараннее квартиру, мебель и аккуратно ее расставили, деловито рассуждая как лучше все разместить, чтобы молодому семейству было удобнее. Билл купил эту подержанную мебель у какой-то старухи, живущей у черта на куличках, милях в тридцати от нашего городка. В кабинете я передвинул громоздкий металлический шкаф, за которым уютно прятался мой рабочий стол, к противоположной стене - неловко было отделятся от будущего соседа.

Лошаки приехали дня через два. Она на первых порах сидела дома с ребенком, он приступил к работе сразу. Высокий, хоть и пониже меня, с бледным прямоугольным лицом и гладкими маслянистыми волосами неопределенно-темного цвета, Лошак выглядел довольно невзрачно. Физиономия его была какая-то испуганно-настороженная: не угадывались за фасадом дружелюбие, острый ум, или чувство юмора, так оживляющие людские лица. Мы обменялись пустыми фразами, беседа не вязалась. Я, обычно, с готовностью рассказываю о себе, о работе и рад был бы просто поболтать о пустяках, а заодно и полюбопытствовать, что за человека занесло к нам, какая судьба, планы... Но Лошак, покашливая, устраивался на новом рабочем месте и в продолжении разговора был явно не заинтересован. Я отвлекся минут на десять, почти забыв о его присутствии. Краем глаза видел его мелькающую, встающую-садящуюся фигуру: Лошак раскладывал на столе бумаги, мостил на стене какой-то сертификат. Сосредоточиться было трудно. Взглянув невольно в его сторону, заметил появившуюся над столом деревянную дощечку с выгравированнной на ней надписью "Почетному филину". Очевидно, это был предмет особой гордости Лошака который, по его представлению, скромно но с достоинством свидетельствовал о преданности науке, долгих часах ночных лабораторных бдений, признании его трудолюбия коллегами по прежнему месту работы. Повеяло тупостью с налетом дешевого юмора, безуспешо пытающегося просочиться в колонку "ученые шутят".