Кисельные берега
Шрифт:
Ливень смыл в море пыль, грязь, дохлых собак и людские грехи. Ярким, солнечным утром люди посмотрели на чистый, сияющий мир, выстиранные небеса и влажные мостовые, потянулись под неумолчный гомон рассветных птиц и с новыми силами отправились грешить…
– Ну так и что?
– осведомился Шахрияр, сверкнув перстнями в рассветном солнце. – Доберутся мои наложницы до земель Египетских? И где ныне в нашем благословенном городе промышляет воин, зачем-то выкравший негодниц из дворца? И где же, драгоценная Шахзадэ, обещанные сведения, что могли бы нас заинтересовать? Что-то мы их не наблюдаем
Сказочница склонила голову:
– С превеликой радостью я ответила бы своему господину на его проницательнейшие замечания, но… Наступило утро, повелитель, и я вынуждена прекратить дозволенные речи. Меня ждёт палач и плаха…
Шахрияр пожевал губами и мрачно уставился на девушку.
– Плаха подождёт, - выдавил он из себя с неохотой и поднялся на ноги. – Вечером доскажешь, чего не успела. А после уж… после мне твоя голова вряд ли ещё пригодится. Хых!
– -----------------------------------
Свесив ногу, Кира расслабленно покачивалась в матросском гамаке. Нога цепляла жесткую Сырникову шерсть, щекотавшую босую пятку. Пса эта рассеянная ласка вполне устраивала – он млел. А Кира, скорее всего, его присутствия даже не замечала: она безучастно пялилась сквозь безупречную прозрачность небес – без мысли, без эмоции, без боли. Хорошо…
Хорошо после всех волнений, боли, страха чувствовать себя пустой и гулкой, как алюминиевая канистра. Забавная реакция… Интересно, это откат после смертельной опасности, которую она нежданно-негаданно избежала? Или…
Бывшая одалиска перекатила голову набок, равнодушно уставившись на затылок резной драконьей головы, служащей сомнительным украшением корабельного носа. Голова качалась над горизонтом вверх-вниз, как на качелях…
Откат после смертельной опасности? Как бы не так! – фыркнула Кира. Я этих опасностей за последнее время столько пережила – давно иммунитету пора выработаться!
Не из-за этого вовсе.
Вовсе даже из-за другого. Из-за него одного. Из-за Медведя, проклятого недооборотня! Чтоб он провалился! Тут уж об иммунитете мечтать не приходится – напротив: с каждой встречей и каждым расставанием всё тяжелее и горше. Болезнь прогрессирует и прививки от неё, по всей видимости, не существует…
Где-то на периферии страдающего сознания замаячил Никанорыч. Покрутился недалече, потом присел подле гамака, на якорную бухту, откашлялся и потёр ладонями колени.
– Кхм-кхм… - купец прищурился на утреннее солнце. – Ничё так подружанька твоя, - пробасил неуверенно. – Ладненька така, черноброва… Глазаста – страсть! Откель она родом, говоришь?
Кира лениво качнула ногой:
– Из Персии.
– Угум, - донеслось с якорной бухты. – Надо же! Далёко… А что за семья у ней, не знаешь? Нет? Да откель, конечно… Само собой…
Разговор клеился плохо. Его собеседница безучастно таращилась на драконий затылок. Сырник дрых.
– Добрались-то как вчерась? Благополучно? Не рассказываешь ничего…
Никанорыч почесал нос, сморщился и зычно чихнул:
– Оно, вишь, как получается, - пробормотал он, утираясь огромным, словно наволочка, платком, - не умею я, стал быть, девок утешать. Чего сказать – не придумаю… Опосля такого-то…
– Какого такого? – нехотя проговорила Кира, едва разлепляя губы.
Ушёл бы, надоеда. Как же влом сейчас с кем бы то ни было разговаривать… Дайте пострадать
человеку всласть! Себя пожалеть, слезу пустить, дыхание задержать, вспоминая головокружительные ощущения от прикосновения его горячих пальцев, сжавших её плечи перед расставанием…– Так это, - купец заметно сконфузился, комкая в больших, загорелых лапищах свою замызганную наволочку, - как бы это сказать… Опосля принятия, как говорится,бесчестия от царя тутошнего, бусурманского.
Кира устало перекатила голову с правого уха на левое и посмотрела на собеседника:
– Ох, Никанорыч, ну что в самом деле напридумывал… Не успел царь бусурманский с бесчестием. Не сложилось.
– Ах ты ж боже ж мой, святые угодники! – обрадовался Никанорыч и споро спрятал свою наволочку – символ скорби – в недрах необъятного кафтана. – Слава богу, слава богу… А я-то уж надумал себе… Чего только не надумал, знаешь ли! А всё отчего? Оттого, душа моя, что наблюдаю тоску твою горючую! Почто печалишься? Всё, слава богу, закончилось. И ничем за то ты не поплатилась. Так ведь?
Кира зевнула. «Не поплатилась»?
– В отличие от меня, - буркнул купец таким тоном, что стало очевидно: его просто распирает невысказанная претензия к собеседнице.
Та покосилась на него удивлённо, но промолчала, решив не уточнять, чем именно обидела вышеградского негоцианта: пусть его попыхтит - авось, не взорвётся… Усмехнувшись, она толкнулась пяткой от досок палубы, и гамак вновь закачался в противофазе кораблю – улётный тренажёр на вестибулярный аппарат.
Оба молчали. Кира прикрыла глаза и, представив себя в младенческой люльке, почти задремала.
– Да поплатился! – с вызовом воскликнул Никанорыч, ударив себя ладонями по коленям.
Дремота, вздрогнув, улетучилась.
– Вернее, расплатился! Тебе, может статься, и неинтересно вовсе, сколько усилий мы потратили на твоё спасение и во что нам это обошлось, но…
– Нам? – переспросила Кира.
Купец возмущённо фыркнул.
– Конечно, нам! А ты что думала? Думала, явился герой в логово Кощеево, посёк лихо евойных злобных приспешников, вывел под белы ручки царевну-лебедь из темницы… Так, что ль, по-твоему?
Кира, кряхтя, завозилась в своём вёртком коконе и, спустив ноги вниз, приняла сидячее положение. Вздохнула:
– А по-твоему как?
– По-моему? – возмутился Никанорыч. – Не по-моему, бестолковая, а по-всамделишному! И по нему выходит так: как застряли мы без ветру у энтой богопротивной Муралы, так только тогда и поведал нам капитан наш Синьбаич о кровожадном правителе тутошнем, что девок себе для утех скупает вязанками, а опосля пожирает за завтраком. Мы-то с охранником моим ну дивиться подобному непотребству, а Синьбаич возьми, стал быть, да и пригвозди нас сообщением: и ваша знакомая Кира, говорит, в застенках этого кровожадного деспота томится!
– Как?
– прошептала Кира. – Он сказал вам об этом только здесь? А… что же… Как вы здесь тогда…
– Об этом потом! – остановил потрясённую собеседницу Порфирий Никанорыч властным движением руки. – Это уж сама с ним разбирайся, сама выясняй… Так о чём, бишь, я? А, у деспота, стал быть. Я и говорю: надо девку выручать. Негоже бросать душу христьяньску на произвол безумному царьку. Ступай, говорю, брат Медведь на берег, разузнай всё. Коли есть надежда выкупить девицу нашу – я уж не поскуплюсь. И не поскупился!