Кисельные берега

Никанорыч рывком поднялся с канатной бухты и прошёлся перед гамаком взад-вперёд, хмуро косясь на причину своих неоправданных трат.

Причина, водя глазами вслед его перемещениям, молча ждала подробностей этой душераздирающей истории.

– Вернулся охранник из города на корабль: всё разузнал, говорит, как ты уважаемый Порфирий Никанорыч приказывал. Встретил своего знакомого по франкским походам - служит здеся у одного большого человека – порасспросил его. Тот-то быстро смекнул, пройдоха, что дело барышом пахнет, взялся помочь: я, говорит, всё тебе, друг дорогой, расскажу, как на духу – что во дворце у Шахрияра за порядки и каково там всё заведено. Девок своих, говорит он, падишах сей ежеутренне на плаху посылает, опосля того, как натешится с имя. Это всем, стал быть, известно. Не всем известно, что до плахи на самом деле ни одна ещё не дошла. Во как!

– Не дошла? – наконец-то Киру проняло: апатию как ветром сдуло, в глазах вспыхнуло удивление и живой интерес. – В смысле?

– Вот те и «смысле»! – подбоченился купец, довольный произведённым впечатлением. – В этом гадюшнике – Шахрияркином дворце – его слуги-мошенники давно куют на деле сём себе капитальцы нехилые: принимают, стал быть, подношения от родственников очередной приговорённой и передают им страдалицу с рук на руки. Все довольны. А коли родственнички не озаботились али отсутствуют вовсе – так и тогда девку никто не умерщвляет, а такмо перепродаёт по своим каналам. И это понятно – на кой добро переводить, коли на ём заработать можно…

– То есть, - обомлела бывшая наложница, - султан думает, что отправляет свою очередную жертву на казнь, а на деле её никто не казнит?

– Так я о чём тебе и толкую, балбесина, битый час! В общем, выдал я Медведю кошель серебра, - купец жалобно поморщился, как от зубной боли, - а он при помощи посредничества знакомца своего выкупил тебя у палача. Коли не успели бы мы, перепродали тебя сегодня, девка, в новую неволю…

– ---------------------------------

Огоньки свечей шарахнулись и затрепетали, зачадили чёрной копотью, словно напуганный кальмар.

– Лжёшь, сука! – одной рукой Шахрияр сдавил горло сказочницы, другой схватился за эфес сабли. – Говоришь, ни одна из них на утратила своей глупой головы? Говоришь, все наши палачи и вся стража в сговоре? Челядь наживается на своём господине, бессовестно обманывая его? И это будто бы ни один-два негодяя, это… все?

Лицо девушки побагровело. Она бессильно, по-рыбьи открывала рот, судорожно пытаясь вдохнуть.

– Я слишкой далеко позволил зайти тебе в твоих фантазиях, дочь визиря!

– Господин… - просипела Шахзадэ. – Если это и ложь, то… не моя, а… купца… господин…

Султан заскрипел стиснутыми зубами, с ненавистью глядя в выпученные глаза удушаемой, а после, будто нехотя разжав пальцы, грубо отпихнул её.

Девушка упала на подушки, скрючившись и надсадно кашляя.

– Я… всего лишь повторяю… его слова… - с трудом проговорила она между приступами.

Шахрияр метался по хоромине, словно тигр в клетке, рыча и хлеща себя хвостом по бокам.

– А вот мы и узнаем – что в тех словах, - прошипел он, - ложь или намёк на правду! Стоит только приказать нашей верной страже… - он осёкся и зыркнул на замерших у двери парадных солдат в павлиньих перьях, - нет… Прикажу нашему тайному отделению… э-э-э… Ааааа, шайтан! Кругом предатели! – выдернув саблю из ножен, он с яростью рубанул ею драгоценный сяньский фарфор на консоли эбенового дерева.

Грохот и кайф разрушения немного привели его в чувство.

– Мы прикажем нашей гвардии! Она-то уж наверняка верна престолу и династии! Она не дрогнувшей рукой вырубит крамолу во дворце и сложит к вечеру из неё большой костёр на площади Эль-Муралы!

Шахзадэ, морщась, потёрла шею рукой и с видимым усилием сглотнула.

– Мудрейший… - проговорила она и постаралась подавить рвущийся кашель. – Мудрейший без всякого сомнения прав. Крамолу необходимо вырубать, только… Стоит ли это делать сгоряча? Стоит ли отправлять на палаческую работу гвардию? Благородным всадникам, привыкшим к честному бою, это может показаться оскорбительным. Великий султан, провидящий сердца и помыслы, наверняка догадывается, чем может обернуться недовольство гвардии в… в условиях… - дочь визиря снова надсадно закашлялась, но Шахрияр не выразил нетерпения, он молча переждал приступ, таращась на советчицу круглыми, навыкате глазами. – В условиях, когда великому султану не на кого опереться… Кроме безмерно любящего его народа, разумеется! – сделала существенную поправку предусмотрительная интриганка. – Народ, конечно же, всегда поддержит и жизнь отдаст, но… Он за высокими стенами дворца и коваными воротами – он может и не успеть…

Султан медленно приблизился к достархану, кроша сапогами осколки фарфора и присел на корточки перед девицей.

– Что ты предлагаешь? – спросил он настороженно, с подозрением вглядываясь в черты её безмятежного лица.

– Надо созвать диван, повелитель. И мудрейших советников, и наипреданнейшего своему повелителю визиря. Они смогут подсказать богоспасаемому султану, как осторожно и грамотно выявить всех виновных и примерно наказать. Ибо действовать в этом случае надобно так, господин, чтобы ни в коем случае не подвергнуть опасности жизнь повелителя…

Щахрияр покрутил предложенное девицей в голове так и этак, попробовал на зуб – ничего подозрительного или двусмысленного в её советах не обнаружил.

– Чего ещё наболтал этот проклятый купец? Говори!

– О господин, - голос у сказочницы окончательно сел и звучал теперь надтреснутой деревяшкой, - я вынуждена прекратить дозволенные речи, ибо не в силах продолжать их…

Вскочив на ноги, богоспасаемый досадливо пнул осколки и, подобно взбесившемуся жеребцу, вылетел в двери.

Глава 79

– ----------------------------------

– А… почему Медведь остался в Эль-Муралы? Я не понимаю… Разве ты, Порфирий Никанорыч, не нанял его охранником до конца путешествия?

Купец нахмурился: его немало обескуражило и, чего уж скрывать, обидело Кирино равнодушие к его непосредственному и весомому вкладу в её освобождение. Кошель серебра, едрить тя за ногу! КОШЕЛЬ СЕРЕБРА! За никому – ему-то уж точно – не нужную девку! Неужто не допетривает? КОШЕЛЬ же СЕРЕБ…

– Почему он остался? – повторила Кира звенящим от еле сдерживаемых эмоций голосом. Глаза её лихорадочно блестели. – Что случилось?

– Потому как негодяй Медведь твой – животина бесчестная, - - буркнул Никанорыч, вынужденно отвлекаясь от щемящих сожалений о кошеле серебра, потраченном наиглупейшим из способов – без пользы и барыша. – Наплевать на все договорённости, бросить своего земляка и нанимателя – благодетеля, можно сказать! – посреди диких, чужих краёв совершенно одного, без защиты и вспомоществования – вот как это называется, скажи мне? А? Как? Подлостью это называется – я уж слов выбирать не стану, так и знай! Назову всё, как есть – я правду-матку рубать с плеча человек привычный! Уж если человек подлец, я так и скажу: подлец ты, паря! Даром, что оборотень…

– Он не подлец! – взъярилась Кира, вскакивая. – Не смей о нём так говорить! Да в его мизинце больше порядочности и честности, чем во всех вас!.. Да вот, кстати, - Кира хищно прищурилась на мелькнувшую у противоположного борта загорелую лысину, - и капитан не даст соврать… Правда ведь, капитан?

Капитан сердито пощипал себя за и без того жидкий ус, - но – куда деваться с подводной лодки – хошь не хошь, а встретиться всё равно пришлось бы. А встретившись, объясниться.

Засунув, по своему обыкновению, большие пальцы рук за кушак, Синьбао с мрачной физиономией направился в сторону своих беспокойных пассажиров.