Klangfarbenmelodie

Тики вздохнул как-то особенно обреченно, как будто заранее готовился к тому, что Аллен и правда его бросит, разгадав все его загадки, и буркнул, все также не позволяя заглянуть себе в лицо:

— Ты вообще в зеркало себя видел? — и в этой реплике было столько усталого недоумения, как будто мужчина изводил себя этим неустанно.

Но нет, как это вообще могло прийти ему в голову?! Аллен ведь и помыслить не мог о подобной глупости — оставить такого потрясающего человека, тем более, когда все еще только… только начиналось.

Тем более, что этот человек успел стать для него такой же семьей, как Неа.

Так что вся эта ерунда про первую влюбленность, она даже не обсуждалась. Это было чем-то совершенно немыслимым — потому что Тики просто не был чем-то мимолетным. Он не был — и Аллен это прекрасно знал.

Потому что был действительно влюблен в него без памяти, совсем как впечатлительная девчонка, хотя всегда мнил себя брутальным альфа-самцом. Ну что за наивный идиот…

— В том и дело, что видел, — невесело хмыкнул Аллен, — каждое утро вижу — ничего не меняется, если хочешь знать. Как был уродом, сидящим на успокоительных, так и остаюсь им до сих пор.

— Ты идиот, а не урод, — выдохнул Тики, — который с чего-то взял, что может мне надоесть, хотя у самого вся жизнь впереди и девчонки небось косятся. Подобные тебе фрики сейчас как никогда в моде…

— Ну зачем ты мне врёшь?! — вдруг взбеленился Аллен, ощущая себя внезапно обманутым, высмеянным и выставленным на посмешище. — Зачем говоришь такое? Это же н-неправда!

Потому что его седые волосы не могли быть красивыми.

Потому что обезображенное шрамом ото лба до скулы лицо не могло быть симпатичным.

Потому что его ущербная рука не могла быть милой и какой-нибудь ещё в этом роде.

Потому что вечно мёрзнущий мрачный урод не мог… кого-то влюбить в себя.

Девчонки его избегали — боялись и опасливо шептались по углам. Парни назначали драки, чтобы отобрать статус банте, но не больше.

Аллен был инвалидом-выродком, который на недолгое время заинтересовал прекрасного Тики своим страхолюдством.

Мужчина вздохнул, сжимая его в своих объятиях еще крепче прежнего — хотя, казалось, куда бы, и ласково скользнул губами по шее. И столько было спокойствия и принятия в этом жесте, что Аллену внезапно ужасно захотелось просто расплакаться у него на плече.

— Это ты просто уже давно не был на Западе, — произнес Тики — и чуть отстранился, ослабляя хватку и все-таки давая Уолкеру увидеть свое лицо. — Я… не знаю, как тебе доказать, что никуда от тебя не собираюсь, — тихо и как-то слишком спокойно, словно потух, произнес он. — Я начал убивать где-то в твоем возрасте, ну, года на три раньше, может, и за это время… многое видел, вообще-то. Видел — и пробовал, что скрывать. Но я никогда не… — на этом мужчина нахмурился и закусил губу — и Аллену мучительно захотелось поцеловать его, — не обнажался ни перед кем так. Даже относительно джаза. И я…

Юноша оборвал его, мотнув головой, и, не выдержав, потянулся вперед, заключая лицо в ладони и осыпая горячими мелкими поцелуями. Щеки, лоб, подбородок, глаза… Он не остановился, пока не добрался до губ, чувствуя в себе неимоверное желание прикасаться к этому человеку, который… который…

Который был таким замечательным, таким потрясающим, что Аллен всё не мог понять: за что? За что он, такой великолепный, мог полюбить такого урода-инвалида, сидящего на успокоительных?

Тики в ответ прижал его к себе в каком-то лихорадочном жесте, с какой-то жаждой в движениях, словно долгое время запрещал себе, а сейчас вдруг решился.

А ведь Уолкер так ни разу, кажется, и не сказал, что безумно любит его. Слова эти казались ему чем-то тяжеловесным, чем-то похожим на кандалы, обязывающими, связывающими, а он не хотел заставлять мужчину оставаться с собой. Потому что… потому что…

— Люблю тебя, — выдохнул Аллен Микку в губы, сам от себя не ожидая такой честности, и зарылся пальцами в чёрные кудри, прикрыв глаза от переизбытка собственных чувств. Их всегда было так много, этих чувств? — Люблю, люблю, люблю, — зашептал он, ощущая себя, на самом деле, мелкой девчонкой, слабой и беспомощной, тянущейся к сильному и взрослому мужчине, потому что тот ей казался безопасным и способным защитить.

Или, может быть, это Алиса оставила такие ужасные изменения в его характере? Совершенно ужасные, по правде, бесящие его, раздражающие, невероятно злящие, потому что он ненавидел чувствовать себя жалким и бессильным, но в рядом с Тики именно таким себя и чувствовал.

И это было настолько же разъяряюще, честно говоря, настолько и прекрасно.

Он говорилговорилговорил Тики, как сильно любит его, и не мог остановиться. Его словно прорвало, это было, наверное, именно то, что он должен был все это время ему сказать, и черт побери… После этого Аллену казалось, что он хочет больше и больше.

Тики отвечал ему — отвечал раз за разом, на каждое признание, на каждое неумелое проявление нежности, и юноше казалось — нет, он действительно не оставит его, и все будет хорошо.

Потому что сейчас ему было спокойно, надежно и хорошо.

Тики целовал его жарко, жадно, почти собственнически — буквально сминал его губы, терзал их, обрывая все попытки к сопротивлению, и в итоге Аллен просто отдался ему во власть, чувствуя, как мужчина стаскивает с него парку, отталкивая ее на соседнее сиденье, и скользит ладонями по его бокам.

Он словно хотел его забрать, присвоить, заклеймить. И только Неа пока мешал ему это сделать, потому что у него надо было еще выпросить благословение.

При мысли об этом Аллен издал короткий смешок и глубоко вздохнул, шумно и даже, кажется, с присвистом, когда Тики забрался руками под его водолазку и повел руками по голой коже.

Он хотел его сжечь?.. если так — ему это вполне удавалось.

Потому что Уолкер плавился.

Он таял.

Он наконец-то таял, и весь его лёд стекал ручьями, чтобы разгореться пожаром внизу живота, опаляя нестерпимым огнём внутренности, заставляя звонко мыкнуть и залиться румянцем непонимания, когда Микк пальцами провёл вдоль спины, несильно нажимая на каждый позвонок, обводя их по кругу, и, чёрт подери, Аллен готов был просто отдаться ему в руки, чтобы мужчина делал с ним всё, что хочет, потому Тики не сделает ничего плохого.

Потому что Тики горячий почти до ужаса и восторга.

Потому что Тики любит его (непонятно за что, конечно, но сейчас для таких мыслей совсем не время).

Юноша счастливо зажмурился, выгибаясь навстречу его рукам, и целовалцеловалцеловал лицо и шею мужчины, неумело и совсем, наверное, по-детски, отчего смущался ещё больше, потому что Микк был опытным (о боже, любовником), а сам Уолкер даже не целовался ни с кем до него, что уж говорить обо всём остальном.

— Ш-ш-ш, Малыш, — спустя несколько минут неумолимо жарких нежностей, ласковых пальцев на разгорячённой коже и касаний к уродливым шрамам на левом боку зашептал Тики, отстраняясь. Золотые глаза его возбуждённо блестели, и волосы, взъерошенные и в которых каким-то странным образом (и когда успел?) оказались ладони самого Уолкера, разметались по плечам, а сам юноша… у него всё тело горело: щёки, пальцы, шея, грудь и там, внизу, чёрт подери, о чём думать ему было слишком стыдно. — Продолжать дальше в таком же духе нельзя, понял? — лукаво протянул мужчина, мягко прикусив нижнюю губу Аллена и принявшись медленно посасывать её, и легко пробежался подушечками пальцев вдоль позвоночника, ловя ртом очередной постыдный полустон.