Клинки и крылья
Шрифт:
— Бунт против тауриллиан? Это невозможно.
— Вот уж не знаю… Ведь наш коняга когда-то смог.
— Он смог просто уйти своей дорогой, а не бунтовать, — вздохнула Тааль. — Как и мы… А отсюда даже не уйти без их дозволения. Не знаю, выпустит ли нас магический барьер.
— Но ты и сама не уйдёшь, так? — взгляд Гаудрун стал острым и пристальным — как в те времена, когда они только познакомились. О небо и ветер, это же было целую вечность назад; неужели солнце не описало даже одного большого круга?… — Будешь бороться до конца?
Тааль разодрала кожуру, и несколько капель рыжего сока брызнуло ей в лицо; глаза едко защипало.
Не такие длинные, как у Альена. Не такие чуткие и умные, не способные выражать каждую мысль собственным завораживающим танцем.
— Да, если хватит сил бороться, — она привалилась плечом к упругой кроне тиса, стараясь не сместить ветку, на которой покачивалась Гаудрун, и через силу надкусила дольку апельсина. — Моя мать исцелится, только когда исчезнет разрыв в ткани Обетованного… В нашем мире не должно быть столько Хаоса, сколько сейчас, Гаудрун. Обетованное не вмещает его.
— Откуда ты знаешь? Те самые сны или духи?…
— Да, к тому же я так чувствую. Разве ты сама не видишь? Происходит то, что не должно происходить… Везде. Постоянно. Болезни земли, рост Пустыни, переменчивая погода… И восхождение тауриллиан.
— И твоё превращение, — медленно прибавила Гаудрун, размышляя о чём-то своём. Краем глаза она всё ещё наблюдала за Бииром, но теперь Тааль явно попала в поле её внимания и… сочувствия?
— И моё превращение, да.
— Ты уже думала о том, как вернёшься к родным в… таком виде? Когда всё закончится?
Вечная прямота Гаудрун, естественно, никуда не делась, о чём Тааль впервые пожалела. В ответ она лишь покачала головой. Она, наверное, точно сойдёт с ума, подобно тёте Гвилле, и станет жужжать по-пчелиному, если сейчас начнёт думать ещё и об этом…
Да и потом — когда всё закончится? Что имела в виду Гаудрун: когда Повелитель Хаоса закроет разрыв или наоборот?
Наоборот — когда их соединят нерушимые Узы Альвеох, а пламя из-за белых врат зальёт мир, точно потоки золотисто-красного света в небесах на закате… В небесах, где в таком случае свободно будут летать драконы. Их крылья, огонь из их пастей будут по всему Обетованному, а вместе с ними — магия и величие тауриллиан.
Везде будет много чудес, но не меньше разрушений и крови. Владычеству людей на востоке придёт конец.
Альен получит всё, что захочет, но окажется связан с Тааль — малознакомой девчонкой — вечными Узами, которые ему не нужны.
Мир — её мир — изменится навсегда, и невозможно сейчас сказать, хорошо это или плохо. Тааль знала одно: она не должна допустить этого как раз потому, что какая-то её часть отчаянно к этому рвётся…
Кислота апельсина показалась ей мерзко-тягучей, почти нестерпимой, как не знавшая утоления тоска по Альену. Вчера они провели вместе целый день, но сегодня утром Тааль всё равно едва удержалась от того, чтобы сразу бежать к нему…
Что делать с этим? Как помочь ему закрыть разрыв? Не опасно ли это для него самого, если он так плотно связался с Хаосом?
И главное — почему она так долго не может рассказать Альену о Фиенни? Только ли оттого, что чутьё советует ей не бередить его давнюю боль?…
Порой — вот как сейчас — Тааль начинала понимать, что дело не только в этом. К сожалению, тут угнездились и банальная ревность, и страх потери; ей хватило пяти-шести обмолвок, хватило прикосновения к
его снам, чтобы угадать: мастер Фаэнто был для него едва ли не всем, значил больше, чем все живущие, а его смерть перекроила душу. Ей никогда в точности не узнать, что и как их связывало, поскольку у неё нет права вмешиваться в это.И она никогда не будет значить для него так же много — даже при Узах Альвеох. Скорее уж Альен возненавидит её, как обузу — громоздкий мешок с вещами, который нельзя бросить и приходится всюду волочить за собой…
— Хочу, чтобы ты знала: я не прикладываюсь к сферам тауриллиан, — сказала Гаудрун, перелетев на ветку повыше, чтобы оказаться напротив лица Тааль. — Не делюсь с ними своей жизненной силой и не одобряю тех, кто поступает так. И Биир тоже этого не делает… — она чуть-чуть покраснела и исправилась: — То есть перестал делать, когда мы снова встретились. Я отучила его. Нашего гнездовья больше нет — потому мы здесь и остаёмся.
Тааль улыбнулась и угостила Гаудрун долькой апельсина. Её кольнула вина: чернопёрая майтэ, такая честная и храбрая, нуждается в поддержке не меньше неё, а она стоит тут и копается в своих переживаниях, которыми с Гаудрун просто не поделилась… Глупо и в чём-то подло.
— Я знаю. Всё в порядке.
Гаудрун серьёзно кивнула и склевала дольку. Она никогда не была поклонницей плодов и вообще сладкой пищи, предпочитая ловить насекомых (игра в охоту захватывала её), но гостинец приняла с благодарностью.
— И ещё, Тааль… Я ничего не понимаю во всех этих магических тонкостях, в снах и пророчествах — это дело твоё и нашего коняги… Но мы через многое прошли вместе, и ты стала мне другом, — Гаудрун отвернулась и помолчала. Тааль не торопила: знала, что такие откровения даются ей нелегко. — Поэтому если тебе понадобится помощь, какая угодно — прилетай… Прости. Я хотела сказать: приходи. Я сделаю всё, что смогу… И Биир, и Киоль тоже.
— Киоль? — переспросила Тааль. К её изумлению, щёки Гаудрун снова порозовели — на этот раз ярче, — а клюв мечтательно приоткрылся.
— Да, Киоль. Он родом из гнездовья в Вересковых Полях, это к северо-востоку от моих родных мест… Одно из племён Двуликих, оборотни-коршуны, уговорило его семью прилететь сюда и поддержать тэверли, — (Гаудрун по-прежнему чаще искажала имя бессмертных, желая, видимо, лишний раз подчеркнуть свою неприязнь). — Но сам он не за них, как и мы с тобой. Было бы славно, если бы когда-нибудь вы познакомились.
— Значит, ты нашла себе пару? — с тёплой улыбкой Тааль погладила перья Гаудрун. Она очень старалась, чтобы в голосе не слышалась печаль; хорошо, что Гаудрун никогда не была особенно чутка к чужим нотам… Теперь у неё исключительно своя жизнь и исключительно своё счастье. Вот как. — Я рада за тебя, друг мой. Спасибо. Я обязательно приду.
Но что-то подсказывало Тааль, что они видятся в последний раз. «Беседа у Тиса»… Будь она такой же одарённой певицей, как мать — сложила бы сейчас прощальную песню.
В таком же смятении, не справляясь с самой собой, Тааль прожила ещё три или четыре дня. По мере сил она избегала общества тауриллиан, зато часто виделась с Альеном и Ривэном, иногда забегая в рощу к погрустневшему Турию. Ключ к тайне разрыва был всё ещё недоступен, но в её снах то и дело появлялись окровавленные перья, а нож боуги с дубовыми листьями ненавязчиво лежал на прикроватном столике…