Книга тайных желаний

Затем суматоха вдруг прекратилась, гул затих, отодвинулся, словно отступил к далекой вершине, время замедлило ход, и я поняла, что больше не хочу бороться. Пора склониться перед судьбой. Я тосковала по жизни, которую не смогу прожить, но еще больше мне хотелось избежать ее.

Я опустилась на землю, старательно свернулась в клубок, прижав руки и ноги к груди, и припала лбом к земле. Я словно превратилась в скорлупку грецкого ореха. Меня расколют на части, и Господь сможет насытиться моей плотью.

Булыжник ударил меня в бедро, вызвав вспышку боли. Другой камень упал рядом с ухом. Я услышала топот сандалий: кто-то бежал ко мне.

— Прекратите! — раздался негодующий голос. — Вы забьете ее камнями по одному слову этого человека?

Толпа присмирела, и я осмелилась поднять голову. Передо мной была спина Иисуса. Я не сводила глаз с его плеч, с его сжатых в кулаки ладоней, смотрела, как он стоит между мной и камнями.

Однако же Чуза оказался куда большим лисом, чем отец, и куда большим шакалом, чем Антипа.

— Пластинка была у нее, — заявил он, отвлекая внимание людей от Иисуса. — Вы сами видели.

Ко мне вдруг вернулась жизнь.

— Я ее не крала. Это был подарок! — воскликнула я, поднимаясь.

— Спрашиваю вас еще раз: кто этот обвинитель, чьему слову вы так легко верите? — потребовал Иисус ответа и, не дождавшись его, пророкотал на всю улицу: — Говорите же!

Мне было известно, что любая связь с Иродом Антипой вызывает у простонародья подозрения, поэтому я крикнула:

— Это Чуза, домоправитель Ирода Антипы!

Люди зашептались. Кто-то бросил Чузе в лицо:

— Так ты шпион Ирода Антипы?

— Не спрашивай, кто я, — огрызнулся тот. — Лучше спроси, кто этот человек. Кто он такой, чтобы вступаться за грешницу? Какое право он имеет? Только отцу, мужу или брату дозволено защищать ее. Разве он приходится ей родней?

Иисус посмотрел на меня, и я увидела, с какой яростью сжались его губы.

— Я Иисус бен-Иосиф, — сказал он, оборачиваясь к толпе. — Я не отец, не брат и не муж этой женщины, но скоро стану ее женихом. Я могу засвидетельствовать, что она не воровка, не богохульница и не прелюбодейка.

У меня защемило сердце. Я глядела на него в замешательстве, не в силах разгадать, истинно ли его намерение, или это всего лишь хитроумная попытка спасти меня. Я не знала, что и думать. Я вспоминала встречу в пещере, преломленный хлеб; вспоминала, как он встал рядом со мной, когда я говорила о своем позоре; вспоминала все, что мы открыли друг другу.

Стало тихо. Слово Иисуса против слова Чузы. Люди размышляли, чьему свидетельству верить. Иисус был одним из них, и он за меня поручился. Чуза же служил ненавистному тетрарху.

Свирепость толпы угасала, я чувствовала, как она испаряется, но люди не расходились. Глаза их горели огнем, пальцы сжимали камни.

— Пусть тот из вас, кто без греха, первым бросит камень. — С этими словами Иисус простер к ним ладони.

Прошло мгновение — крошечная жизнь. Я прислушивалась к стуку падающих на землю камней. Казалось, сами горы сдвинулись со своих мест.

XXXIV

Иисус не отходил от меня, пока Чуза не скрылся из виду, а люди не начали расходиться. Ярость толпы и чудесное избавление от смертельной опасности потрясли меня, и моему спасителю, видимо, не хотелось оставлять меня в одиночестве.

— Я провожу тебя домой. — Он проследил взглядом за садящимся солнцем. — Ты ранена? — спросил он, когда мы двинулись в путь.

Я отрицательно помотала головой, хотя чувствовала пульсирующую боль в бедре, там, куда поразил меня камень.

Слова о том, что скоро я стану его невестой, жгли мне мозг. Очень хотелось спросить, что он имел в виду, было ли его заявление искренним или он рассчитывал лишь усмирить толпу, но я боялась его ответа.

Вокруг царила тишина. Дома расплывались в густых сумерках, лицо Иисуса было наполовину скрыто тенью. Молчание длилось считаные мгновения, но я почувствовала, что оно душит меня. Стараясь выровнять дыхание, я рассказала Иисусу о мозаике, о том, что согласилась позировать ради спасения брата, Иуды. Когда повествование дошло до похотливого намерения Антипы сделать меня своей наложницей и моего панического бегства на стройку, челюсти Иисуса сжались от гнева. Я призналась, что табличку из слоновой кости, которая вернулась ко мне в рукав, действительно скорее взяла сама, чем получила и подарок. Я желала, чтобы Иисус знал правду, но не могла отделаться от ощущения, что своей болтовней делаю только хуже. Он не задал ни одного вопроса. Просто слушал.

У ворот нашего роскошного дома я уставилась в землю: смотреть на Иисуса было невыносимо.

— Вряд ли мы еще увидимся, — сказала я, подняв наконец голову, — но, пожалуйста, помни: я всегда буду благодарна тебе за то, что ты сделал. Если бы не ты, я бы уже была мертва.

Он наморщил лоб, и я разглядела разочарование в его глазах.

— Когда я сообщил тем людям, что скоро мы обручимся, то даже не подумал спросить у тебя согласия, — заговорил он. — И слишком много взял на себя, пытаясь убедить толпу. Я принимаю твой отказ. Расстанемся по-дружески.

— Но я не знала… не знала, что ты говорил о помолвке всерьез. — Я с трудом подбирала слова. — Ты ни словом не обмолвился об этом за все то время, что мы шли сюда.

— Все то время, что мы шли сюда, говорила ты, — улыбнулся он.

Я рассмеялась, хотя лицо у меня пылало, так что сгущающаяся темнота была мне только на руку.

— Я ведь все равно должен жениться, — продолжал он. — Так полагается. Талмуд предписывает мужчине найти себе жену.

— Ты хочешь сказать, что выбрал меня только потому, что должен на ком-то жениться?

— Нет, я лишь пытаюсь сказать, что мужчинам положено жениться, хотя мне многое видится по-другому. Возможно, некоторым лучше не жениться вовсе. Я считал, что это относится и ко мне. Перед кончиной отец хотел сосватать мне девушку, по я не смог согласиться.

Я в недоумении уставилась на него:

— То есть ты не создан для брака, однако обязан исполнить свой долг?!

— Нет, послушай…

Но меня уже было не остановить.

— И почему же некоторым не следует жениться? Почему твое место среди них?

— Ана, послушай меня. Есть мужчины, чье призвание куда серьезнее супружества. Они избраны пророчествовать и проповедовать, путешествуя по городам и селам, и должны быть готовы отказаться от всего. Им придется оставить семью ради того, чтобы наступило царство Божье, ведь нельзя посвятить себя и тому, и другому. Не лучше ли вовсе не жениться, чем покинуть своих чад и домочадцев?

— И ты веришь, что ты из их числа? Пророков или проповедников?

Он отвернулся.

— Я не знаю. — Упершись кончиками большого и указательного пальцев в лоб над переносицей, он сдвинул брови. — С двенадцати лет меня не покидает чувство, что Божьим промыслом мне назначена особая судьба, но теперь надежда тает с каждым днем. Мне не было никакого знамения. Господь не говорил со мной. После кончины отца я остался за старшего, и это давит мне на плечи тяжким грузом. Мать, сестра и братья зависят от меня. Мне сложно было бы оставить их прозябать в нищете. — Он снова посмотрел на меня. — Я боролся с собой, и теперь чем дольше я думаю о своем призвании, тем больше мне кажется, что оно лишь игра моего ума, а не промысел Господень.