Книга тайных желаний

— Нафанаил оправился от лихорадки, — заговорил он, — но она подорвала его силы. Я должен сообщить тебе, Ана, что твой жених умер сегодня во время прогулки по своей финиковой роще.

Я молчала.

— Мне известно, что помолвка была для тебя тяжким бременем, — продолжал отец. — Но теперь твое положение ухудшилось. С тобой будут обращаться как с вдовой. — Он покачал головой. — На тебе стоит печать, которую придется носить всем нам.

Краем уха я услышала шелест крыльев и увидела, как ибис уносится вдаль.

XXVIII

После смерти Нафанаила мне пришлось надеть платье цвета пепла и ходить босиком. Мать то и дело посыпала мне голову пылью, кормила пресным хлебом и возмущалась, что я не оглашаю дом горькими воплями и не рву на себе одежду.

В пятнадцать лет я стала вдовой. Стала свободной. Свободна, свободна, свободна! Не стоять мне в отчаянии под хупой [13] , с ужасом ожидая брачной ночи. Из-под моих бедер не вытащат простынь, не вынесут ее потом с торжеством, чтобы свидетели могли удостоверить мою чистоту. Зато, когда кончится семидневный траур, я выпрошу у отца разрешение вернуться к письму. Пойду в пещеру выкапывать чашу для заклинаний и мехи, набитые свитками.

13

Церемониальный свадебный балдахин.

По ночам, когда я лежала в постели, меня переполняли радостные предчувствия, и я смеялась, уткнувшись в подушку. Я уверяла себя, что смерть Нафанаила никак не связана с проклятием, выведенным моей рукой, но ликование то и дело оборачивалось приступом раскаяния. Я искренне упрекала себя за то, что радуюсь смерти мужа, однако же никогда бы не пожелала вернуть его к жизни.

О благословенное вдовство!

На похоронах, провожая тело Нафанаила к семейной усыпальнице, я шла рядом с его сестрой Зофер и двумя его дочерьми. За нами выступала толпа плакальщиц. Льняной саван неплотно обвивал тело покойного, и когда его поднесли ко входу в пещеру, край ткани зацепился за колючий куст. Стоило большого труда высвободить его. Нафанаил словно бы сопротивлялся погребению, и это показалось мне комичным. Я сжала губы, но все же не сдержала улыбку, и глаза дочери Нафанаила Марфы, годами немного моложе меня, сверкнули ненавистью.

Потом, во время поминальной трапезы, раскаиваясь, что не сумела скрыть свою радость, я сказала Марфе:

— Сочувствую твоей утрате. Ты лишилась отца.

— А вот ты не чувствуешь утраты. Хотя потеряла нареченного, — огрызнулась она в ответ и отошла от меня.

Я принялась за жареного ягненка, запивая его вином и нимало не заботясь о том, что нажила себе врага.

XXIX

В первый день траура мать нашла у двери спальни табличку, строки на которой были выведены рукой Иуды. Прочесть написанное самой было матушке не под силу, поэтому, отыскав меня, она сунула мне послание:

— Что там говорится?

Я скользнула глазами по лаконичному тексту: «Я не могу больше оставаться в доме отца. Он не желает видеть меня здесь, а зелотам нужен вождь, пока Симон бар-Гиора в заключении. Я сделаю все, что смогу, чтобы поднять их дух. Прошу, не вини меня за отъезд. Я исполняю свой долг. Да пребудет с тобой мир, твой сын Иуда».

Внизу таблички, отдельно от остального, было приписано: «Ана, ты старалась ради меня изо всех сил. Остерегайся Ирода Антипу. Со смертью Нафанаила ты обретешь свободу».

Я прочла послание вслух, и мать ушла, оставив табличку у меня в руках.

В тот же день отправили восвояси прях и ткачих, которые последние две недели занимались моим приданым. Я смотрела, как мать складывает туники, накидку, сорочки, пояса и платки и убирает их в кедровый сундук, в котором когда-то хранились мои записи. Поверх прочего она положила свадебное платье. Прежде чем закрыть крышку, мать разгладила наряд обеими ладонями. Глаза у нее налились влагой, словно родники; нижняя губа дрожала. Но я не могла определить, вызвана ли ее печаль смертью Нафанаила или отъездом Иуды.

Я жалела о расставании с братом, но не испытывала страданий. Его уход не стал для меня неожиданностью, к тому же в записке Иуда помирился со мной. Я старалась ничем не выдать себя, но мать почувствовала, что я радуюсь смерти Нафанаила, увидела едва заметное сияние, исходившее от меня.

— Думаешь, ты избежала большого несчастья? — заговорила она. — А ведь твои беды только начинаются. Мало найдется мужчин, которые возьмут тебя в жены. Если вообще кто-нибудь найдется.

И это она считает бедой?

С самого известия о смерти Нафанаила она впала в такую скорбь, что я даже удивлялась, как это она не обрила голову и не вырядилась в мешковину. Отец тоже стал мрачным и отстраненным, но не из-за утраты друга, а из-за упущенной сделки и земли, которой ему никогда уже не владеть.

На мать же было жалко смотреть.

— Я знаю, что мужчины неохотно женятся на вдовах, но меня лишь с натяжкой можно считать таковой. Я осталась невестой, чей нареченный умер, вот и все.

Эти слова застали мать на коленях возле сундука. Она поднялась и приподняла одну бровь, что всегда служило плохим знаком.

— Даже о таких мужчины говорят: «Не готовь в котле, в котором побывал черпак соседа».

Я покраснела:

— Черпак Нафанаила никогда не бывал в моем котле!

— Вчера вечером во время похоронной трапезы родная дочь Нафанаила, Марфа, заявила, что ее отец ложился с тобой в их доме.

— Но это ложь.

Я не имела ничего против, если обрученные ложились вместе. Такое случалось довольно часто; некоторые мужчины даже утверждали, что имеют право переспать с женщиной, с которой они уже связаны по закону. Если что и было мне не по нраву, так это ложь.

Мать снисходительно рассмеялась. Смех вышел хриплым, низким.

— Если бы ты так не презирала Нафанаила, я бы поверила словам его дочери. Впрочем, это не имеет значения. Важно лишь то, во что верят другие. Твои прогулки по улицам и даже за городскими стенами не остались незамеченными. Твой отец поступил глупо, позволив тебе эти вылазки. Ты умудрялась улизнуть из дома даже в те дни, когда я посадила тебя под замок. Я сама слышала, как люди судачили о тебе. Жители Сепфориса неделями строили предположения, девственница ли ты еще, а теперь эта девчонка, Марфа, подлила масла в огонь.

— Пусть думают что хотят, — отмахнулась я в ответ.

Лицо матери вспыхнуло гневом, но потом пламя рассыпалось мелкими искрами. В угрюмом сумраке комнаты я увидела, как плечи у нее поникли, а веки опустились. Она показалась мне очень усталой.

— Не будь наивной, Ана. Вдовство и без того неприятно, а уж если тебя считают обесчещенной… — Обреченность и ужас оттого, что ей досталась безмужняя дочь, поглотили остаток фразы.

Мне вспомнился тот день, когда я встретила Иисуса в пещере: его мокрые волосы, усмешку на губах, жалкий кусок лепешки, который он предложил мне, его слова во время ливня. Внутри у меня что-то оборвалось. Кто знает, может, и он не возьмет меня теперь?