Книга тайных желаний

Меня охватило странное оцепенение, почти ступор. Но в глубине души клокотали смутное разочарование, страх и гнев.

— Дай себе время, — посоветовала тетя. — Столько, сколько нужно. Если муж спросит, скажи, что тебя беспокоит живот. В этом есть и доля истины.

— Шесть лет я глотала проклятое масло. — Я поднялась на ноги, чувствуя, что гнев вот-вот прорвется наружу. — Почему же сейчас оно меня подвело?

— От всего не убережешься. — В глазах Йолты вспыхнул лукавый огонек. — Ты и без того слишком долго испытывала судьбу.

На следующий день Иисус отправился в Кислоф-Фавор — поискать работу. Когда через четыре дня он вернулся, я встретила его у ворот, поцеловала в губы и щеки, потом взяла за руки и сказала:

— Тебе пора подстричься.

Садилось солнце, в небе бушевали яркие краски — оранжевая, синяя и красная. Иисус прищурился, и его лицо осветилось улыбкой, которую я так любила.

— Правда? — Кудри доходили ему до плеч. Он запустил пятерню в волосы и заметил: — Я думал, длина в самый раз.

— Тогда придется тебя огорчить: завтра утром я пойду с тобой в горы, подожду, пока ты помолишься, а потом подстригу тебя.

— Я всегда стригся сам. — Он с любопытством уставился на меня.

— Что объясняет, почему у твоей шевелюры такой неухоженный вид, — поддела я его.

Мне нужно было выманить мужа из дома, увести подальше от людей и вечной суеты, чтобы мы могли остаться одни и никто нам не мешал. Я чувствовала, что он догадывается о моих намерениях, знает: дело вовсе не в волосах.

— Хорошо, что ты дома, — добавила я.

Он подхватил меня и закружил, отчего снова поднялась волна тошноты: мой беспокойный живот, как назвала его Йолта, доставлял неудобство не только в утренние часы. Я зажмурилась и прижала руку ко рту, другая же сама собой скользнула к чуть округлившемуся животу.

Иисус испытующе посмотрел на меня своими бездонными глазами:

— Ты здорова?

— Да, только немного устала.

— Тогда мы пойдем и немного отдохнем. — Однако он медлил, вглядываясь в налитое алым небо. — Смотри, — показал Иисус на восток, где на небо вплывал узкий серп месяца, такой прозрачный, словно пар изо рта зимой. — Солнце садится, а луна восходит.

Голос у него был задумчивый, и мне показалось, что я знаю, о чем речь, что это знак для нас. Мне вспомнилась история Исиды, которую Йолта когда-то давно рассказывала нам с Тавифой. «Только представь, — говорила она. — Часть тебя может умереть, а потом возродиться в новом обличье и занять прежнее место».

И сейчас я будто смотрела, как прежняя жизнь сгорает алым пламенем, а вместо нее восходит новая жизнь, пока неясная и тусклая. Это было волшебно, и тоска, которую прежде вызывала мысль о ребенке, покинула меня.

— Только не очень коротко, — попросил Иисус.

— Так ты Самсон, который верит, будто его сила в волосах? — спросила я.

— А ты Далила, которая собирается отнять ее?

Мы поддразнивали друг друга в шутку, без злобы, однако за этим скрывалось напряжение: мы оба словно набрали полную грудь воздуха и ждали, когда можно будет выдохнуть.

Перво-наперво мы нашли поросший травой холмик, где можно было присесть. Потом муж ушел молиться, но вернулся раньше, чем я ожидала. Сомневаюсь, что он успел прочесть Шма больше десяти раз. Я принесла с собой египетские ножницы Йолты и уже держала наготове длинные бронзовые лезвия.

— Надеюсь, ты умеешь обращаться с этой штуковиной, — сказал Иисус. — Я в твоей власти.

Я опустилась на колени позади него и соединила лезвия, срезая кончики волос. Кудри падали вниз темными завитками. Я чувствовала запах кожи Иисуса, пряный, землистый, словно от влажной глины.

Закончив стричь, я отложила ножницы.

— Мне нужно кое-что тебе сказать. — Я подождала, пока муж повернется и посмотрит мне в глаза. — У меня будет ребенок.

— Значит, это правда, — отозвался он.

— Ты не удивлен?

— Я начал догадываться вчера вечером, когда ты прикрыла живот рукой. — Иисус на миг сомкнул веки, а когда открыл глаза, в них горели искры беспокойства. — Ана, скажи мне правду: ты рада этому ребенку?

— Я чувствую умиротворение.

Так оно и было. После долгой разлуки с чернилами я уже и не помнила, зачем вообще глотала масло черного тмина.

Когда мы вернулись, Иисус позвал домочадцев под оливу, где делались объявления о помолвках, беременности и рождении детей, а также обсуждались домашние дела. Первыми показались Мария и Саломея, благоухая тутовником, за ними — Юдифь, Береника и весь выводок детей. Иаков и Симон вышли из мастерской. Йолте приглашение не требовалось: она сидела под деревом еще до нашего появления. Всех, кроме тети, мучило любопытство, хотя предположений никто не строил. Никому и в голову не пришло бы, что бесплодная жена Иисуса носит дитя. Я вцепилась в руку мужа.

— У нас хорошие новости, — объявил он и посмотрел на мать. — Ана ждет ребенка!

Несколько томительных мгновений никто не двигался с места, а потом Мария и Саломея бросились ко мне: Мария наклонилась поцеловать меня в живот, а Саломея улыбнулась так печально, что я едва не отвернулась. До чего же нелепо, подумалось мне, что я, не желая детей, смогла зачать, а у Саломеи, жаждавшей ребенка, ничего не вышло.

Симон и Иаков похлопали Иисуса по спине и вытащили на середину двора, где все трое, обняв друг друга за плечи, пустились в пляс. Братья радостно покрикивали и возносили хвалы: «Восславим Господа, который излил на тебя свое благословение. Дай Бог тебе сына».

Криво остриженные волосы Иисуса разметались по щекам. Каким же счастливым выглядел мой муж в тот день!

XIV

Последующие месяцы пролетели быстро и без происшествий. Даже когда мне не удавалось удержать еду в желудке, а спина пульсировала от боли, которую причинял все более выпирающий живот, я все так же вставала каждое утро, чтобы выполнить свою часть работы по дому. На пятом месяце я начала чувствовать внутри легкие толчки ножек или локотков — странное ощущение, которое вызывало приступы любви к ребенку, потрясавшие меня своей силой. К седьмому месяцу я стала на редкость неуклюжей. Однажды, наблюдая за моими отчаянными попытками сесть на тюфяк, Иисус в шутку сравнил меня с перевернутым жуком, а затем обхватил и поднял на ноги. Как мы смеялись над моей неповоротливостью! И все же в зыбкие ночные часы, когда мужа не было рядом, а я не могла уснуть, мне временами чудилось, что я рассыпаюсь на кусочки — и вот уже нет Аны, собирательницы забытых историй, а вот пропала Ана, крошечное солнце.

Схватки разбудили меня до рассвета. Я лежала на тюфяке прямо на земляном полу, растерянная и одурманенная сном и жгучей болью в спине. В темноте я потянулась к Иисусу, но обнаружила, что его тюфяк пуст. Я вспомнила, хотя и не сразу, что три дня назад он ушел в Капернаум.

Его нет. Наш ребенок появится на свет слишком рано, а его отца нет рядом.

Спазм, скрутивший живот, усилился. Я прижала кулак ко рту, слушая стон, вырывающийся из-под пальцев, сдавленный и жуткий звук. Сильнее, сильнее — боль сжала челюсти, и я поняла, что это такое — роды. Клыки вонзались в тело и отпускали его, вонзались и отпускали, и мне не оставалось ничего другого, как позволить им медленно пожирать меня. Я обхватила руками раздувшийся живот и начала раскачиваться из стороны в сторону. Мне было страшно. Я носила ребенка всего семь месяцев.