Книга тайных желаний

Мы легли. Я прижимала мужа к себе, и мое сердце грозило разорваться, готовое выплеснуть все то, что было у меня внутри.

— Мой маленький гром. — Пальцы Иисуса коснулись моей щеки.

— Возлюбленный мой, — ответила я.

Я положила голову ему на грудь и смотрела, как ночь скользит за высоким окном: вот пронеслись облака, отороченные бледной бахромой, проплыли звезды, показались куски неба. Я думала о том, что мы с мужем очень похожи: оба мятежные, отважные, бесприютные. Нас обоих терзают страсти, которые надо отпустить на волю.

Прежде чем Иисус успел прочесть утреннюю молитву, я пересказала ему свой сон, из-за которого обменяла серебряное украшение на травы. Как я могла утаить это от него?

— Это я была тем младенцем! — воскликнула я.

Он чуть нахмурился, задумавшись о том, что сулит этот сон в будущем, но скоро лицо Иисуса просветлело:

— По-моему, тебе суждено родиться заново.

XIX

Таскать воду.

Расчесывать лен.

Скручивать нити.

Ткать полотно.

Чинить сандалии.

Варить мыло.

Молоть пшеницу.

Печь хлеб.

Собирать навоз.

Готовить еду.

Доить коз.

Кормить мужчин.

Кормить младенцев.

Кормить животных.

Ухаживать за детьми.

Подметать грязный пол.

Опустошать горшки для отходов…

Заботам женщины, как и трудам Господним, нет ни начала, ни конца.

Спустя месяцы изнуряющее лето отступило, и меня сковала усталость, тяжелая, словно гири. Тогда мне было трудно представить другую жизнь. Я вставала очень рано, чтобы поскорее приняться за работу по дому, пальцы у меня загрубели от пестика и ткацкого станка. Иисус обходил все города и деревни вокруг Галилейского моря, проводя дома лишь два дня из семи. Юдифь и Береника по-прежнему всегда готовы были судить меня.

С деревьев тайного леса, скрытого в моей груди, постепенно облетали листья.

XX

В годовщину смерти Сусанны мы с Иисусом отправились к пещере, где покоилось ее тело, чтобы собрать кости дочери в маленький оссуарий из мягкого белого камня, который муж вырезал собственными руками. Я смотрела, как Иисус ставит каменный сосуд на выступ в пещере и медлит, прежде чем убрать руку.

Иногда горе становилось непомерным грузом; так было и теперь. Меня пронзила столь острая боль, что я не знала, удержусь ли на ногах. Я подошла к Иисусу и увидела, что губы у него шевелятся. Я облегчала скорбь словами, которые писала, он — словами молитвы. Он часто повторял: «Господь все равно что заботливая мать-наседка. Он укроет нас своим крылом». Но мне ни разу не удалось почувствовать себя под крылом Господа — там, где Иисус, по всей видимости, оказывался без всяких усилий.

Выйдя из пещеры на яркий свет, я вдохнула летний воздух, свежий и терпкий. Мы спустились в долину и направлялись обратно к Назарету, когда Иисус остановился на ровном участке, где росли дикие лилии.

— Давай немного отдохнем, — предложил он, и мы опустились в траву, от которой шел густой сладкий запах.

Сусанна всегда была со мной; возможно, муж тоже чувствовал ее присутствие, потому что повернулся ко мне и спросил:

— Ты когда-нибудь думаешь, как она сейчас выглядела бы, останься жива?

Вопрос поразил меня, но я уцепилась за него, потому что мне ужасно хотелось поговорить о нашем ребенке.

— У нее были бы твои глаза, — начала я. — И твой длиннющий нос.

— Неужели у меня длинный нос? — улыбнулся он.

— О да, очень длинный. И еще твой оглушающий смех. И доброе сердце. Но она не стала бы такой набожной. Она бы унаследовала мое отношение к религии.

Я замолчала, а муж подхватил:

— У нее были бы твои волосы. И твоя страсть. Я бы дал ей прозвище «крошка гром».

Этот неожиданный разговор принес мне большое облегчение, словно бы меня, пусть на мгновение, спрятали в самом невероятном месте на свете — под крылом Софии.

XXI

Стоя у деревенского колодца, я испытала странное чувство, словно кто-то наблюдает за мной. Первое время в Назарете такое случалось часто: каждый раз, когда я покидала наш двор. «Смотрите! Это богатая девчонка из Сепфориса, которая нынче всего лишь крестьянка». Со временем я примелькалась, враждебность поубавилась, но сейчас у меня по телу снова побежали мурашки от ощущения чужого пристального взгляда.

Была первая неделя месяца тишрей, только что закончилось лето, последний урожай инжира уже был снят. Я вытерла пот со лба, поставила горшок на каменную ограду, опоясывающую колодец, и оглянулась. Вокруг толпились люди: женщины с кувшинами на плечах сновали взад-вперед, за их подолы цеплялись малыши.

Путники выстроились в очередь, желая наполнить бурдюки. Стайка мальчишек тянула за собой упрямого верблюда. На первый взгляд никто не обращал на меня особенного внимания. Но я привыкла доверять себе — образам, снам, сигналам, которые подавало тело, всем тем необычным способам, с помощью которых я познавала мир. Я настороженно ждала своей очереди.

Едва я привязала веревку к ручке горшка и начала опускать его в воду, за спиной у меня послышались шаги.

— Шалом, сестренка, — раздался знакомый голос.

— Иуда! — воскликнула я.

Он поймал веревку, которую я от удивления выпустила из рук.

— Так это ты следил за мной.

— Да, от самого твоего дома.

Я потянулась было обнять брата, но он отступил:

— Не здесь. Не стоит привлекать внимание.

Он похудел, загорел, кожа на лице задубела, словно козлиная шкура. Под правым глазом появился белесый шрам в форме скорпионьего хвоста. Иуда выглядел так, будто мир вцепился в него зубами, но потом, распробовав, счел слишком жилистым и выплюнул обратно. Пока брат вытаскивал мой кувшин из колодца, я заметила заткнутый за пояс кинжал и нервозность, с которой он постоянно оглядывался по сторонам.

— Идем, — позвал Иуда и двинулся вперед с кувшином в руках.

Я накинула покрывало на голову и поспешила за ним.

— Куда мы идем?

Брат направился к самой густонаселенной части Назарета, где в лабиринте узких улочек почти не было просветов между домами. Мы свернули в безлюдный переулок меж двух дворов, где уже стояли трое незнакомцев. Пахло ослами, мочой и забродившим инжиром.

Иуда подхватил меня и закружил.

— Ты по-прежнему красавица.

Я вопросительно посмотрела на мужчин.

— Они со мной, — пояснил он.

— Твои друзья-зелоты?

Он утвердительно кивнул.

— Нас сорок человек, мы живем на холмах и делаем все возможное, чтобы избавить Израиль от римских свиней с их прихвостнями. — Он улыбнулся и слегка поклонился.

— Звучит… — Я замялась, подбирая слово.

— Опасно?

— Я хотела сказать — безнадежно.

Он рассмеялся.

— Вижу, ты по-прежнему говоришь напрямик.

— Уверена, ты со своими зелотами — здоровенная заноза в боку Рима. Но заноза есть заноза, Иуда. Это ничто по сравнению с могуществом империи.