Книга тайных желаний

— Не думаю, но и выбора у нас нет. Это наш единственный шанс.

Мы последовали ее плану, и Аполлоний, явно не подозревая о том, кто мы такие, встал со скамьи и подошел поприветствовать нас.

— Не узнаешь старого друга? — спросила Йолта. — Я Йолта, сестра Харана.

Лицо толстяка исказилось, словно он мучительно пытался что-то вспомнить, но потом просветлело.

— Теперь узнаю. Ты вернулась из Галилеи?

— И привезла с собой племянницу, Ану, дочь моего младшего брата.

Аполлоний посмотрел на меня, затем на Лави, ожидая, что тот назовет себя, и щедро одарил нас улыбками. Живот у него был настолько велик, что старому казначею приходилось выгибаться назад, чтобы не потерять равновесие. Я уловила запах коричного масла.

— Вы гостите у Харана? — спросил он.

— Больше негде, — ответила Йолта. — Мы прожили у него больше года и сегодня впервые выбрались наружу. Свобода досталась нам по случаю: брата нет сейчас в городе. Он запрещает нам покидать дом. — Она прикинулась расстроенной, а может, и не прикинулась. — Надеюсь, ты не донесешь ему, что нам удалось улизнуть?

— Нет, конечно нет. Я лишь служил Харану, но другом мне он не был. Удивительно: зачем ему запрещать вам выходить?

— Он не хочет, чтобы я выяснила судьбу своей дочери Хаи.

Толстяк мигом отвернулся от нее и стал хмуро изучать облака в небе, сгорбив спину. Сжатые в кулаки руки, почти сходясь, упирались в поясницу. Аполлонию было что-то известно.

— Мне тяжело долго стоять, — наконец заявил он.

Вчетвером мы подошли к одной из скамей, стоявшей недалеко от того места, где сидели его приятели. Старик с кряхтением опустился на сиденье.

— Ты вернулась, чтобы разыскать дочь?

— Аполлоний, я старею и хочу увидеть Хаю перед смертью. Харан отказывается говорить о ней. Если она жива, то сейчас ей должно быть двадцать пять.

— Я могу тебе помочь, но сначала вы все должны пообещать никому не признаваться, откуда узнали то, что я вам расскажу. Особенно Харану.

Мы быстро согласились. Аполлоний побледнел и тяжело задышал, пот и масло блестели в складках его шеи.

— Много раз я мечтал избавиться от этой ноши, — начал он, — пока еще есть время. — Он покачал головой и помолчал, после чего продолжил: — Харан продал девочку жрецу храма Исиды Целительницы здесь, в Александрии. Я лично составил купчую.

Признание опустошило старика, и он устало откинул голову назад. Мы ждали.

— Я хотел найти способ расплатиться с тобой, — добавил он, не глядя Йолте в глаза. — Я выполнил приказ Харана, но со временем пожалел об этом.

— Известно ли тебе имя жреца или местонахождение Хаи? — спросила Йолта.

— Я счел своим долгом не выпускать твою дочь из виду. Все эти годы я следил за ее жизнью. Жрец умер несколько лет назад, но перед смертью освободил Хаю. Ее воспитали для служения в лечебнице при храме Исиды Целительницы. Она и сейчас там.

— Скажи, — заговорила Йолта, и я увидела, каких трудов ей стоило хранить спокойствие, — зачем Харану продавать моего ребенка? Он мог отдать ее на удочерение, и его ложь стала бы правдой.

— Кто поймет, что творится в душе у Харана? Знаю лишь, что он хотел избавиться от ребенка, чтобы не осталось никаких следов. Удочерение потребовало бы трех копий бумаг: одна для Харана, одна для приемных родителей и одна для царского писца. Скрыть имена родителей было бы невозможно, в отличие от жреца. — Он с усилием поднялся: — Когда будешь в храме, спроси Диодору. Другого имени Хая не знает. Ее растили египтянкой, не иудейкой.

Он уже собрался уходить, и я спросила:

— В библиотеке я видела мужчин в белых туниках, которые взбирались по лестницам. Кто они?

— Мы зовем их библиотекарями. Они следят за порядком, составляют описи и выдают кодексы ученым. Библиотекарей можно увидеть на улицах, когда они бегом доставляют свитки читателям. Кое-кто из них продает списки всем желающим, другие же помогают писцам, покупают чернила и папирус. Избранные счастливцы отправляются за новыми кодексами в далекие страны.

— Из Лави выйдет прекрасный библиотекарь, — заметила я, внимательно следя за своим другом. Мне хотелось понять, понравится ли ему моя идея. Лави тут же расправил плечи — от гордости, решила я.

— А хорошее ли у них жалованье? — поинтересовался Лави.

— Вполне достаточное, — ответил Аполлоний после некоторой паузы. Когда Лави вдруг заговорил, да еще так прямо, старый казначей удивился. — Но эту должность тяжело получить. Чаще всего она переходит от отца к сыну.

— Ты сказал, что хочешь искупить свою вину, — вмешалась Йолта. — Мы будем в расчете, если ты выхлопочешь место нашему другу.

Онемевший от неожиданности Аполлоний несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем ответить:

— Ну не знаю… будет непросто.

— Твое влияние велико, — польстила ему Йолта. — Должно быть, многие тебе обязаны. Устройством Лави в библиотеку не искупить продажу моей дочери, но твой долг мне будет уплачен. Твое бремя станет легче.

Старик оглядел Лави.

— Он начнет с низкооплачиваемой должности помощника. Учение не из легких. Нужно читать по-гречески. Умеешь? — обратился он к Лави.

— Да, — кивнул тот.

Я была удивлена. Наверное, читать по-гречески он научился в Тивериаде.

— Тогда я сделаю все, что в моих силах, — сказал Аполлоний.

Когда старик ушел, Лави тихонько спросил:

— Научишь меня читать по-гречески?

XIV

Я радовалась за Йолту и за Лави: она нашла дочь, а он, возможно, получит хорошее место. Воспоминания о библиотеке тоже приносили мне радость, но я ни на минуту не забывала об Иисусе. Что делаешь ты, мой возлюбленный? Как сократить нашу разлуку? Ответов у меня не было.

На обратном пути мы набрели на художника, который рисовал женское лицо на доске из липы. Он работал в небольшом общественном дворе. Перед мастером во всем блеске своею великолепия сидела женщина. Группа зевак наблюдала за работой. Мы присоединились к ним, и я с отвращением вспомнила часы, проведенные перед рисовальщиком во дворце Антипы.

— Она делает портрет для похорон, — объяснила Йолта. — Когда женщина умрет, рисунок поместят на ее лицо внутри саркофага, а до тех пор он будет висеть у нее дома. Изображение должно сохранить память о ней.