Книга тайных желаний

Перед крошечными домом привратника мы остановились и забрали у Лави наши мешки. Я вытащила из своего пригоршню драхм.

— Вот, возьми, — сказала я. — Когда придет письмо от Иуды, пусть Памфила наймет повозку и приезжает не мешкая.

— Не беспокойся, я обо всем позабочусь, — ответил он и замешкался, не решаясь уйти.

Я нашла его руку:

— Спасибо, Лави. Ты мне как брат.

В темноте его лица не было видно, но я поняла, что Лави улыбается, и потянулась к нему, чтобы обнять.

— Сестра, — отозвался он и попрощался с Йолтой. Нашему другу предстоял неблизкий обратный путь.

На страже стоял один из младших, тощий человек, не желавший сперва открывать ворота. Его работа, объяснил он, заключается в том, чтобы не пускать воров, шарлатанов и всяких бродяг, но стоило лишь Йолте упомянуть, что когда-то она принадлежала к старшим терапевтам, как он немедленно подчинился.

И вот теперь я стояла перед Скепсидой в ее доме, слушала Йолту, которая объясняла причины, толкнувшие меня на кражу папируса, и размышляла о том, суждено ли мне самой испытать то, о чем рассказывала мне тетка. Тем временем она перешла к истории нашего побега из Галилеи, упомянув, что только так я могла избежать темницы. Лицо Скепсиды было непроницаемо. Полагаю, про себя она удивлялась моей способности постоянно попадать в переделки.

— Способности моей племянницы к письму исключительны, — расхваливала меня Йолта, чтобы хоть как-то сгладить неприятное впечатление. — Она гораздо образованнее любого известного мне мужчины.

Скепсида похлопала ладонью по скамейке:

— Йолта, сядь рядом.

Она предлагала это уже и раньше, но Йолта отказалась и продолжала мерить комнату шагами, описывая свою встречу с Диодорой и угрозы Харана.

Теперь же она тяжело вздохнула и опустилась на скамью. В свете лампы тетя выглядела изможденной.

— Ты пришла к нам от отчаяния, — заговорила Скепсида, — но это недостаточная причина, чтобы принять вас. Те, кто живет здесь, делают это из любви к тихой созерцательной жизни. Они приходят учиться и берегут память о Боге живом. Можете ли вы сказать, что явились сюда за тем же?

— Когда меня отправили сюда в прошлый раз, — ответила ей Йолта, — ты приняла меня, чтобы избавить от наказания. Я оставила дочь и горевала. Большую часть своей жизни здесь я провела в попытках уговорить тебя помочь мне сбежать. Самым счастливым для меня стал день, когда ты убедила Харана позволить мне укрыться в Галилее, хотя на это понадобилось время — целых восемь лет!

При этих словах Скепсида усмехнулась.

— Сейчас для меня ничего не изменилось, — продолжала Йолта. — Не буду лгать и говорить, будто меня привели в общину достойные цели, которые ты упомянула.

— А я, пожалуй, могу, — заявила я.

Они с удивлением воззрились на меня. Будь у меня под рукой медное зеркало, я бы увидела такое же удивление и на собственном лице.

— Я пришла в таком же отчаянии, что и тетя, но обладаю всеми качествами, нужными для духовной работы. Я люблю тихую жизнь. И жажду одного: писать, учиться и хранить память о Софии живой.

Скепсида посмотрела на пухлый мешок у меня на плече, откуда торчали концы свитков. Чашу для заклинаний я прижимала к животу. У меня не было времени найти кусок ткани, чтобы завернуть ее, и она успела здорово испачкаться, потому что я ставила ее на землю в зарослях тростника, куда ходила облегчиться.

— Позволь взглянуть на твою чашу, — попросила Скепсида. До того она еще ни разу не обращалась ко мне напрямую.

Я подчинилась. Глава терапевтов поднесла к чаше лампу и прочла мои самые сокровенные мысли, после чего вернула сосуд мне, но прежде обтерла его краем туники.

— Твоя молитва доказывает, что ты говоришь правду. Она посмотрела на Йолту: — Старый друг, ты перечислила все грехи, свои и Аны, и ничего не утаила, а значит, будешь честна и в прочем. Как и прежде, твои помыслы мне известны. Я дам убежище вам обеим и лишь одну вещь попрошу у Аны взамен. — Она повернулась ко мне: — Ты напишешь гимн в честь Софии и споешь его нам на следующем праздновании.

Мне словно приказали забраться на вершину скалы, раскрыть крылья и полететь.

— Но я не умею сочинять гимны! — выпалила я.

— Тогда тебе повезло, ведь ты имеешь возможность научиться. К каждому празднованию кто-нибудь сочиняет новую песню, но в последнее время они стали слишком пресными и однообразными, что печалит меня. Мы будем рады новому автору.

Гимн. В честь Софии. И я должна буду исполнить его. Какой ужас. И какой восторг!

— Кто же меня научит?

— Ты сама. До следующего празднования есть еще сорок шесть дней, времени у тебя достаточно.

Сорок шесть дней. К этому времени меня здесь наверняка не будет.

XX

Первые две недели я жила будто опоенная настоем дурмана: часы уединения, молитв, чтения, письма, антифонного пения, уроки философии — раньше я могла лишь мечтать о таком. Теперь же, с головой окунувшись в эти занятия, я будто вознеслась над суетой. Мне снилось, что я плыву, гонимая ветром; снились лестницы, устремленные в облака. В своем монастерионе я просто сидела и смотрела перед собой невидящим взором, вонзив ногти в ладони, чтобы не утрачивать связи с реальностью. Йолта говорила, что это у меня от потрясения.

Вскоре Скепсида назначила мне послушание в хлеву, что быстро меня исцелило. Курицы, овцы и ослы. Навоз и моча. Рык и случка. Рой насекомых у корыта с водой. Взбитая копытами грязь. В какой-то момент я решила, что все это тоже свято, но оставила кощунственную мысль при себе.

Однажды, когда наступили первые холода, я тащилась вниз по склону с сосудом, чтобы набрать воды для скота в источнике у ворот. Летнее наводнение, время разлива Нила, завершилось. Холодный ветер с моря, расположенного по одну сторону цепи холмов, встречался с воздухом, поднимавшимся от озера, лежащего по другую сторону гряды, образуя небольшой смерч. На мне был потрепанный плащ из козьей шкуры, которым меня снабдили младшие терапевты. Плащ был огромен. Его полы тащились за мной по земле. По моим подсчетам, мы пробыли в общине пять с половиной недель. Я прикинула, какой сейчас месяц в Галилее, и решила, что, должно быть, хешван. Иисус еще не надел свою шерстяную накидку.

Муж постоянно присутствовал в моих мыслях. Просыпаясь, я представляла, как он встает с тюфяка; за завтраком вспоминала, как он неторопливо, особым движением, которого я ни у кого больше не видела, разламывает хлеб. А в те дни, когда Скепсида учила нас различать символы в священных книгах, я видела Иисуса на холме, где, по рассказам Лави, он проповедовал народам.

Спускаясь по дорожке, я миновала здание, где обычно проходило празднование сорок девятого дня. До торжества оставалось восемь суток. Я потратила многие часы, сочиняя песню, но ничего толкового у меня так и не вышло. Пойду и скажу Скепсиде, чтобы оставила надежду, решила я. Это не порадует наставницу, но вряд ли она меня прогонит.