Книга тайных желаний

Мои слова явно встревожили ее.

Вернувшись к себе, мы застали Йолту во дворе за чтением кодекса из библиотеки.

— Захочет ли Йолта вернуться в Галилею или остаться в Египте, не так уж важно, — шепнула мне Диодора, глядя на мать. — Вопрос в другом: сможем ли мы вообще выбраться отсюда?

Именно эта мысль терзала и меня.

Я оставила Диодору и Йолту во дворе и, вымыв предварительно руки и лицо, отправилась в монастерион записать гимн, который жег меня изнутри. Я поставила лампу на стол, налила чернил и окунула в них перо.

XXIII

Празднование сорок девятой ночи начиналось на закате следующего дня. Я пришла с опозданием и увидела, что трапезная ярко освещена лампами. Старшие уже расположились на циновках и начали есть. Младшие обносили их блюдами. Диодора наполняла поднос рыбой и яйцами.

— Сестра! — воскликнула она, заметив меня. — Где ты была?

— Заканчивала гимн. — Я показала ей свиток.

— Лукиан спрашивал о тебе. Он уже дважды указывал Скепсиде на твое отсутствие.

Я взяла миску с гранатовыми зернами.

— Приятно, что он по мне соскучился.

— Я наполняла поднос уже четыре раза, — с улыбкой заметила Диодора. — Надеюсь, нам оставят хоть немного угощения.

Хоть Йолта и принадлежала к числу младших, я заметила, что Скепсида разрешила ей возлечь на одной из циновок, предназначенных для старших. Лукиан встал со своего места и подошел к главе общины.

— Йолте следует прислуживать нам, как и прочим младшим, — рявкнул он на всю трапезную.

— Лукиан, гневаться легко, а доброта дается с трудом. Приложи усилие.

— Ей здесь не место, — упорствовал он.

Скепсида махнула рукой:

— Дай мне спокойно поесть.

Я посмотрела на Йолту, которая невозмутимо грызла репу.

Когда трапеза закончилась, члены общины перешли в другой конец зала, разделенного надвое перегородкой высотой по пояс. Женщины уселись на скамьи по левую руку, мужчины расположились справа.

Я заняла место в заднем ряду рядом с Йолтой и Диодорой.

— Устраивайтесь поудобнее, — посоветовала Йолта. — Мы проведем здесь всю ночь.

— Всю ночь? — воскликнула Диодора.

— Да, но скучно не будет, — заверила моя тетя.

Скепсида, которая в этот самый момент оказалась за спиной, услышала ее слова и возразила:

— Мы здесь не ради развлечения, как прекрасно известно Йолте. Это бдение. Мы встретим рассвет, который суть истинный свет Господень.

— И в ожидании рассвета мы будем петь до беспамятства, — добавила Йолта.

— Что ж, это правда, — не стала спорить Скепсида.

Она открыла собрание долгой речью, содержание которой ускользнуло от меня. Я судорожно цеплялась за свиток с гимном. Собственная песня вдруг показалась мне слишком смелой.

Наконец Скепсида назвала мое имя.

— Ана, подойди, исполни свой гимн Софии.

— Я назвала свой гимн «Гром. Совершенный разум», — произнесла я, выступая на середину зала. Кто-то ударил в тимпан, я развернула свиток и запела под аккомпанемент барабанного боя:

Я послана силой… Не пренебрегай мной, берегись! Я послана силой… Не пренебрегай мной, берегись! Я послана силой… Не пренебрегай мной, берегись! Потому что я первая и последняя, Возносимая и хулимая, Я блудница и праведница, Я жена и дева, Я мать и дочь.

Я остановилась и посмотрела на лица присутствующих, на которых читалось изумление и недоумение. Диодора не отрывала от меня взгляда, подперев подбородок кулаками. По губам Йолты блуждала улыбка. Я словно разом чувствовала всех женщин, которые жили во мне.

Не смотри на меня, в ничтожестве лежащую в навозной куче, Не отвергай меня, ибо найдешь меня во славе. Не бойся моей силы. Зачем презираешь мой страх и проклинаешь мою гордость? Я та, кто часть всякого страха и всякой безрассудной храбрости.

Я снова остановилась, чтобы перевести дыхание. Слова, которые я пропела, словно кружились у меня над головой. Хотела бы я знать, откуда они пришли. И куда уйдут.

Я, я та, кто безбожна, И та, чей бог величественен, Я существующее И то, чего не существует, Я то, что сходится, и то, что расходится, Я длящееся и обрывающееся, Я то, что слышно всем и не может быть сказано никем…

Я продолжала петь, а когда гимн закончился, медленно вернулась на свое место.

Пока я шла вдоль скамей, одна из женщин поднялась со своего места, ее примеру последовала другая, третья — все по очереди. Я неуверенно посмотрела на Скепсиду.

— Они говорят тебе, что ты дочь Софии, — объяснила наставница. — Они говорят тебе, что она довольна.

Остаток ночи я помню с трудом. Знаю, что мы долго пели — сначала мужчины, потом женщины и наконец все вместе. Гремели систры, отбивали ритм барабаны из козьих шкур. Мы танцевали, изображая переход через Красное море, кружились по ходу солнца и в противоход, до самой зари. Тогда, усталые и почти обезумевшие, мы обратились к востоку и приветствовали свет.

XXIV

Ближе к концу зимы Скепсида как-то раз неожиданно появилась передо мной в монастериуме. В руках у нее были куски кож, папирусы, мерные рейки, иголки, нитки, воск и огромные ножницы.

— Давай-ка превратим твои свитки в кодексы, — сказала наставница. — Переплет — это лучший способ сохранить написанное на века.

Не дожидаясь моего разрешения, которое я, впрочем, была бы счастлива дать, она принялась раскладывать на столе свои орудия. Ножницы были точь-в-точь как те, которыми я стригла Иисуса в тот день, когда сообщила, что жду ребенка.

— С каких свитков хочешь начать? — спросила Скепсида.

Я слышала вопрос, но не могла оторвать взгляда от длинных бронзовых лезвий. От картин, которые они вызывали в памяти, щемило сердце.

— Ана? — позвала наставница.

Тряхнув головой, чтобы избавиться от непрошеных мыслей, я достала свитки с историями о матриархах и положила их на стол:

— Хочу начать с самого начала.

— Смотри внимательно и учись. Я покажу тебе, как сделать твой первый кодекс, но остальные — уже твоя забота.