«Книга Всезнания»

Ядовитыми стрелами слова проникали в сознание подрывника. Он не отвечал — просто смотрел на собственную кровь, медленно и словно нехотя покрывавшуюся коричневой коркой. Он не хотел соглашаться с обвинениями, но не мог возразить. Просто потому, что для него самым важным было — быть нужным своему лучшему другу, Саваде Тсунаёши. И он видел лишь один способ его не потерять: стать идеальной «Правой рукой». Глупо, наивно, по-детски… Но ведь ему было всего семнадцать.

А может, уже семнадцать? И пора было начинать взрослеть?

— Прости, — хриплый тихий шепот. — Все… простите. Я просто боялся потерять дружбу…

— Ну и зря, — ответил Савада и подал ему руку. — Мне главное, чтобы мои друзья рядом были, а все эти титулы только напрягают.

— Простите оба…

— Придурок, — бросил Ямамото беззлобно, и стало ясно, что ярость в нем начала утихать. Причем очень и очень быстро — спустя пару секунд он встряхнулся, потер лицо и предпринял слабую попытку улыбнуться…

— Помогите мне, — привлек их внимание к куда более важной проблеме Савада, не дав опомниться. — Киоко-чан в заложниках. Снова. И охрана угрожает ее взорвать.

Парни переглянулись. Общая опасность всегда сплачивала их куда лучше задушевных разговоров. А потому, кивнув друг другу, они со всех ног бросились к складам, на ходу проверяя оружие.

========== 43) Фатуум ==========

Дождь успокаивал. Он шел только в одном участке поляны и расслаблял, расслаблял, расслаблял… Ласточка, кружившая над двумя мужчинами, отступавшими к лесу с пленницей, распыляла на них едва различимые частицы голубого Пламени Дождя. И этот успокаивающий дождь следовал за охранниками Хоффмана неотступной пеленой. Сам немец давно растворился в лесу.

Мужчины зевали, не в силах противостоять мощнейшему нейролептику. Их ноги словно наливались свинцом и отказывались двигаться. Руки всё меньше сжимали запястья девушки. Киоко тоже зевала, и, казалось, могла заснуть в любую секунду. Внезапно ласточка спикировала вниз, подчиняясь приказу своего хозяина, и несильно клюнула девушку в ногу. Та встрепенулась, один из охранников вяло махнул рукой. Боль — лучший психостимулятор, способный разбудить кого угодно. И потому ласточка девушку не щадила.

Раз за разом птица взмывала вверх, осыпала врагов успокаивающими голубыми искрами и пикировала вниз, неизменно нанося мощный удар клювом по и так впивавшимся в болевые точки узлам веревки. И Киоко, попадавшая под умиротворение дождя, приходила в себя от боли. А ее охранники всё больше расслаблялись и уже даже не замечали проносившуюся у самой земли птицу.

Палец араба соскользнул с кнопки детонатора. Ласточка пролетела перед Киоко и клювом вспорола кожу на ее груди. Девушка, осознавшая, что ей дали шанс, рванулась в сторону. Один короткий рывок, и тело пронзила адская боль. Затекшие руки будто прокололи сотни игл, ноги взорвались тупой пульсирующей болью, словно их переломали и оставили без гипса. Киоко не вскрикнула — только слезы брызнули из глаз с новой силой. Она откатилась в сторону, а осознавшие, что лишились добычи, мужчины кинулись за ней, но… было уже поздно.

Пара точных движений, расчертивших воздух оранжевыми вспышками, и они оказались на земле. Без сознания, как недавно Сасагава Рёхей. А Тсуна, не глядя на врагов, кинулся к пытавшейся откатиться подальше Киоко. Ямамото вернул ласточку — единственное оружие атрибута дождя, что взял в этот раз с собой, а Гокудера кинулся к потерявшим сознание охранникам — проверять, нет ли у бомбы таймера. Его не оказалось, зато парень смог от души, очень крепко связать руки араба собственным галстуком, предварительно разминировав пояс смертника. А Ямамото тем временем копошился неподалеку, пытаясь связать немцу и руки, и ноги. Только вот если руки удалось обмотать галстуком, что делать с ногами парень не знал, и решил воспользоваться шнурками жертвы — галстуков у охраны Хоффмана не наблюдалось.

Пока в одной части поля время неслось вперед семимильными шагами, в другой оно попросту замерло.

— Погоди, сейчас, Киоко-чан, я тебя развяжу, — Тсуна тараторил как заведенный, осторожно пытаясь распутать узлы, а девушка лежала на боку, судорожно всхлипывая, и кусала губы. Не от боли — от чувства вины. Вот только ее никто ни в чем не винил.

Наконец Тсуна понял, что узлы завязаны слишком крепко, прошипел что-то неразборчивое, а затем пережег Пламенем веревку, соединявшую лодыжки девушки. Стало легче — веревка неохотно начала поддаваться. Наконец освободив Киоко, словно бабочку из куколки, он отшвырнул мерзкую веревочную гадюку и прижал девушку к себе. Крепко. Словно обещая никому никогда не отдавать.

— Прости, Тсуна, я не думала… — пробормотала она, всхлипывая. Слезы катились по щекам, хотя боли не было, и это било по Саваде даже сильнее, чем слезы боли. Потому что она винила себя в его промахе. Но в промахе ли?..

— Не извиняйся, это я виноват, — перебил ее Савада, но ему не дали договорить. Киоко трясущимися руками вцепилась в воротник его пиджака и быстро заговорила:

— Прости меня. Мне принесли письмо, сказали, просила передать какая-то женщина с улицы. Горничная принесла. Мы с ней… хорошо общались. Я прочитала, а там… Это от него было, от Хоффмана! Он не пытался меня обмануть, точнее, пытался, но… Тсуна, всё не так было!

Она всхлипнула, горячая капля упала на шею Савады, и он закусил губу.

— Ты говорил, нас хитростью из дома выманят, но он написал… написал, что если я не выйду добровольно, на штаб нападут. И что Нану-сан обязательно убьют… А еще написал, что если я умру ради его побега, он оставит тебя в живых… Тебя и братика… всех… Я… прости меня, я думала, что лучше так, чем если в штабе опять будет… бой… Многие бы умерли, не хочу! Не хочу, чтобы кто-то умирал! Прости меня…

— Ты не виновата, — прошептал Тсуна и закрыл глаза. Злости не было, как и ярости, ненависти, обиды… не было даже чувства вины. Только обреченная мысль: «Он на шаг впереди, потому что знает, как нами манипулировать. Он слишком умный. А я идиот. Я должен стать умнее. Видео у нас уже есть. Только на нем нет звука. Мы так и не успели записать признание. А оно необходимо. И я его получу. Даже если придется…»

— Прости меня, Киоко, — голос был тихий и на удивление спокойный. — Я сейчас уйду, потому что его должен кто-то остановить. Если удастся, я или поймаю его, или убью. Если нет, умру сам.

Девушка вздрогнула, но Тсуна не дал ей сказать и слова — лишь крепче прижал к себе и выдохнул прямо в ухо:

— Если я вернусь, дай мне ответ… А пока ничего не говори, — два сердца синхронно замерли, и едва слышный голос произнес: — Люблю тебя, Киоко. Прости.

Тсуна быстро встал, на его перчатках загорелось рыжее Пламя, и в следующую секунду воздух расчертил след, похожий на хвост кометы. Ветер звенел в ушах уносившегося прочь парня, а девушка, не прислушавшаяся к его просьбе, повторяла как мантру одно и то же. «Люблю, люблю, люблю, люблю…»

И Тсуна ее услышал.

***

Холодное январское небо остудило голову и заставило сбросить скорость. Тсуна огляделся, но не обнаружил и следа машины Хоффмана. Припомнив карту местности, Савада вспомнил возможные пути отхода, сравнил их с направлением, в котором скрылся немец, и выбрал для проверки лесную дорогу, выводившую в близлежащий город. Однако стоило лишь ему рвануться в ту сторону, как рядом с ним возник призрак девушки, утратившей все былые эмоции. Под глазами ее отчего-то залегли глубокие тени, а губы были мертвенно бледного, почти серого цвета.