«Книга Всезнания»

Дни поползли вязкой серой туманной дымкой, монотонной и бесконечной, как дорога, уходящая за горизонт. Тсуна просыпался, безразлично смотрел на ставшие родными трещины, рассекавшие потолок на неровные серые островки, и снова закрывал глаза. С каждым днем он всё чаще притворялся спящим, чтобы как можно меньше подвергаться расспросам соседей по палате, и каждый раз, как падала на его мир черная пелена век, начинался диалог. Мысли сплетались со звучавшими лишь для Савады ответами призрака далекого прошлого, его смех перекликался с улыбками закутавшегося в одеяло с головой паренька, а порой звучавшие заветные слова, обращенные к Книге, вызывали у будущего босса Вонголы всё меньше отторжения. Вольф ворчал, говоря, что «этот глупый пароль лишь притормаживает беседу», Савада согласно кивал, постепенно забывая о том, как боялся произносить эту фразу. Ведь если грех поощряют, он перестает казаться опасным.

Лия не появлялась, и на расспросы Савады Вольф отвечал, что она отправилась проводить воспитательную беседу с «младшенькой» — с Ребеккой, которая, по мнению коллег, оплошала, не сумев поддержать Хозяина в трудной ситуации. И целую неделю от Первого Стража не было ни слуху ни духу, а Второй говорил, что с Ребеккой вообще сложно о чем-то говорить. Тсуна понимающе вздыхал, вспоминая перепуганную насмерть окровавленную девушку, а Вольф безмятежно улыбался, глядя в серый унылый потолок. Окно ему было неинтересно, как и небо за ним. Как и облака, стройной шеренгой пушистых клубов сладкой ваты пересекавшие его под командованием ветра. Призраку был важен лишь унылый потолок и Хозяин, за неделю настолько привязавшийся к Стражу, что называл его другом и не мог представить монотонного нахождения в больнице без диалогов с ним. А где-то неподалеку приходили в себя его живые друзья.

Первым потребовал выписки Сасагава, и врачи, сочтя его состояние вполне стабильным, отправили боксера долечиваться дома. Вторым это сделал Ямамото, сказавший, что в больнице ему лежать скучно, но получивший категорический отказ. Временами он навещал Саваду, а Савада навещал его, но стоило лишь медсестрам заметить больных, которым был прописан постельный режим, в чужой палате, как им начинали угрожать болезненными уколами и переводом «куда подальше», а потому такие вылазки совершались парнями нечасто. Гокудера же в себя пришел довольно быстро, но сил у него не хватало даже на то, чтобы подняться с кровати, а потому, навещая «Правую руку» и рассказывая ему о том, как проходит лечение остальных, Тсуна мысленно корил себя за состояние друга. Вольфрам же лишь подливал масла в огонь, поясняя, что благодаря отвару из трав парни еще «легко отделались», и это спокойствия Саваде не добавляло. Мукуро же навестить возможности не было вовсе, поскольку после четырех дней в реанимации его перевели в одиночную палату, куда допускался лишь медперсонал. Да и сам Тсуна отлично понимал, что иллюзионист его видеть не захочет, а потому в дальнее крыло отделения прокрасться не пытался.

Монотонный поток будней прерывали порой яркие блики солнечных зайчиков, вспыхивавшие каждый вечер в часы посещений. Мать навещала Тсуну в сопровождении шестилетних детей, уже давно узнавших, что такое оружие. Детей, цеплявшихся за детство, которого их пытались лишить, выдав гранаты вместо волчков. Ламбо, Хранитель Грозы семьи Вонгола, одетый в пижаму коровьей расцветки, пугал медсестер, выуживая из своего «афро» огромные предметы, непонятно каким чудом помещавшиеся в кудряшках. И-пин, щурясь, вглядывалась в размытый мир и, найдя в нем в очередной раз набедокурившего друга, устраивала тому выволочку, спасая медсестер от очередного шока. Очки И-пин носить не могла, мир казался ей смазанным акварельным пятном, на которое недовольный художник выплеснул графин воды, но четкие, точные, мощные удары девочки всегда достигали цели, даже если наносить их приходилось по лучшему другу, постоянно нарывавшемуся на скандал, драку или просто выволочку. И эта суматошная беготня, когда-то раздражавшая Тсуну, сейчас всё так же вызывала у него тяжкие вздохи и стоны: «Сколько же можно?!» — но несмотря на это где-то в подсознании проскальзывала мысль: «Хорошо, когда жизнь такая яркая. Не спутаешь с могилой». И тогда Вольфрам смеялся, отвечая: «Жизнь от смерти отличить просто: живой еще может что-то изменить».

Порой блики разнообразия превращались в яркие сполохи, слепившие глаза, и Саваде хотелось зажмуриться, а еще лучше — сбежать куда подальше и не показываться, пока монотонность снова не захватит мир, но права на побег у него не было. И события сменяли одно другое, сливаясь в странный узор фантастического калейдоскопа. Пару раз Ламбо чуть не взорвал больницу, решив по привычке попытаться убить Реборна. И оба раза Тсуна, издавая странные звуки, из которых ясно было лишь, что он насмерть перепуган, спасал ситуацию, выбрасывая гранаты в окно. Пару раз И-пин смущали медсестры, нахваливая ее самостоятельность и усердие, с которым девочка спасала медперсонал от назойливого «теленка», и каждый раз Тсуна эффектной подачей отправлял девочку в окно, лишь только на ее лбу появлялись странные пятна, отсчитывавшие секунды до взрыва. Девочка-бомба и гранаты стали для больницы столь же естественны, сколь шприцы и таблетки, а Нана улыбалась, глядя на столь бодрого даже во время болезни сына, и игнорировала его стоны, жалобы на жизнь и просьбы дать ему хоть в больнице немного отдохнуть. К кому он обращался, Нана понятия не имела, и удивлялась лишь тому, что обычно фраза: «Когда же меня в покое оставят?» — произносилась обреченным тоном, а взгляд страдальца был обращен к потолку, теперь же Тсуна словно задавал ее кому-то конкретному и, пару секунд постояв в тишине, тяжело вздыхал. Будто кто-то давал неутешительный ответ на риторический вопрос…

Вольфрам Фукс любил риторику. Любил философию. Любил ораторское искусство. И еще больше он любил давать ответы на вопросы Хозяина.

Однажды мир Савады чуть не переместился из унылой палаты в палату интенсивной терапии, но ситуацию спасло счастливое стечение обстоятельств. Глава Дисциплинарного Комитета простудился и пришел отдохнуть денек-другой в больнице, причем его, как обычно, положили в одиночную палату того же крыла, где лечился Тсуна. И, заметив в коридоре крадущегося, как ночной вор, босса, комитетчик немедленно возжелал развлечься. А если точнее, устроить «веселую жизнь» так раздражавшему его трусливому пареньку, всегда до последнего боровшемуся за своих друзей. Не хищник и не травоядное, Савада Тсунаёши был для человека, делившего мир на сильных и слабых, загадкой. И потому Хибари Кёя звал его «зверьком». Мелкие зверьки ведь порой бывают очень сильны, только вот обстоятельства для этого должны сложиться определенным образом: хомячок укусит человека, если загнать его в угол, но вряд ли обнажит зубы, если всем доволен… И в этот день Саваду приперли к стенке врачи, велев переезжать в соседнюю палату. Вот только он, узнав от Стража, кто так возжаждал его перевода, от переезда наотрез отказался, и это естественно вызвало у Главы Дисциплинарного Комитета волну негодования.

«Камикорос», — единственное слово, что сорвалось с губ невысокого японца, смотревшего на босса ледяным взглядом глаз цвета дамасской стали.

«Ииик!» — всё, что смог выдавить из себя натянувший одеяло до подбородка Тсуна.

А следом за этим глаза блюстителя порядка, жившего лишь по своим правилам, наткнулись на потолок больничной палаты. На серый потолок, изрытый трещинами. Кулаки сжались еще сильнее, губы, и без того слишком тонкие, превратились в полосу, будто каллиграф провел едва различимую черту по идеально чистому, безэмоциональному полотну. А дальше безразличие, скрывавшее раздражение, сменилось на ледяную ярость, и Хибари уточнил, обернувшись к врачу:

— Когда здесь последний раз делали ремонт? И почему не сделали его два года назад, когда больница получила средства?

Тсуна понял, что казнь через избиение почти до смерти отменяется, и облегченно вздохнул, а комитетчик, бросив боссу: «Потом разберемся», — отправился к главврачу. Не потому, что трещины были столь неприятны взгляду человека, любившего комфорт и удобства, а также чтившего традиции, порой преступая закон. Просто дисциплина была чем-то столь же важным для Хибари, сколь для Орфея была важна музыка. И поэтому осознание того, что часть средств, выделенных на ремонт, возможно, осела в кармане главврача, вывело Главу Дисциплинарного Комитета школы Намимори из себя. К тому же, именно его отец частично спонсировал те ремонтные работы… Вот только Хибари не знал, что денег на ремонт этой части здания не хватило ввиду резко подорожавших стройматериалов, а потому не понимал еще, что наказывать некого, разве что экономику Японии. А Вольфрам, похлопав Саваду по коленке, ехидно протянул:

— Смотри, Савада-нии, как господин команданте радеет за порядок в городе! Не побоялся даже превратить себя в глазах горожан в эдакого Цербера, лишь бы город был в порядке. Цени, что такие кадры в твоей организации водятся — вот уж кто точно сможет в Вонголе дисциплину навести!

«Разве ей ее не хватает?» — удивился Тсуна мысленно.

— А этому гражданину ее, похоже, всегда не хватает, — рассмеялся Фукс.

Где-то в другом конце здания Хибари Кёя, не раз спасавший больницу от неприятностей и наведший в ней дисциплину, лечась от простуды, выяснял причину столь безответственного подхода к ремонту. Где-то на другом конце города Нана собирала чужих детей для похода к своему сыну. Где-то в Италии Девятый босс Вонголы сосредоточенно хмурился, читая отчет Реборна о том, что Тсуна стал поразительно прозорлив. А где-то на горизонте времени медленно, но верно подкрадывалась к миру беда, отрешенно слушавшая демонический смех из глубин преисподней. Демоны ведь любят яркие сполохи, сжигающие жизнь дотла. Не то, что не успевшие прогнить люди.

***

Выписка Савады состоялась несколько раньше, чем выписка Гокудеры, а вот Ямамото босса в этом плане опередил, что породило негодование подрывника, засомневавшегося в собственной надежности как «Правой руки». Реборн объявил задание по возвращению сейфа Вонголы и достояния Джотто выполненным, но долго и упорно изводил Тсуну расспросами о том, каким образом парням удалось собрать все подсказки. Лия в этом измерении так и не появилась, а Фукс стал надежным другом Савады, редко вмешивающимся в его разговоры с людьми, но охотно потом, в безопасное время, их комментирующим. А «пароль» от Книги Всезнания перестал вызывать у ее Хозяина отторжение.

Первое сентября спешило вступить в свои права, вызвав к жизни страшное понятие, надежно скрывавшееся целый месяц в глубинах памяти Савады. «Школа».

Тсуна вздрогнул, посмотрев на календарь и осознав, что скоро начнется второй семестр, полный занудных лекций, бурных перемен, ежедневных подъемов по будильнику и недовольства репетитора не только его ленью, трусостью и слабостью, но и глупостью. Впрочем, ни идиотом, ни слабаком Савада не был, но верить в иллюзию тем проще, чем она тебе выгоднее. И Тсуна свято верил, что «бесполезным тунцом» его зовут неспроста. Правда подобные клички ему всё равно не нравились, однако и менять положение вещей парень не спешил.