Когда налетел норд-ост

— Хорошо, достаточно. — Женя покраснела и склонила голову. Потом подняла ее, оглядываясь, как-то странно посмотрела на Дмитрия. — Я тоже — и сама не знаю почему — люблю все это, — она описала руками, как циркулем, небо, море и горы, все, что было вокруг, и даже тот кусочек берега, на котором они были. — Звезды — это ведь не просто удаленные на какое-то количество световых лет раскаленные тела, а утренняя роса вон на тех травинках, это не просто влага, а море — это не только огромное скопление горько-соленой воды, отражающее небо. Пусть от них нет никакой конкретной пользы… Ты это понимаешь?

— А как же? — ответил Дмитрий и впервые подумал: «Ну как из нее это выбить? Нельзя же так жить…» И он, храня полную серьезность, добавил: — Понимаю, но терпеть не могу всего, что отдает восторженностью. Из нее в наше время даже плохонькой ухи не сваришь. Это Кольке простительно заблуждаться.

— Успокойся, — сказала Женя, — Кольке это не грозит, он, к сожалению, раньше тебя понял, что к чему и почем, правда, без твоих углубленных исканий и творческих сомнений.

Дмитрий не привык к такому отношению. Даже со стороны женщин. Даже тех, кто его любил. Он с трудом сдержался.

— Вот не думал. И что это ты все нападаешь на мальчишку? Я ведь давно тебе говорю — он занятный малый и обеими ногами стоит на земле. Ему не нужно будет потом разочаровываться, что мир — ах! — не так совершенен и добр, как об этом сообщает «Мурзилка» и шкрабы начальных классов. — «Ну это я напрасно загнул», — спохватился он.

— Но это все не так.

— Что? — не понял Дмитрий.

— Зачем ему разочаровываться? Не меряй все на свой аршин. Надо, чтобы мир стал более совершенным и добрым…

— Не нам ли с тобой этим заниматься?

— А почему бы и нет?

На ее губах неожиданно появилась улыбка, и совсем не детская и не наивная, хотя то, что она предлагала и к чему, верно, готовила себя, как считал Дмитрий, было более чем наивно.

Дмитрий даже растерялся, не зная, что ей ответить.

— А ты считаешь — нет? — Она продолжала улыбаться, и Дмитрий хотел подтвердить: конечно же, нет! Но тогда он совсем рассорится с Женей, а этого ему не хотелось.

— Скажи мне, Дима, почему ты всегда и во всем защищал Кольку и даже не пытался ему кое-что объяснить? Он ведь полон заблуждений, хотя и не глупый и мог бы многое понять.

Внутри у Дмитрия что-то сдвинулось.

— Верно. Я не хотел ему ничего объяснять, не хотел его портить. Зачем Кольку лишать качеств, без которых он будет несчастен и жалок в жизни? И без него слишком много таких благодаря стараниям вашего брата.

— Я так и знала, — упавшим голосом сказала Женя. — Ты в конечном счете опустился до Кольки. Ты кончил тем, с чего он начинает, но если он при этом остался добрым, славным и может еще измениться, то тебе это уже не нужно; и если многое можно простить ему, выросшему в таком окружении, так тебе…

— Так мне нельзя простить?

Женя промолчала.

— Нельзя, да? — переспросил он, хмуря лоб от обиды и несправедливости.

Она кивнула и уставилась в гладкий кругляш с голубыми прожилками. Из глаз ее вдруг упала на камень слеза и покатилась, оставляя длинный след.

Сердце его не дрогнуло, но все-таки ему было жаль, что дело дошло до этого.

— Видишь ли, — сказал Дмитрий грустно, — я никому не хочу делать зла, но мне так надоели разные наглецы, интриганы, молодые и престарелые карьеристы, глупые умники и рассудительные дураки. Я, к слову, считаюсь неплохим инженером, даже старшим. Даже ведущим. Многие советуют мне быть активней и продвигаться вперед… Защититься. Мог бы, но не хочу. Пусть меня оставят в покое. Мне не нужны ничьи похвалы и награды, ни зависть мелких людишек, ни их злоба, ни их любовь. Меня это не волнует. Даже когда меня выбирают на конференции, я под разными предлогами стараюсь уклониться…

— И остаются лыжи, подводная охота и горы…

— Ну зачем ты упрощаешь? Я просто считаю, что подлецов и карьеристов не победишь. С ними бороться бессмысленно. Подлость живуча, бессмертна, как и любовь. Но я никому не желаю и не делаю зла…

— И даже наглецам и карьеристам? Даже им? — Женя стала машинально с негромким скрежетом тереть камень о камень.

— С ними я не хочу знаться. Они мне отвратительны.

— И только? И нет вокруг хороших людей?

— Нет, не только… У меня есть свой мир, и в нем я могу быть человеком…

— Милый Дима, — сказала вдруг со вздохом Женя, и в груди его что-то болезненно и горько сжалось. — Все это так скучно… Разве, думая и считая так, как ты, можно остаться человеком? Разве можно быть честным только для себя? Ты просто равнодушный, Дима, и находишь для себя тысячи удобных оправданий…

— Ну-ну, продолжай, я слушаю…

Дмитрий сидел тяжело, грузно, угрюмо и старался не смотреть на нее.

— До кого есть тебе дело, кроме как до себя самого? Ты предвзято судишь о людях и далеко не все знаешь о жизни, хотя думаешь, что знаешь о ней решительно все… Мне очень жаль тебя, Дима, и хочется как-то помочь… Как же можно так жить? Ведь надо…

— Что надо?

— Даже Лермонтов писал…

Дмитрия всего передернуло:

— Опять Лермонтов? Паруса, тучки, утесы, мечты… А ты знаешь, что это был за человек, если с него содрать весь этот романтический наряд с эполетиками? Знаешь, что он говорил Белинскому о вашем брате, когда тот посетил его на гауптвахте после дуэли с Барантом? А ты знаешь, что…

— Знаю, — сказала Женя. — Он был велик и шел за свои убеждения против царя и светской черни, лицемерия, насилия, он и строчки не написал против совести и не мог мириться со всем этим…

— Готово, идите жрать! — крикнул Колька, хозяйничавший у костра.

Часа через три они оказались в Архипо-Осиповке. Женя с Дмитрием шли по берегу, а Колька плыл в лодке. Грести было нетрудно: лодка легкая, да и гора защищала от ветра. И течения у берега не было. Ветер к утру совсем ослаб. Колька греб и думал о бабке: мечется, наверно. Ведь никто в Джубге не знает, что они благополучно пристали к берегу. Может, уже в поиск пошли пограничные катера или вызвали вертолет. Летает он над морем, прочесывая каждый квадрат. Нужно будет из Архипки позвонить в Джубгу.

Дмитрий несколько раз спрашивал, не сменить ли его, но плыть морем было куда приятней, чем тащиться по камням. Да и Дмитрий с Женей стали какие-то непонятные, все о чем-то говорят, дуются, что-то доказывают друг другу. Если она нравится ему — взял бы и женился. Она, в общем-то, ничего, добрая. Дмитрий тоже хороший. Правда, море знает плоховато. Но откуда ему знать море, ведь не здесь вырос… Впрочем, нет, пусть лучше не женится. Это от него не уйдет.

В Архипо-Осиповке Колька еще раз перенюхал рыбу, при этом он отодвигал жабры и мял рыбий живот — выбросил несколько рыбин.