Когда налетел норд-ост

— Готовьтесь, — сказала женщина в аэрофлотском берете.

Наконец винты стали вращаться совсем медленно, потом замерли. Откинулась дверца кабины, на площадку спрыгнули два пилота в штатском и стали расправлять затекшие ноги. Один из них потянул дверцу пассажирской кабины, и на землю сошло четыре человека со свертками и сумками.

— На посадку, — пригласила женщина в берете, — через три минуты отлет.

— Ну, пока. — Дмитрий надел на одно плечо лямку рюкзака, взял под мышки лыжи и ружье. — Не задерживайся, брат, здесь. Беги от этого моря со всех ног…

Колька мотнул головой.

— Ну, пока.

Колька ощутил в своей ладони его твердую, горячую руку.

— До свидания, Дим… — Он хотел поправиться, назвать его дядей, но не стал и только добавил: — Я понимаю.

И побежал за ним.

Дмитрий последним сел в вертолет. Когда захлопнулась дверца с надписью «Во время полета дверь не открывать», женщина в берете стала отгонять от площадки провожающих.

Заработали винты — огромные, как две перекрещенные лыжины, над кабиной и маленькие на хвосте. Гул крепчал, рос. Полегла, прижимаясь к земле, трава. В лицо ударила пыль, и Колька на миг отвернулся. Вот машина слабо качнулась, под одним колесом мелькнул узкий просвет. Вертолет оторвался от земли и стал быстро набирать высоту. И здесь Колька вспомнил про деньги: совсем забыл отдать их долю. Сунул руку в карман и с огорчением и злостью смял ворох бумажек. Сейчас было не до них. Что они значили теперь, эти деньги? Что?

Колька сорвался с места и отчаянно замахал руками вместе с провожающими. Из окошечек ответили. Но, как ни вглядывался Колька, лица Дмитрия не видел. Наверно, не рассмотрел. Колька бежал за вертолетом и все махал и, кажется, что-то кричал вслед. По земле пронеслась машущая крыльями тень, и вертолет исчез там же, откуда и появился.

Колька немного постоял, посмотрел на опустевшее небо и медленно побрел домой.

Он шел и ничего не видел, не слышал. Очнулся только у моста от голосов: впереди стояли Лизка с Андрюшкой и хохотали. Наконец-то. Давно бы пора. Колька обошел их и опять отключился от внешнего мира, словно оглох. Уже на полдороге от дома он вдруг почувствовал, что глаза как-то непривычно защипало. Он быстро вытер рукавом ковбойки лицо и побежал по шоссе, потому что медленно идти было невмоготу.

ПАРЛАМЕНТЕР

Глава 1 ПРЕКРАСНЫЙ И ГОЛУБОЙ

Вот-вот должен был появиться Измаил…

Из Одессы поезд вышел в полдень, и у Павлика болели глаза от пестроты кукурузных полей и виноградников, от блеска моря у Богаза, но думал он о другом. Еще в Москве представлял, как выйдет навстречу им из-за холмов город, выжаренный солнцем, пыльный, по-восточному тесный, с красной черепицей крыш и стрелами минаретов, с развалинами некогда грозной турецкой крепости, опоясанной Дунаем, тем самым Дунаем, которому посвящен не один вальс и не одна песня…

Но солнце давно упало за холмы, а никакого Измаила не было.

Павлик уткнулся в стекло тонким носом и смотрел в сумерки, ничего почти не видя.

В черноте ночи стремительно мелькали редкие огоньки, силуэты путейских домиков, да в стекле отражался отец — он собирал немецкий красно-черный клетчатый чемодан на «молниях» и отечественный, обтертый, с этюдниками, альбомами, бумагой и красками. Павлик вздохнул.

— Бери рюкзак, — сказал отец.

Поезд остановился, и они вышли в прохладу и тьму ночи.

Подвернулся носильщик, но отец отказался от его услуг: как нагружать пожилого сутулого человека, если сам высок, подтянут и далеко не стар.

На привокзальной площади стояло несколько черных, изрядно помятых такси, у каждого — зеленый огонек. Но шоферов в машинах не было, в сторонке небольшими группками толпился народ — кто-то о чем-то договаривался.

— Так-с, — сказал отец, — здесь не пассажиры ищут такси, а наоборот, — и вдруг увидел, как к вокзалу подкатил большой рейсовый автобус. — Некогда нам торговаться, поехали!

Автобус был набит до отказа. Отец с трудом втолкнул в него Павлика, втиснул два чемодана, потом схватился за поручни и мощным рывком вжался в тронувшийся автобус.

— Так-то верней будет, в наш век без физической силы никуда! — Отец подмигнул Павлику и улыбнулся — печально, по-свойски. Никто, наверно, на всей земле не умел так улыбаться.

Кондукторша громко объявляла остановки.

— Голубой Дунай! — вдруг услышал Павлик.

Наваливаясь на какого-то усатого гражданина, он подался к окну, чтоб хоть что-то увидеть в ночи, но, кроме мелькающих сумрачных деревьев, домиков и заборов, ничего не увидел.

— А где ж Дунай? — спросил Павлик.

— Ресторан это, — пояснил усатый.

— Сходим! — сказал отец, когда объявили остановку «Гастроном». Они вышли из автобуса.

Справа был сквер, впереди — аллея со светильниками дневного света на изящно изогнутых опорах. Где-то совсем близко басовито и раздумчиво закричал пароход.

— Ого, что здесь творится! — воскликнул отец в вестибюле гостиницы. — Занимай-ка очередь. — И пошел к окошечку администратора.

Отец был на голову выше всех, и Павлик все время видел его аккуратно подстриженный затылок, спокойный профиль, когда он читал объявления. Потом отец, заглянув в окошечко, что-то говорил администратору, покачивал, седоватой головой и улыбался.

Из разговоров в очереди Павлик узнал, что гостиница переполнена из-за областных соревнований по волейболу — со всех концов понаехали спортсмены. От одной из спортсменок — белокурой девчонки в тренировочном костюме с мячом в руках — Павлик не мог оторвать глаз.

— Готово! — помахивая, как веером, бланками анкет, подошел отец. Его лицо разгладилось, еще больше помолодело, и, пожалуй, можно было согласиться со всеми мамиными знакомыми, что он еще дьявольски интересен. А ведь ему уже сорок два!

Они внесли вещи в двухместный номер с высоченными потолками, умылись, и отец запер дверь на ключ. Окна выходили во двор, и оттуда доносилось женское повизгивание, смех, приглушенный шепот.

— Будем спать? — спросил отец, позевывая, когда они наскоро поужинали из своих припасов.

— Ага, — согласился Павлик, хотя ему очень хотелось побродить по Измаилу.

Пожелав отцу спокойной ночи, Павлик вытянулся под одеялом. Он был рослым для своих лет мальчишкой, но кровать, кажется, была создана для великана или, по крайней мере, для трех Павликов сразу. Наверно, поэтому телу было неуютно и засыпалось трудно. Наконец он привычно поджал ноги, точно лежал на тесной домашней кушетке, подоткнул со всех сторон одеяло и стал ждать, когда придет сон.

Просто не верилось: он — на Дунае и завтра увидит, каков он из себя, этот «прекрасный и голубой», и потом долго будет хвастать ребятам по классу. «Где был летом?» — спросят у него. «Да нигде особенно, — скажет он и зевнет, — на Дунае…» У ребят, конечно, глаза выскочат на лоб: «Врешь! Он ведь не у нас, он за границей, через Вену протекает, а еще через Бухарест и, кажется, разделяет на две части Буда…» Тут Павлик прервет их: «Темнота! Откройте учебник географии…» Ну и все в том же роде.

Жаль только, что этот Измаил не очень-то гостеприимно встретил их!