Когда налетел норд-ост
Шрифт:
— Виктор, ужинать! На камбузе рыбы нажарили… А потом будет кино.
— Спасибо…
Голос его прозвучал, как стон. Он мечтал об одном: чтоб Лаврухин исчез из каюты, и не видел его немощи, и никому на судне не говорил о его состоянии. Впрочем, теперь поздно скрывать.
«Ни на что ты не способен, Виктор. Слабак слабаком. По собственной дурости сунулся в море: правильно тебя раскусил секретарь комитета комсомола тралфлота. Надо было сидеть на берегу, ходить по судам и собирать материал. А насчет того, что сказал тебе капитан-директор БМРТ «Лев Толстой»… Что ж, в общем, прав был старик: не за свое ты взялся дело и напрасно прикатил в Мурманск. Никогда не понять тебе настоящих рыбаков. А может, все, что
Точно. Так оно и есть. Еще сутки провалялся Виктор в койке, а между тем жизнь на судне шла своим чередом: сменялись вахты, в штурманскую рубку уходил то Лаврухин, а возвращался и укладывался спать Аксютин, то наоборот; по трансляции звучали команды, безнадежных сонь и лежебок расталкивал боцман, и по коридору грохотали полуболотиые сапоги — матросы шли к рыбоделам.
Однажды к Виктору заглянул Северьян Трифонович (правая рука у него была забинтована и сквозь толстую сыроватую повязку на тыльной стороне ладони расплылось красно-бурое пятно) и поставил на стол миску с солеными помидорами и кислой капустой:
— Витька, слазь! Примет их твой организм, покушай… Нужно будет еще, не стесняйсь, полезай наверх к трубе и бери из бочки сколько влезет…
Тралмейстер оставил на столе миску и ушел.
Часа через два Виктор спустился с койки, взял помидор и с жадностью съел его. Потом сунул в рот щепоть капусты с алыми ягодами клюквы, кружочками морковки и ощутил одуряюще-вкусный запах тмина.
Северьян Трифонович был прав: его истощенный организм принял эту пищу. Виктор тут же съел все помидоры и капусту, запил вкусным рассолом и почувствовал огромное облегчение.
Он позволил себе даже понаблюдать за осьминогом в банке, за вкрадчивыми движениями его темно-лиловых щупалец. Аксютин время от времени клал в банку разную морскую живность из трала: рачков, рыбешек, водоросли — авось что-нибудь придется по вкусу этому чудищу с тремя сердцами и голубой кровью и он дотянет до Мурманска, а там, как говорил второй штурман, можно будет проконсультироваться у знающих людей и, на радость его детям, поселить морское чудище в аквариум…
Питался теперь Виктор только капустой и помидорами. Аксютин показал ему дорожку на верхнюю палубу к трубе, где стоит ларь с хлебом и бочка с капустой и помидорами, накрытая брезентом и завязанная веревкой.
Виктор по-прежнему временами травил, выбегая из каюты, но все-таки что-то изменилось в нем. Или он чуть привык к шторму, или шторм приослаб… Впрочем, вряд ли стала меньше волна и тише ветер. Море последовательно и мерно гнало волны, и в этой рассчитанной математической мерности была его гибель.
Однажды Лаврухин вернулся с вахты и сказал:
— Пустяки, не с вами первыми… Говорят, в шторм перед самим Нахимовым держали на всякий случай ведерко, и даже непобедимый Нельсон перед Трафальгарской битвой пластом лежал, травил, но принимал доклады своих офицеров и давал точные, безошибочные распоряжения… Ничего особого! Некоторые команды подводных лодок, по словам корешей, в шторм перегибаются с мостиков боевых рубок и травят. Куда попрешь против организма? Главное — не вешать носа и побольше есть, чтоб в животе не образовывались пустоты…
— Это я уже слышал. — Виктор через силу улыбнулся. Это была его первая улыбка за последние три дня.
— Так выполняйте!.. Раз вы на море — вы моряк, и все его законы касаются и вас. Начните с салона: там ушица — экстра-класс! Съедите и ложечку оближете — синекорый палтус. И ешьте сколько влезет, хоть три килограмма… На пользу пойдет! И еще совет — нужно побриться. Нельзя так запускать себя! На море этого не положено… Хотите, я вас побрею?!
— Ну что вы! Я
сам… Только не сегодня.— Вот именно сегодня. Вставайте! — приказал Лаврухин.
— Ладно, попробую…
Когда Лаврухин, как всегда выбритый и подтянутый, ушел на свою вахту, в каюте появился Аксютин, помял пальцами толстые щеки и поглядел на Виктора любопытными добрыми глазами.
— Хорошо идет рыбка в шторм! Один косяк обловили, но скоро напали на другой, такой же густой. И все больше треска, и крупная… Как бы не упустить косяк, ведь буя с флажком в такую волну не бросишь: пробовали — сорвало. Очень трудно определяться… Все время приходится соображать: при спуске трала ставим судно тем бортом к ветру, где находится трал, чтоб не нанесло на сети, не намотало на винт: намотает — беда! Не проще и при подъеме трала. Поворачиваем «Меч-рыбу» рабочим бортом к ветру и, как только появится в волнах кормовая доска, ставим судно кормой к ветру и даем малый задний… Ну и так дальше. Только и успевай мозгами шевелить, чтоб и люди, и судно, и сети, и рыбка были в порядке… Везет же нам на этот раз!
— Всегда так ловится в шторм?
— Не всегда, но частенько… Нынче удачный рейс, хоть и вконец подрали о камни один трал. Правда, Котляков опять мутит воду и хочет помешать…
— Как это? — Виктор поднял голову с подушки.
— По инструкции, продолжать лов можно при шторме в шесть баллов, и не выше. Сапегин да и почти вся команда за лов. Надо же наконец работягам хорошенько заработать. А вот старпом ни в какую… «Опасно, — кричит, — может смыть волной, техника безопасности не соблюдается…»
— А если по правде — опасно? — спросил Виктор.
— На море все опасно: в подводную скалу можно врезаться, на вахте простудиться, обледенеть, рыбной костью подавиться в салоне… Надо с умом работать, тогда все будет нормально.
— Но ведь трудно же ловить в шторм?
— А вам легко болтаться с нами, привыкать к нам, терпеть все и разбираться, что к чему? А потом писать, да так, чтоб самому не было противно? И в каждую командировку все как заново. Говорят, среди журналистов маловато долгожителей, куда меньше, чем среди водолазов, сталеваров и даже летчиков-испытателей. Есть же смельчаки, которые идут вкалывать в редакции… Верно? Сказать вам, что самое трудное для рыбака? Полный штиль. Однообразно, скучно. Характера своего не проявишь, да и рыбка в штиль почему-то без особой охоты лезет в трал. А при волне ничего, при волне можно жить…
Виктор с любопытством смотрел на него.
— Скажите, вы не потомственный моряк? У вас в роду есть морские бродяги?
Второй штурман улыбнулся.
— Был такой, а сейчас нет… Батя ходил стармехом на БМРТ в дальние рейсы, мать моя в молодости, говорят, была красивой женщиной. Многие на нее посматривали. Однажды батя пришел к твердому решению, что ни к чему при такой жене по шесть месяцев отсутствовать и смотреть на чаек и глупышей, а не на жену, и списался с судна. С тех пор работает на судоверфи…
— А как вы относитесь к этой проблеме?
— Мотаюсь, как видите, в море, и уже давненько…
— Почему же? Могли бы и на суше устроиться, быть ближе к детям, жене…
— Почему? Наверно, потому, что жена моя не самая красивая в Мурманске… Ну как там наш осьминожек — жив-здоров?
Виктору сейчас было не до осьминога.
— Как по-вашему, скоро утихнет море? — спросил он. — Сколько можно шуметь? Точно рассердилось на кого-то.
— Вряд ли оно скоро утихнет… Ветер все крепчает, балла на два еще может разогнать волну. — Аксютин сбросил мокрую куртку. — Как бы и вправду старпом не одержал верх: кое-кто за него, но Сапегин, весь судком с Северьяном во главе и большинство моряков против. При семи баллах не сможем работать, волна перехлестывать будет через палубу, рыбу смывать, да и по инструкции это не разрешается… Вам полегчало?