Когда налетел норд-ост

Стук, скрип, треск, смех и говор матросов оглушали Виктора. Сверху, из открытого окна ходовой рубки, посматривал на них Сапегин.

Когда Коля на миг зазевался и огромная треска выскользнула из его рук и плюхнулась обратно в ящик, Перчихин крикнул:

— Эй, здесь работать надо, а не ворон… то есть глупышей, считать… Шевелись!

Коля ничего не ответил, лишь кадык его недовольно дернулся.

— Тише ты, — одернул Перчихина Шибанов, — первый раз ведь человек в море… Неловок еще.

— Значит, стараться надо, если первый… Что ж будет в третий? Вообще не явится на палубу?

«Ну это он напрасно! — Виктор посмотрел на туго сведенные Колины брови. — Опять Перчихину нужна аудитория, и уже более многочисленная, чем прежде?»

— А себя вспомни, — ответил Шибанов, — очень храбрым был с первым выходом?

— Был как полагается… — Перчихин едва заметно подмигнул Виктору, словно нападал на Колю только для того, чтоб доставить Виктору удовольствие. — Явился в честный трудовой коллектив, значит, надо вкалывать…

— Советую закрыть свою пасть, — сказал Шибанов.

— Это почему же? Я тебе рта не затыкаю… Молоти все, что хочешь!

— Нельзя все, что хочешь. Думать надо, что говоришь.

— Ну да! — засмеялся Перчихин. — Может, я буду у тебя всякий раз разрешения спрашивать, что можно, а что нельзя сказать?

Шибанов нахмурился.

— Не у меня, у совести своей спрашивай! — Он с яростью швырнул крупную зубатку в рыбомойку и больше не произнес ни слова.

— Захотел чего — совести, — сказал кто-то за спиной Виктора. — Откуда она у него?

— Слыхал? — резко, громко, каким-то даже отчаянно-радостным голосом крикнул Виктору Перчихин. — Усек, какие порядочки на «Меч-рыбе»? В таких вот условиях приходится мне жить и работать. Отметь это у себя в блокноте.

Виктор отвернулся и неуютно поежился.

— В чем дело? Что за спор? — громко спросил неожиданно появившийся старпом Котляков. — Надо работать! Стараться! Ни минуты простоя! Николай, это к тебе относится больше, чем к другим… Мы ведь взяли тебя с условием…

— Старпом, не мешай вахте работать! — сказал кто-то из-за плеча Виктора. — Без всяких условий взяли мы Колю…

Котляков вздернул худой подбородок и упер взгляд в говорившего. Это был Гена.

— Я знаю лучше тебя. Почему ты шатаешься по палубе не в свою вахту и отвлекаешь людей?

Ветер ворошил густые желтые, пронизанные солнцем волосы Гены. С высоты своего роста он довольно пренебрежительно посмотрел на старпома и вдруг сделал испуганное лицо:

— А с какого числа запрещено ходить по палубе?

Кто-то из рыбаков хихикнул.

— Не придуривайся. Мы еще поговорим с тобой.

— Пожалуйста. Хоть сейчас.

— Не здесь. — Котляков, едва владея собой, закусил губу.

— Где тебе угодно, — добродушно ответил Гена, — можно в парткоме, а можно у забора рыбного порта…

У рыбоделов опять засмеялись.

— Тогда вызову тебя… Все. — Старпом скользнул взглядом по Виктору и ушел с главной палубы.

— Ну и суровый же у вас старпом, ничего не стесняется, прямо в глаза все режет! — сказал Виктор, обращаясь к Гене.

— Таким уж родился… — Он тут же обернулся к Перчихину и беззлобно сказал: — Из-за тебя все. Хочешь, чтоб у команды лопнули нервы? Пожалел бы, ведь только рейс начали…

Перчихин промолчал.

Гена потянулся, встряхнул волосами и зашагал к металлической двери, в которой минуту назад скрылся старпом.

— Убрался бы ты от нас, Перец, на другую коробку, — посоветовал кто-то из рыбаков, — и без тебя у команды забот по горло…

— Ладно, даю получасовой отдых, — сказал Перчихин, и голос у него был довольный, наверно, из-за поддержки старпома. — А потом снова возьмусь: надо же кому-то делать из вас людей…

— Заткнись! — раздалось из-за спины Виктора. — Намутишь воду, накуролесишь, а сам и рад…

— Полегче, я ведь и обидеться могу, — вяло огрызнулся Перчихин.

Виктор отошел к борту. Право, не ждал он такого от Перчихина. Против всех прет и еще его, Виктора, впутывает в это дело. Зачем?

Однако хватит думать об одном Перчихине. Работать надо, запоминать, записывать. Все до мелочей.

— Ой, осьминог забрел к нам! — послышался голос Аксютина.

Он появился на палубе — плотный, курносый, с широким добродушным лицом и полными любопытства глазами. Он тут же исчез и скоро вернулся с белым тазиком, наполненным водой, нашел среди рыб какой-то темный жидкий мешочек и положил его в тазик. В воде мешочек сразу расправился, распустился, как большой цветок, обрел точную и правильную форму, и его усеянные присосками мягкие шупальца медленно задвигались на фоне белой эмали.

— Это что, осьминог? — Виктор подбежал к Аксютину.

— А кто ж еще? Какой маленький и смешной… И хорошенький! У него, я где-то читал, бьется сразу три сердца, а кровь не красная, как у всех, а голубая…

— Давай порежу его на куски, проверим, — показал свои лошадиные желтые зубы Гвоздарев и занес над осьминогом шкерочный нож. — Вырастет — тебя же задушит щупальцами!

— Отойди отсюда, мясник! Все бы тебе резать и кромсать, — сказал Аксютин, очевидно, хорошо знавший этого матроса. — Откуда ты такой явился?

— Откуда и ты.

— Весь в прыщах, фурункулах… Не моешься, что ли?

— Не помогает, у него кровь гнилая, — крикнул кто-то, и снова со всех сторон послышался хохот.

— Ладно вам, — сказал второй штурман. — Работайте лучше. Вон сколько еще рыбы осталось.

Гвоздарев неохотно пошел к кровавому, в кишках и слизи, рыбоделу, а Аксютин принялся кончиками пальцев трогать голову и щупальца осьминога. Виктор тоже приблизил лицо к этому фиолетовому мешочку.

— Я слышал, их едят, — сказал Бубликов.

— Может, хочешь попробовать? — спросил боцман. — Перчихину бы предложить… Запросто слопал бы! И не поперхнулся!

— Да отпустите вы его на волю, — сказал вдруг Коля. — Живой ведь он…

— Детям бы своим свезти и показать, вот было бы радости, — проговорил Аксютин. — Да как сохранить его до порта? Чем питать?

— Апельсинами из лавочки! — посоветовал кто-то. — Хватай, пока остались…

Осьминог был с детский кулачок и плавал резкими толчками.

— У него внутри, наверно, реактивный двигатель, — сказал Аксютин, — выталкивает из себя воду и несется. Вот у кого учились мы делать двигатели для самолетов и ракет. Банку бы найти побольше — авось доживет до Мурманска…