Когда наступает рассвет

Домна вмешалась в разговор старших:

— Такая заваруха там была! Мы с сестрой все видели. Кожевник вместе с ними поймал Тереня и давай трепать!

— По ошибке, наверно. Не его они искали, — сказал Макар. — Там листовки, говорят, раскидывал кто-то…

— Весь берег был усеян ими. — Викул Микул глубоко затянулся и снова замолчал.

— А ты, земляк, не бойся меня, говори, что на душе. И этой девушки не опасайся. Она свой человек. Говори, не мнись, — подбодрил сплавщика Макар.

— А что нам знать, мы люди темные, — начал было Викул Микул, но не удержался и принялся рыться в кармане лузана. Оглядевшись по сторонам, он извлек оттуда аккуратно сложенную листовку, осторожно развернул узловатыми пальцами и, словно оправдываясь, сказал — Вот… Подобрал одну, может, что нужное написано. Да не силен я в грамоте. Известно, мужик не ученый — что топор не точеный. Помоги, служивый, прочитать. Только осторожнее! За эти самые бумажки и хватали давеча людей. Хочется знать, что в них написано.

— Стражников не видать, — успокоил его Макар. — У девушки помоложе глаза, она прочтет, а мы послушаем. Домна, прочтешь нам?

Они отошли в сторону, и только тогда вычегодский сплавщик протянул девушке листовку, одну из тех, что после обедни кружились на Соборной горе.

Крупными буквами на ней было напечатано: «Товарищ! Прочитай и передай другому!».

Домна стала читать:

— «Второй год тянется война. Жить стало нечем. Не во что одеться… На фронте кровь, увечье, смерть. Точно гурты скота отправляют наших детей и братьев на бойню, — вполголоса читала Домна. — Виноваты царская власть и буржуазия. Помещики и капиталисты на войне наживаются, не успевают считать барыши… Долой войну!»

Слушая листовку, Макар молча крутил усы. Викул Микул некоторые строчки просил повторить..

Наконец обратился к Макару: _;

— Как ты думаешь, правда здесь написана?

— Сам как считаешь? — спросил тот у Викул Микула.

— Да я что, серый мужик, пень мерзлый. А вот наш шурин как-то говорил: кто богатый — ему войны бояться нечего. От солдатчины он может деньгами откупиться. А для нас война погибель. И до нас, стариков, скоро доберутся. Как считаешь, служивый?

— Меня, безногого, не заберут. А вам придется, видно, понюхать пороху. Война что водоворот, глотает и глотает людей. Настоящая сатанинская печь, сколько ни подбрасывай, все сожрет!

— Сатанинская жизнь! — пряча в карман лузана листовку, сумрачно заключил сплавщик.

На разбитых мостках показался Терентий. За плечами у него на веревочной перевязи висел мешок. Нищий медленно шел по обжорному ряду. Его преследовали ребятишки, выкрикивая озорно:

— Терень, спляши! Спой что-нибудь, Терень!

Макар подозвал нищего к себе и спросил:

— Куда это ты собрался, дружок?

— На пароход! — деловито ответил тот.

— Не хочешь больше кирпичи делать Гыч Опоню?

— К бесу его! Судиться еду! Вон сколько собрал бумаг! — из кучи обрывков газет и разных бумажек в мешке Терентий выбрал листок, развернул и сделал вид, что читает.

— Вниз головой держишь! — рассмеявшись, ткнул пальцем в бумажку парень с балалайкой, подошедший посмотреть на потешного человека.

— Здесь все законы прописаны! — отрезал Терентий.

— Постой, дядя… Покажи-ка свою бумажку! Где ты ее взял?

— Под Соборной горой немало валяется. Хочешь— бери, — Терентий подал парню листовку.

Парень прочитал и спросил:

— А еще есть у тебя такие бумажки?

— Много.

— Дай их нам.

— А что дашь? Копейка есть?

— Найдем копейку.

— Не обманываешь?

— Нет, бери! — И когда парень с балалайкой поло жил нищему на ладонь копейку, тот с недоверием начал разглядывать монету. В эти минуты его глаза смотрели осмысленно. Они у него были голубые, как у ребенка. И сам он был похож на большого ребенка, которому дали занятную игрушку и он боится, не отберут ли у него обратно.

— Что, не нравится моя копейка? — со смехом спросил парень.

— А не побьешь?

— Нет же! Только покажи, как ходит пристав.

Терентий спрятал копейку в рот, выпятил живот, надул щеки и важно зашагал.

Гогочущая толпа тронулась за ним. Наседая на нищего со всех сторон, кричали:

— Не спеши, Терень, не спеши!

— Шары вылупи, как настоящий пристав!

— Молодец! Вот позабавил славно!..

Вдруг кто-то из забавлявшихся крикнул:

— Терентий! А вот и сам пристав идет!

Заложив руки за спину, медленно спускался к рынку городовой. Время от времени он посматривал по сторонам. Терентий увидел фуражку с красным околышем и бросился бежать. Он несколько раз с испугом оглядывался, махал руками, словно открещиваясь от нечистой силы, затем нырнул за лабаз и исчез из виду.

Дровосеки с уральских заводов, пошептавшись, тоже ушли от греха подальше.

Собралась уходить с рынка и Домна, но неожиданно чьи-то сильные ладони сзади закрыли ей глаза.

— Ой, Проня! — увидев перед собой улыбающееся лицо парня, воскликнула Домна.

— Перепугалась?

— Еще бы! Подкрался, схватил, как медведь!..

— Не серчай, я хотел пошутить… Вон там торгуют гороховым киселем и сбитнем. Сходим полакомимся.

У рыночного ларька, с аппетитом поглощая гороховый кисель, политый душистым конопляным маслом, Проня не переставал болтать:

— Я нарочно подкрался. Хотел проверить, узнаешь ли меня… Ах какой вкусный кисель! Ешь досыта! Еще купим! Хочешь сбитня? А знаешь что? Пойдем к реке! — предложил он. — Там у меня есть любимое место — далеко кругом видно!

— Хочу спросить у тебя что-то, — лукаво посмотрела на парня Домна.

— Спрашивай.

— Только, чур, не вилять, а говорить прямо!

— Конечно! — неуверенно ответил Проня. Наевшись киселя и слизав с пальцев масло, он блаженно сощурил глаза, сказал с чувством — Вкусно!

— Вижу — проголодался.

— Сегодня не ел еще.

— Почему?

— Некогда было. Утром лошадь водил на пастбище, то да се…

— Это на Соборной горе, что ли, пас лошадь?

— Нет же! Почему на Соборной?