Когда наступает рассвет

— Ты прав, Мишель! — пропела в нос его супруга. — Когда мы ехали сюда, я своими глазами видела — на вокзалах полным-полно молодых, здоровых носильщиков. На пристанях та же самая картина. А зайдешь в ресторан, к тебе подбегают несколько лакеев. И все крепыши на удивление!

— Совершенно верно, милая, — Космортов коснулся губами руки жены и торжествующе посмотрел на гостей. — О чем говорит все это, господа? О том, что людские резервы у нас колоссально велики! Можно сказать, неисчерпаемы! И мы можем воевать сколько понадобится, чтобы довести войну до победного конца! — эффектно, под аплодисменты, закончил он.

Восторженно хлопал ему и Кондрат Мокеевич, который, оставив преферанс, вышел посмотреть, чем заняты гости.

Еще не стихли аплодисменты, как поднялся Латкин. Резким движением руки отодвинув тарелку, он спросил:

— В Петрограде все так думают?

— Конечно!

— О святая простота! — развел руками Латкин. — Носильщики на вокзалах, лакеи в ресторанах… Так рассуждать, значит не видеть, что происходит в стране… Армия сдает неприятелю город за городом! Выпуск продукции резко снижается, и совсем не так хорошо живут в деревнях, как кажется со стороны. Правительство явно не в состоянии вести войну… если не будут приняты кардинальные меры!

— Что вы хотите этим сказать, милейший?

— Только то, что необходимы изменения социального порядка! Надо открыть путь демократическим преобразованиям!

— Свобода, демократия… Это теперь в моде! — неодобрительно покосился на Латкина Космортов-младший. — Но, уверяю вас, без твердой руки монарха все пойдет прахом! Россия погибнет! Неужели вы хотите ее видеть поверженной перед врагом?

— Ни в коем случае! — запальчиво воскликнул Латкин. — Но если мы хотим разгромить врага, то руководить страной должны сильные и умные люди, а не юродствующие во Христе!

Наступило неловкое молчание. Слухи о неблаговидной роли Распутина при дворе широко ходили и по провинции. Латкин почувствовал, что сказал лишнее, и, чтобы сгладить неприятное впечатление от своих слов, поднял рюмку:

— Думаю, хватит об этом. Пусть время нас рассудит. Предлагаю тост: за нашу победу на поле брани!

Дамы зааплодировали ему, и больше всех старалась жена Суворова, Мария Васильевна, в глазах которой Латкин предстал вдруг этаким смелым бунтарем, почти героем. Если бы знать ей, что, собственно, ради этого он и затеял весь спор!

Кондрат Мокеевич подхватил тост Латкина охрипшим голосом:

— Православному русскому воинству — ура!

Порядком захмелевшие гости поддержали его вразброд, но свои рюмки опорожнили дружно.

Суворов, подцепив вилкой сардину и глубокомысленно разглядывая ее, спросил у архитектора:

— Михаил Кондратьевич, при дворе часто устраивают балы?

— По особо торжественным случаям.

— И там тоже закусывают сардинками?

— Кто чем желает!

— А самого царя-батюшку доводилось вам видеть?

— И не раз!

— Вот же счастливый человек! — позавидовал купчина, покачивая головой.

— Ив Зимнем дворце бывали? — сгорая от любопытства, поинтересовалась его миленькая жена.

— А как же, Мария Васильевна, как же! Мне по долгу службы приходится бывать там…

Жена Кондрата Мокеевича, улучив момент, шепнула мужу:

— Тебя спрашивают, Мокеич.

— Кто?

— Голубев пришел.

— Почему же он сам не поднялся сюда? — нахмурился доверенный.

— Не знаю, Мокеич, не знаю. Велел быстро позвать тебя. Сердитый очень. Волком смотрит.

«Что там случилось? — поднимаясь из-за стола, подумал хозяин. — Коли пришли из полицейского управления — добра не жди…»

На кухне с ним холодно поздоровался исправник, раскрасневшийся, словно только что из бани.

— Мы ждем… Где это вы пропадали? — начал было тоном гостеприимного хозяина Космортов, но исправник остановил его:

— Постойте… Объясните сначала, где был утром вот этот хлюст? — Голубев круто повернулся на каблуках и показал пальцем на сидевшего в дальнем углу Проньку.

— Ах, вот он где, голубчик! Изволил явиться наконец! А я его, окаянного, с утра разыскиваю, — сказал доверенный, подходя к работнику. — Говори, где был?

Проня встал, застегивая пуговицу на вороте холщовой рубашки, со смущенным видом начал рассказывать:

— Проспал малость, хозяин… Вчера ходил стога огораживать, вернулся поздно и заночевал у бабушки. А она сегодня не стала будить, пожалела меня. А затем погостил у нее, шаньги ел. Ведь мне скоро в солдаты идти… Вот так и получилось…

— Так-с, значит, проспа-ал?! — протянул доверенный, недоумевая, зачем Голубеву понадобился этот ттарнишка.

— Врет! — отрезал исправник, огорошив Кондрата Мокеевича. — Сегодня, после обедни, он с колокольни собора сбрасывал листовки!

— Я? Чего это я полезу… — начал было Проня, но Голубев осадил его:

— Молчать! Хватит болтать чепуху… Говори, откуда листовки? По чьему заданию действовал?

— Да с чего вы взяли? — Парень простодушно посмотрел в глаза исправника и утер нос рукавом.

— Не притворяйся дурачком! Кожевник Марко видел тебя там, а ты мне рассказываешь про какие-то стога сена, черт возьми! Я тебе покажу кузькину мать, если будешь голову морочить! Признавайся, щенок! Ну?! — в ярости кричал Голубев, размахивая кулаком перед самым носом Прони. Было отчего ему выйти из себя: люди празднуют, веселятся, а он, как ищейка, рыщет по городу и не может напасть на след. Проклятая служба!

Исправник круто повернулся к Кондрату Мокеевичу:

— Поговорите вы с ним, развяжите ему язык! И чтобы все выложил!

Глаза Космортова стали колючими. Он схватил Проню за ворот рубашки и так тряхнул, что все пуговицы сразу отлетели и раскатились по полу.

— Ты? — спросил он, пьяно дыша в лицо парня.

— Нет! — ответил Проня твердо.

— Душу вытрясу, говори!

— Ничего не знаю…

Словно ястреб, вцепившийся в добычу, хозяин таскал Проню по полу кухни из угла в угол, пока сам не выбился из сил. Тот не сопротивлялся, лишь старался уберечь лицо и голову от ударов и пинков.

— Ух, сердце лопнуть ладится! — присев на скамью и тяжело дыша, наконец проговорил Космортов. — Делайте с ним что хотите! Я больше не в силах…