Когда наступает рассвет

И только теперь убедилась Катерина, что муж ее мертв и никогда не вернется к ней. Со стоном бросилась она к нему на грудь, обхватила руками, запричитала.

— Умойся моими слезами, родной, никогда уже не успокоит меня твое сердце своим добрым, ласковым словом, не поддержит сильная рука!..

Очнулась от прикосновения чьей-то руки. Брат подвел лошадь, подал горшок с кашей, сказал виновато:

— Пора домой. Помянем Микула, как мать наказывала, и поедем.

Катерина поставила в изголовье мужа горшок, сверху положила хлебец-ярушник и снова принялась причитать. Слушая причитания сестры, Габэ не мог унять дрожь в губах, и слезы застилали ему глаза. А Катерина, разговаривая, точно с живым, жаловалась:

Ясно солнышко да радость моя, муженек ненаглядный! Заклевали тебя черны вороны, Загубили жизнь раньше времени… И нашли они, злые коршуны-стервятники, Для злодейства место темное. Ведь недаром сказано: В сосновом бору — молиться, В березовом — веселиться, А в еловом — убивать да глумиться! С тобой, Микулаюшко, свет Викулович, Расправилась волчья стая здесь, В лесной глуши да темном ельнике! Встань же, дорогой муженек, Да поедем к дому, к нашим деточкам, Поедем ко мне, к твоей безутешной жене! У меня глаза не смыкаются Без тебя, родного да желанного!..

Продолжая всхлипывать, Катерина встала, отнесла горшок в сани, распушила сено, расстелила полог.

Габэ стоял у тела, глубоко задумавшись. Сказал негромко:

— Стреляли в него в упор. Стоял он лицом к ним… И не просто стоял, а сопротивлялся! Видишь, в голову ударили чем-то тяжелым, а потом грудь прострелили. Вон как снег кругом вытоптан — видать, боролись! И кулаки у Микула сжаты. Дрался он с ними до последнего…

С трудом сестра и брат положили Микула в сани. Катерина бережно укрыла его пологом, под голову подоткнула сено, чтобы на ухабах не трясло. Наконец они тронулись. Габэ правил лошадью, Катерина, притулившись к телу мужа, поддерживала его голову.

Миновав сумрачный ельник, выехали на дорогу, где-то далеко-далеко громыхнули два выстрела. Габэ попридержал лошадь, прислушался. Стрельба раздавалась в направлении села. Он снял шапку, перекрестился:

— Слава тебе, господи! Кажется, началось.

Катерина слушала, как где-то нарастала и усиливалась стрельба. На сердце у нее словно потеплело. Скорее бы пришли красные и отомстили ненавистным убийцам за мужа и за пролитые сиротские и вдовьи слезы.

Вспомнила о Домне: «Где теперь эта смелая, бесстрашная девушка? Все ли с ней ладно?»

А в это время Домна уже была у себя в штабе.

6

Перед боем за Нёбдино в сводном отряде вместе с партизанами уже насчитывалось несколько полных рот. Недавно туда влился еще отряд красноармейцев-лыжников, в котором был и Проня Юркин.

Ему и в голову не приходило, что где-то здесь, в партизанском отряде, сражается и Домна. Встретиться им довелось не сразу. Увиделись они неожиданно. Произошло это па третий день ожесточенных боев под Нёбдиным.

Лыжному отряду командир приказал проникнуть в тыл белых, обойти их главные силы и перекрыть дорогу, по которой мог отступать противник. Рассчитывали взять белых в клещи.

Вечером лыжники построились у околицы села. Раздалась команда: «Вперед!» — и отряд двинулся на боевое задание. Впереди шли разведчики, а с ними проводники — два молодых охотника.

Лыжники вошли в лес и по едва заметной лесной тропинке направились к Нёбдину.

Проня шел вместе с разведчиками — его назначили связным. Он привычно скользил по снегу на легких лыжах. За спиной винтовка, сумка с патронами, на ремне — бутылочная граната. От быстрого шага лыжники разгорячились, и Проня, не выдержав, развязал шарф.

Было тихо. Лишь поскрипывал снег да изредка хрустели попадавшиеся под лыжи сучья. На марше не курили, не разговаривали.

Впереди показалась дорога, ведущая от волостного села в лес. Тут могла быть засада…

Проня остановился, поджидая основной отряд, и доложил командиру о возможной опасности. По цепочке была дана команда: залечь, ждать приказа.

Разведчики обследовали дорогу. Осторожно продвигались вперед, осматривали местность. Лыжники отдыхали в ожидании сигнала.

Вот послышался негромкий свист. Это был сигнал: путь свободен! Командир роты скомандовал:

— Бегом вперед!

Лыжники пересекли дорогу и скрылись за деревьями.

Проня, догнав разведчиков, углубился с ними в лес.

И снова было тихо, лишь поскрипывали лыжи да изредка слышался вдали лай собак.

К утру вышли к кладбищу. За ним виднелось село. Лыжники вновь залегли. Разведчики осторожно, вперебежку, стали продвигаться вперед. Подошли вплотную к домам. Нигде никого. Тишина. Белые, видимо, не ожидали нападения с этой стороны и охраны не выставили. Темные улицы были пустынны. Патрулей не видно. Этот конец села казался вымершим.

Миновав несколько первых домов, задами подошли к большому двухэтажному зданию. Здесь окна были освещены, — значит, люди не спали.

У крыльца смутно вырисовывалась фигура часового. Закутавшись в длинный теплый тулуп, он сладко позевывал, похлопывал рукавицами.

Проня, сбросив лыжи, крадучись, приблизился к нему. Часовой, видимо услышав скрип снега, насторожился, но тревогу поднять не успел: в спину вонзился острый охотничий нож. Вход в дом был свободен. Оставив лыжи у крыльца, разведчики с ружьями наизготовку осторожно вошли в сени и распахнули дверь в избу. В комнате они увидели белого, как лунь, старика, разжигающего самовар.

— Дедушка, кто в доме? — тихо спросил Проня.

Старик с испугу чуть не выронил из рук самоварную трубу и, указав трясущейся рукой вверх, прерывающимся голосом произнес:

— Наверху… офицеры и телефонисты.

— Сколько?

— Четверо. Главный велел мне самовар поставить.

— Кто еще поблизости?

— Связисты. Казарма немного впереди, а их начальник, поручик, у меня живет. Телефон у него здесь…

Разведчики устремились на верхний этаж.

Дверь в комнату, откуда доносились голоса, была прикрыта. Разведчики встали у двери, приготовив винтовки. Старший, ударом ноги распахнув дверь, крикнул:

— Руки вверх!

Длинный рыжеусый поручик бросился к телефону, на ходу вырывая из кобуры револьвер, но меткая пуля свалила его. Остальные один за другим медленно подняли руки.

Разведчики обыскали их, отобрали полевые сумки, оружие, карты, оборвали телефонный провод…

И, снова надев лыжи, Проня вернулся к отряду, ожидавшему сообщений… Решено было укрепиться на краю села. Лыжники стаскивали к дороге все, что попадалось под руки: сани, кряжи, поленья. Устроили такой завал, чтоб ни проехать, ни пройти.