Когда отцовы усы еще были рыжими

Тут в стеклянном глазу Рохуса Фельгентрея сверкнула молния.

– Прекрасно, - выдавил он, - итак, значит, ясность.
– Он сделал глубокий вдох.
– Нет, трижды нет тому притеснению, которому вы с давних пор подвергаете нас!

– Четырежды нет!
– в изнеможении простонал полковник.
– И прежде всего...
– Он в смущении схватился за сердце и продолжал беззвучно шевелить губами.

Барон с треском разломил у себя на тарелке кусочек подсушенного хлеба.

– Я понимаю.

– Браво!
– громко произнес дантист Лединек.

Барон пропустил это мимо ушей.

– Вы чувствуете себя стесненными.
– Так монотонно его голос еще никогда не звучал.

– Стесненными!
– страстно проговорил господин Янкель Фрейндлих, пряча глаза за своим запотевшим пейсне, - стесненными, это может быть не совсем верно, оторванными, сказал бы я.

– Оторванными от чего?
– Меж бесцветных бровей барона пролегла глубокая вертикальная складка.

– От... от...
– Господин Янкель Фрейндлих внезапно потерял нить и беспокойно ерзал на стуле.

– От мира, - сказал граф Станислав и, точно принося клятву, ткнул длинным, тонким указательным пальцем в томик Рильке.

Тут уж отец больше не выдержал.

– Мир!
– гневно выкрикнул он.
– Бросьте вы наконец эти туманные формулировки! Мир! Да что это в самом деле?

– Это то, - строго проговорил Рохус Фельгентрей, - что впредь нельзя безнаказанно замалчивать.

Все остальные взволнованно закивали.

Барон рассеянно смотрел на них из-под низко опущенных век.

– Вы хотите контактов. Понимаю.

– Контакты!
– Отец как-то неопределенно помахал рукой в воздухе.
– С чего на земле началось все зло? С того, что Ева пожелала контактов!

– Смех да и только, - прокряхтел полковник, - газету господь бог наверняка бы ей позволил.

– Газета...
– Морщинка на лбу барона стала еще глубже.
– Дальше.

– Давайте выпишем толстые журналы, - предложил дантист Лединек, - тогда каждому будет что читать.

– Радио, - расхрабрился граф Станислав, - радио было бы еще лучше. Его массивный подбородок слегка дрожал, он неуверенно смотрел на барона.

– Я слушаю, - сказал тот, - дальше.

– Иногда можно было бы сходить в кино в городе, - робко высказалась Хердмуте.

Брови барона устало опустились.

– Дальше. Какие у вас есть пожелания к Новому году?

– Больше никаких, - поспешил сказать Рохус Фельгентрей и в смущении опустил глаза на скелет каплуна; ясно было, что от такой предупредительности даже Рохус Фельгентрей чувствует себя не в своей тарелке. Напрасно барон понимает все так буквально, это, так сказать, паллиативы. На самом же деле для них важнее всего в новом году, это... ничего нет проще... ээ... некоторое расширение кругозора.

– Это вам обеспечено.
– Барон обстоятельно сложил салфетку и встал.
– И боюсь, что очень скоро.

– Боитесь?
– Отец тоже встал, его левое веко слегка подергивалось.
– Вы что-нибудь видели, когда ездили верхом?..

– Да, - отвечал барон, - совершенно верно, я обнаружил волчьи следы.

На какую-то секунду стало так тихо, что слышно было только древоточца да металлическое тиканье часов в соседней комнате.

– Боже праведный!
– выговорил отец.
– И много?..

– Несчетное множество.
– Барон посмотрел на свет бутылку минеральной воды и, увидев, что в ней еще что-то осталось, налил себе.
– Я не знаю, чем объяснить подобное их скопление. Волки - индивидуалисты, они охотятся в лучшем случае парами.
– Стакан с минеральной водой немного дрожал, когда он подносил его ко рту.

Отец безумным взглядом обвел сидевших за столом.

– Да, а господину барону так никто ничего и не сказал?

Барон со звоном опустил стакан на стол; его крепкое грушевидное лицо вдруг обмякло.

– Что-нибудь с бабушкой?..

Отец сжал губы и молча кивнул.

– Говорите!
– воскликнул барон.

– Она уехала к охотничьему домику, - с трудом проговорил отец, стараясь при этом не смотреть на остальных, - мы, как могли, пытались ее удержать.

– Это вы пытались!
– выдавил господин Янкель Фрейндлих.
– Никто из нас и - пальцем не пошевелил, чтобы ее удержать. Нет, никто!
– крикнул он и вынужден был опереться о край стола, так как его трясло.
– И я в том числе. Я тоже буду виноват, если с ней что-нибудь случится.

– Ерунда.
– Дантист Лединек беспокойно рвал указательным пальцем отложной воротник своей рубашки.
– Кто велел закладывать сани, мы или она?

– Ее упряжка!
– закричала вдруг Хердмуте.
– Вот ее упряжка!

Мы бросились к окну. Лошади галопом мчались вокруг гумна; Брадек и еще несколько батраков, размахивая руками, бежали им навстречу. Одна постромка была порвана, пустые сани мотались то вправо, то влево, с грохотом ударяя лошадей по задним ногам. Наконец Брадек их догнал, он бросился им наперерез и сумел ухватить повод. Лошади еще немного проволокли Брадека за собой, но потом встали, все в мыле, тяжело дыша.

Когда мы подбежали к лошадям, барон был уже возле них, и, задыхаясь, осматривал постромку.

– Она не порвана, ее отпустили.

– Значит, можно надеяться, - взволнованно спросил отец, - что ваша уважаемая бабушка благополучно добралась до охотничьего домика?

– Если руководствоваться здравым смыслом - да.
– Барон, тяжело дыша, обходил лошадей.

У них тоже вид был прескверный. Пена капающими гроздьями свисала из пасти, перламутр широко раскрытых от испуга глаз подернулся сеткой красных, лопнувших сосудов, а на ногах у них были рваные царапины и алые следы укусов.

– Брадек...
– проговорил барон.

Брадек мрачно снял шапку. Он стоял ближе к барону, чем давеча; теснившейся позади него кучке батраков теперь уже некуда было податься.

– Я должен привезти баронессу; вы поедете со мной?

Брадек смотрел мимо барона, на лошадей; он промолчал.

– Я не могу вас принуждать, - сказал барон.

– Нет, - сказал Брадек.

Барон стоял, заложив руки за спину, и на мгновение косточки на его жилистых руках четко обозначились и побелели.