Кокаин

Старик, пошаркав ногами по решетке, счищая с подошв налипшую грязь, открыл дверь и скрылся за нею. Спустя несколько секунд я тоже вошел в подъезд, нащупывая в кармане полученный от продавщицы гвоздь. Шаги раздавались этажом выше. По полутемной лестнице я поднимался за ним.

Шаги смолкли. Он стоял на площадке перед своей дверью, доставая из кармана ключи. Заметив квартиру, я отошел в тень. Дверь раскрылась; подонок вошел в прихожую, хлопнув за собой дверью.

Странно, что до самого последнего мгновения я ни разу хорошенько не задумался, как именно выполню свое ужасное намерение. Вот я купил гвоздь и молоток, а как же войти к нему в дом, как приблизиться к этой сволочи на необходимое для удара расстояние?

Стащив с головы шапку, я завернул ее в целлофановый пакет и туго обвязал бечевою. Пошел наверх. Звонка на стене не оказалось. Я постучал, сначала тихо, а затем погромче.

Из-за двери долго никто не отзывался. Только вдруг мне показалось, что он стоит за дверью, с той стороны, в своем темном коридоре, и слушает. Я так и видел его: толстый, в расстегнутом на пузе пиджаке, потный, он слушает и боится, - приник ухом к двери и чешет сквозь рубашку волосатую грудь. Мы долго стояли так - я на лестнице, он в коридоре - и слушали, одинаково и почти одновременно облизывали губы и прикрывали глаза, чтобы лучше слышать. Он первым не выдержал и открыл свою дверь, оказавшуюся почему-то на цепочке.

8

– А чего это у вас дверь на цепочке?
– спросил я.

– А что, нельзя?
– он достал из кармана бутерброд с сыром, откусил половину и сопя задвигал челюстью, глядя на меня исподлобья. Глаза у него были карие, чересчур близко посаженные друг к другу.

– Я вас спрашиваю, вы чего дверь-то на цепочку закрыли?
– снова спросил я.

– А вот просто так, - ответил он.

– Как это "просто так"?

– А вот так, - он рассмеялся, но тут же поперхнулся и закашлялся, плюясь бутербродом мне прямо в лицо.

Я сказал ему следующее:

– Просто так даже кошки не родятся.

И повторил:

– Для чего это вы здесь все двери на цепочки позакрывали? А?

И вытер лицо рукавом, не спуская с него напряженного взгляда.

– Вот прицепился, настырный какой, - выдавил тот сквозь кашель, плюясь и плюясь; даже странно, сколько этого бутерброда смог он запихать в свою пасть за один укус.

– Я вас в последний раз спрашиваю, дрянь вы эдакая: для чего это вы двери на цепочку закрыли?

Он кашлял и плевался, плевался и кашлял. И смотрел на меня как-то угрюмо, как будто с каким-то затаенным недоверием.

– Вам что, замка мало?

Силы мои были на исходе. Чтобы не упасть, мне приходилось держаться за стену.

– Мало, - отрезал он, снова куснул бутерброд и снова закашлял.

Разве это ответ? Сразу видно недалекого человека.

Он кашлял.

– Считаю до трех, - сказал я.
– Ра-аз...

Он начал загибать свои потные пальцы, похожие на сосиски.

– Два-а, - сказал я.

Он загнул второй палец.

– Два с четвертиной...

Он поколебался и чуть согнул третий палец.

– Два с половиной.

Толстяк согнул палец наполовину.

– Два с половиной и четвертиной.

Палец его уже почти касался ладони.

– Ну что, будешь говорить или нет? Я ждать больше не стану. Говори быстро, дрянь! Если не скажешь... А хотя, наплевать. Я, собственно, по другому поводу пришел.

Толстяк облегченно выдохнул и провел рукою по лбу. Видно было, что он уже не на шутку перепугался.

Я молча протянул ему обмотанный бечевою пакет.

9

– Что это?

– Это шапка, - ответил я и вдруг подумал, что лучше бы мне говорить измененным голосом, чтобы он не признал во мне недавнего посетителя своего кафе.

– Примите, пожалуйста, - сказал я измененным голосом.

– Что это у тебя с...
– он не договорил и сосиской указал на свое горло, глядя на меня подозрительно.

– Мутация голоса.

– Угу, - сказал он и обратился к пакету. Впихнув в рот остаток бутерброда, он принялся исследовать пакет: шелестел целлофаном, смотрел на свет, мял, щупал, откусывал кусочек и задумывался, жуя и как-то особенно профессионально цыркая зубом. Я терпеливо ожидал окончания экспертизы.

– Нет, - покачал он, наконец, головой.

– Не принимаете?

– Нет, - ответ был краток.

Я знал, как поступить: достал из кармана приготовленную мелочь и протянул в щель. Деньги мгновенно исчезли за дверью, но в глазах старика по-прежнему сквозило недоверие.

– Завтра приходи, мы работаем с десяти. Прямо в десять ноль-ноль приходи, я сразу приму у тебя. Без очереди.

– Вот как раз завтра к десяти я и не могу. Дело в том, что я учусь. То есть я студент. И у меня как раз завтра ответственное занятие. То есть экзамен.

– Может, все-таки завтра?

– Возьмите сейчас; у меня, я вам объясняю, завтра совершенно не будет времени... Шапка-то хорошая, дорогая, - солгал я.

– Ладно, - старик сбросил цепочку и распахнул дверь.
– Входи.

Я прошел за ним по длинному, темному коридору в комнату, в которой на изогнутых ножках стоял круглый стол, несколько стульев, просиженный диван. Два портрета - какой-то на удивление неприятной старухи в чепчике и мужчины болезненного вида, с бородой и впавшими щеками а la великий русский писатель прошлого Достоевский - бросились мне в глаза.

– Чего так-то завязал, - сказал толстяк раздраженно, дергая бечеву. Ладно. Ты тут развязывай, а я пойду номерок принесу.

Бросив пакет на стол, старик вышел из комнаты.

Я живо шагнул следом, доставая из карманов гвоздь и молоток.

Старик внезапно возник в дверях.

– Слышь, а это у тебя не заразное?

– Что именно?
– спросил я его, недоумевая.

– "Что-что"?! Ну, с горлом, мутация...

– Да что вы, конечно же, нет!
– поспешил я успокоить его.
– Это с возрастом проходит, батенька!

– Ладно, стой, сейчас принесу номерок.

И снова исчез в другой комнате. Испытывая нетерпение, я двинулся за ним.

10

Поздно вечером мне позвонил один приятель, которому я на днях дал почитать эту книгу. Голос его звучал как-то растерянно.

– Ты что сейчас делаешь?
– спросил он меня.

– Ничего. Телевизор смотрю...

Тут я маленько прихвастнул: никакого телевизора у меня, понятно, нет.

– А что там идет?

– Не знаю.

– А-а, - протянул тот.
– Везет тебе. А у меня вот телевизора нет, непонятно зачем соврал он; я-то знал, что телевизор у него есть.