Кокаин

– Нестрашно. Приходи ко мне, мой посмотрим.

– А что, ты разве купил?
– так спросил он, озадаченный.

– Нет.

– А-а. Понял, - сказал тот.
– Я тебе вот что хотел сказать. Я эту твою...

Он помолчал.

– ... эту твою книжицу прочитал уже.

– Ну и как? Здорово, правда?

– Ты понимаешь... Может, нам лучше встретиться? Что по телефону говорить? Так можно, знаешь, человека смертельно обидеть.

– Обидеть?
– опешил я.
– Подожди, тебе что, книга не очень понравилась?!

– Как тебе сказать... Погода такая отвратительная последнее время.

– Ты не темни, - хладнокровно сказал я.
– Горькая правда лучше слащавой лжи. Бей наотмашь.

– Прости, - тихо сказал мой друг.
– Не могу.

– Бей, - приказал я.
– Не жалей.

– Давай лучше встретимся где-нибудь, - предложил он, помолчав. Посидим, обговорим все...

– Ладно. Я только телевизор выключу и сразу бегу.

– Ну, давай. До встречи, - сказал мой друг.

– До встречи, дружище.

– Ты не грусти.

– Да я не грущу.

– Правильно делаешь.

– Еще бы.

Мы одновременно положили трубки. Выключив телевизор, я накинул куртку, положил в карман шапку и выбежал из квартиры.

– Ты знаешь, - таковы были первые слова моего друга, - книга твоя какая-то такая странная...

– Так это же классно!
– воскликнул я и хлопнул его по плечу.

Тот поморщился и потер плечо рукою.

– Ты меня по плечу больше так не хлопай, а то я тебе голову оторву.

Я знал, что он не шутит.

– Такое дурацкое ощущение: читаешь, читаешь, а все непонятно, что к чему. Вот кажется - поймал, вот кажется - уже и за хвост тянешь, - он показал, как тянет за хвост, - а страничку перевернешь - там тебе кукиш. -Он сложил фигу и показал самому себе.
– Снова ничего непонятно.

– Проблема, - сказал я.

– Я вообще не понимаю, зачем такие книги писать, если честно.

Он смотрел на меня участливо.

– Я тоже.

– Ты бы, знаешь, про зайцев написал, - обрадовался он своей мысли.

– Как это?

– Сидят два зайца в норочке, муж и жена, такие пушистые, серенькие, а жена ему головку на плечо положила, ест морковку и ушками об него трется. А он ей говорит...

– "Что ты видишь, дорогая, в этом настенном календаре?" - закончил я вместо него.

– В каком настенном календаре? Никакого настенного календаря там не было.

– Хорошо, прости. Это из следующей главы.

Он отхлебнул из бокала. Видно было, что его обидело мое замечание.

– Они сидят в норочке, едят свою морковку, нежно трутся друг о дружку ушами...

Друг замолчал, отвернулся; я видел, как покраснели и наполнились слезами его глаза.

– А она говорит ему: "Как хорошо, милый, - заговорил он вдруг женским голосом, - что ты выбрал именно эту полянку, чтобы построить нашу норочку... Я никогда еще в жизни не видела такой прекрасной полянки". А он ей отвечает: "Я же все, дорогая, готов для тебя сделать, в лепешку разобьюсь, лишь бы ты была планомерно удовлетворена". Она говорит: "Я как подумаю о наших детишках, так мне прямо сразу плакать хочется". А он ей ласково отвечает и смотрит так, знаешь, сверху вниз: "Милая моя, ты такая прекрасная мать. И я хочу сделать тебе дорогой подарок". "Какой-такой дорогой подарок?" спрашивает, краснея, она. "Этим летом мы поедем отдыхать в Ниццу, ласточка. Я типа уже заказал роскошный номер в пятизвездочной гостинице". Ну, сам понимаешь...

Мой друг отвернулся, отер незаметно рукавом слезы.

– Радость, поцелуи, объятья, ласковые слова... Детишки спят. А в это время, - заговорил он грозно, - наводнение.

Он смотрел перед собой широко раскрытыми глазами. Голову даю на отсечение - он видел это наводнение. Не он сидел сейчас со мной за одним столиком - это была тень, фантом, что угодно: он стоял на той полянке и с немым ужасом следил за вздымающимися волнами.

– И вот волны подкатывают уже к самым краям их норки.
– Голос его стал хриплым от волнения.
– Она спрашивает: "Что это, милый, как будто сыростью откуда-то потянуло?". А тот отвечает: "Речка близко, ветер, видно, с реки".

Мой друг положил голову на руки, спрятал лицо. Я видел, как дрожали его плечи. Я боялся нарушить молчание.

– А она говорит: "А что это ветер так свищет?" - подняв свое залитое слезами лицо, сказал он тоненьким голоском.
– "Не знаю, дорогая, - это уже низким, мужественным, мужским.
– Пойти, разве, посмотреть?" "Да нет, сиди, там холодно". Так сильно она жалела его, - пояснил мой друг дрожащими губами.

– А что потом?
– спросил я осторожно.

– А потом холодная мартовская вода хлынула в норку, - он показал рукою, как страшно хлынула вода в норку, - и...

– Ну, - сказал я, страшно заинтригованный.
– И что было дальше?

– И...

Он крепился еще мгновение, но после упал головой на стол, закрылся руками - и зарыдал, и забился.

Я утешал его как мог.

– Я обязательно напишу такую книгу, - пообещал я, когда мы расставались.
– А таких, как эта, - никогда больше писать не буду.

– Обещаешь?
– спросил он, испытующе глядя в мои глаза.

– Слово писателя, - сказал я твердо.

– Спасибо, старина. Утешил ты меня. Прощай.

– Прощай, - сказал я и как-то невзначай хлопнул его по плечу. Да еще и как хлопнул!
– он, бедняга, едва устоял на ногах.

– Я же тебя предупреждал, чтобы ты меня по плечу больше не хлопал! заорал он, вытягивая шею и настолько широко раскрывая рот, что туда с легкостью можно было бы просунуть небольшую дыню.
– Ты что, забыл, козел?!

– Ничего я не забыл. Давай я тебе лучше расскажу про бедную бабушку, которая заперла свою дочку, когда та была еще совсем маленькой, в сундук и всю жизнь потом кормила ее через дырочку.

Говоря, я пятился и оглядывался, надеясь увидеть кого-нибудь и позвать на помощь.

– Ты не оглядывайся, не оглядывайся, подонок, - сказал он как-то очень нехорошо и первый раз ударил меня по лицу. До того как потерять сознание, я насчитал девятьсот тридцать пять ударов по корпусу и сто семнадцать в лицо.

Таковы эти встречи с читателями. Брат-писатель, избегай ты лучше этих людей, ненадежный народ читатели, жестокий, непредсказуемый. То деньги одалживают - и не отдают, то жен уводят - и не возвращают, то просто-напросто кулаками дерутся...