Коко Шанель. Я сама — мода

— Не сметь прикоснуться к тебе до самой Ментоны — я этого не выдержу!

— Я тоже. Поэтому самое позднее на полпути мы сделаем остановку.

Значит, где-то в Оверни, машинально прикинула ома. Они с Боем часто ездили на юг, но никогда не останавливались там, откуда она была родом. И сейчас Габриэль странным образом ощутила потребность вернуться туда, где выросла, где умерла ее мать. Ей словно нужно было крикнуть этим базальтовым скалам и холмистым пастбищам, этим средневековым городкам, что она здесь! Что из маленькой робкой девочки, выросшей в нищете, она превратилась в преуспевающую и состоятельную женщину, которая с легкостью могла позволить себе отпуск с великим князем на Лазурном берегу.

Вообще-то они планировали провести несколько дней в Ментоне, в каком-нибудь отеле, где их никто не знает. Ментона не входила в число популярных светских курортов, и там они не станут поводом для пересудов. Все великосветские сплетники предпочитали наслаждаться жизнью в Монте-Карло, Каннах или Антибе. Дмитрий нуждался в этой анонимности даже больше, чем она. И не только из-за своего титула. Он рассказывал Габриэль, что уже давно заметил за собой слежку. К нему явно присматривались — причем не только полиция, но и французские шпики и агенты большевиков. От одного знакомого француза из министерства внутренних дел он узнал, что там имеется целое досье, где фиксируются чуть ли не все его передвижения.

— У них у всех свои соображения на мой счет, но в одном они единодушны — они хотят знать, какие политические цели я преследую, — мрачно добавил Дмитрий. — А я просто хочу быть с тобой, Коко. Просто хочу немного солнца.

Овернь в этом смысле ничуть не хуже Ментоны, подумала Габриэль. И там, и там его никто не знает.

— Давай… — начала она, но Дмитрий заговорил одновременно с ней:

— Ты хотела…

Смутившись, оба замолчали, возникла неловкая пауза. Слишком недолог был еще их роман, чтобы они могли угадывать мысли друг друга. Кто знает, будут ли они вообще способны на это когда-нибудь. С Боем они понимали друг друга без слов, но с Боем у нее вообще все было иначе.

— Говори ты, — сказал Дмитрий.

Но Габриэль уже не помнила, что хотела сказать. Воспоминания о Бое разом затмили окружающую ее реальность и все прочие воспоминания. Последний раз, когда она ехала на юг, Этьен Бальсан выбрал другую дорогу. Тогда была ночь, и все было совсем не так, как сейчас. Габриэль вдруг словно оказалась в темном тоннеле, во власти гнетущих мыслей о самых страшных часах своей жизни.

— Что ты хотела сказать?

Голос Дмитрия вернул ее в настоящее.

— Не помню, — пробормотала она, вздрогнув, будто просыпаясь от кошмарного сна.

Некоторое время только шум мотора и ветер за окном нарушали тишину, повисшую между ними. В конце концов, Габриэль повернула голову и нерешительно взглянула в его сторону. Рассердило ли Дмитрия то, что ее мысли витали где-то далеко — не здесь и не с ним? Их связь была пока такой же непрочной, как наспех приколотая к ткани выкройка. Слишком мало времени они провели вместе. Выражение его лица было непроницаемым, взгляд устремлен на дорогу, Ничто не указывало на то, что он испытывал досаду или обиду. Она закрыла глаза, мечтая поскорее оказаться на месте.

— Я тут подумал: ты ведь так и не сказала, зачем тебе Эрнест Бо, — неожиданно произнес Дмитрий. — Когда я договаривался о встрече, то сказал, что приеду с дамой, которую очень интересуют духи «Буке де Катрин». Но ты до сих пор не говорила почему.

— О, мне казалось, я говорила тебе в Венеции, что хочу создать свою туалетную воду.

— Ты тогда не рассказала ничего конкретного.

— Да тут в общем-то нечего рассказывать. Я хочу выпустить сотню флаконов. В качестве рождественского подарка моим лучшим клиенткам.

Дмитрий повернулся к ней.

— То есть ты хочешь сказать, что вся эта затея лишь для того, чтобы порадовать тех дамочек, которым мы попортили кровь тогда, у замка Терн?

— Да, получается, что так, — подумав, ответила Габриэль. — Поэтому-то мне и нужна особая туалетная вода — самая лучшая, какую не делала еще ни одна лаборатория.

— Ну что ж, раз так — буду рад помочь тебе и в этом деле тоже, — ответил Дмитрий с широкой улыбкой.

— В таком случае, будь добр, смотри на дорогу. А то туалетная вода нам уже не понадобится.

Расхохотавшись, он последовал ее совету.

Глава пятая

Раздался треск, и дирижерская палочка в руках Игоря Стравинского сломалась пополам. В остолбенении он посмотрел на обломок в своей руке.

В следующее мгновение он закричал, злобно глядя на музыкантов:

— Вы что, не видите? Здесь размер меняется на шесть четвертей! Будьте любезны играть то, что написано в партитуре!

Размахнувшись, он в бешенстве швырнул обломок палочки в оркестр. К счастью, тот со стуком приземлился на пол, никого не задев. Сергей Дягилев с облегчением вздохнул. Он только что прокрался в аванложу Королевского театра и уселся на стул в ее глубине в тот самый момент, когда у композитора случился приступ ярости. Конечно, после телеграммы из Парижа Дягилев и не ожидал ничего другого, именно поэтому он и решил прийти сегодня на репетицию. Оказывается, дела действительно плохи.

— У него нервный срыв, — прошептала Бронислава Нижинская, сидевшая в ложе. Балерина, с недавних пор пробующая себя и в роли хореографа, произнесла это спокойно, по-видимому, нисколько не сомневаясь в поставленном диагнозе.

— Он ревнует, — тихо сказал Дягилев. Он вдруг мысленно перенесся на несколько лет назад, когда работал с братом Брониславы, гениальным Вацлавом Нижинским. Это сотрудничество закончилось для них глубоко трагичной любовной связью.

Да, Бронислава знала, что говорит. Два года назад во время выступления в Санкт-Морице с Нижинским случился нервный срыв, после чего его отвезли в психиатрическую клинику в Цюрихе. Ему поставили диагноз шизофрения. Дягилев был потрясен до глубины души, потрясен даже больше, чем когда Нижинский ушел от него к женщине, на которой вскоре женился. Вацлав, вдохнувший жизнь в балет Стравинского «Петрушка», почитаемый всем миром как лучший танцор на планете, так и не смог справиться со своим безумием и до сих пор находился в клинике.

Неужели Стравинскому грозит такая же участь? Дягилев судорожно вытащил платок из нагрудного кармана и прижал его ко рту.

Глядя, как Стравинский орет на испанского работника сцены, требуя, чтобы ему сию минуту принесли новую дирижерскую палочку, Бронислава спросила:

— Это все из-за мадемуазель Шанель?

Дягилев с тревогой наблюдал за музыкантами: в оркестровой яме нарастало волнение. Они сыграли все так, как было в партитуре. Еще не хватало, чтобы они сейчас взбунтовались против дирижера. Турне шло отлично — пока не пришла эта злополучная телеграмма. Поскольку она была анонимной, импресарио посоветовал Стравинскому попросту выбросить все это из головы. Но обманутый любовник и слушать его не хотел.

— Он навел кое-какие справки в Париже. — Через платок покойной Марии Павловны голос Дягилева звучал глухо. — И, очевидно, убедился, что все написанное в телеграмме — правда. Игорь Федорович просто позвонил Коко в ее дом в Гарше. Супруга Екатерина рассказала ему, что недавно в «Бель Респиро» поселился некто Петр, слуга великого князя Дмитрия Павловича Романова. Здоровенный детина, при этом отлично ладит с детьми. Якобы они часами играют с дочкой прислуги, и Федор, Людмила, Святослав и Милена его обожают. Слава богу, хоть кто-то в этой ситуации по-настоящему счастлив.