Колодец и бабочка

– Какой утиль, что ты несешь? – озадаченно спросил Илюшин.

– Не слабеют умом ветераны!

– А по ним и не скажешь…

– Жди здесь, шепчи этому бедолаге слова поддержки.

С этим напутствием Бабкин скрылся в сарае. В открытую дверь Макару было видно, как по стенам мечется луч фонаря. Вскоре Бабкин вышел, неся на плече то, что с первого взгляда показалось Илюшину медвежьей шкурой. Сергей приблизился, и стало ясно, что это старая телогрейка.

– На любой даче, – провозгласил он, морщась и отгоняя ладонью тучи мошкары, – в любом хозяйстве… Всегда найдутся три вещи: телогрейка, стеклянная банка и накладной стульчак для унитаза…

Он закрепил фонарик в развилке дерева, опустился на колени и поднял телогрейку, широко разведя руки, как будто держал плакат на демонстрации.

– Вскрывай! – скомандовал Сергей.

Макар надавил на свободный конец лома, хрустнуло, и крышка подскочила.

В нос сыщикам ударила волна густой тяжелой вони. Следом за волной что-то сигануло из дальнего темного угла ящика, туго влепилось в рыхлую ткань, словно воланчик в ракетку, и Бабкин тотчас скрутил его в ком.

– Фаршированная телогрейка, – уважительно сказал Макар.

Из телогрейки рычало, орало, вспучивалось во все стороны; затем кот ухитрился просочиться в рукав и оттуда бодал Сергея, пока тот тащил его к машине. Больше всего он боялся грохнуться и выпустить эту тварь. Он ободрал лоб торчащей веткой, у него промокли штаны до колен, и он рявкнул на Илюшина, когда тот замешкался, ища клетчатую полиэтиленовую сумку, которую Сергей лет десять возил в багажнике с непонятными, но смутно противозаконными целями. Нашел, раскрыл ее, чуть не разорвав пополам, и Бабкин с облегчением опустил в раззявленную пасть свою ношу. Стремительно застегнул «молнию» и сунул клетчатый ком в багажник. Раздавшийся оттуда вой не сулил ничего хорошего.

– Погнали, быстро! – Он запрыгнул на водительское место и вдавил ключ зажигания. Макар не успел пристегнуться, а Бабкин уже стартовал, забыл о фонарике и отпертой калитке. – Ему, чтобы выбраться из сумки, много времени не потребуется…

Первые двадцать километров кот придушенно орал. Потом замолчал. Макар дернулся было проверить, не задохнулся ли тот, но Бабкин хмуро бросил: «Сиди!» Он догадывался, что кот выпутался из своей смирительной рубашки и уже разрывает плотный полиэтилен.

– Привезем кошачий труп, – флегматично сказал Илюшин. – После всего пережитого это будет несколько обидно, не находишь?

– Значит, судьба его такая, – огрызнулся Сергей.

– Всё вынес несчастный страдалец, но принял смерть от наших рук, – развил Макар свою мысль. – Занесем в список достижений: угробили больного кота. Все-таки это лучше, чем быть удавленным суеверной посредственностью, которая даже Эверест не смогла толком описать. Это что, уже МКАД? – Он завертел головой. – Куда ты несешься? Нам нужна какая-нибудь ветклиника, в которой есть ночные дежурные…

– К черту, – отрезал Сергей. – Звони Касимову. Я готов сдать эту тварь ему на руки, и пусть дальше сам с ним разбирается. Хочет – пусть везет к ветеринару, хочет – к таксидермисту, хочет – тушит в сметане с грибами…

– Ты очень нервничаешь, Серёжа, – сочувственно сказал Илюшин.

Но все-таки набрал Касимова.

В три часа ночи владелец «Маргалита» ответил мгновенно, словно ждал его звонка.

– Нашли? – выдохнул он. – Господи, как? Как вам это удалось?! Нет, сначала скажите, в каком он состоянии…

– Понятия не имеем, – признался Макар. – У нас не было никаких средств отлова, мы его не разглядели. Он вообще в любую минуту может вцепиться моему напарнику в сонную артерию…

– Я понял, – перебил Касимов. – Вы можете отвезти его в магазин? Я уже выхожу. Там вас встретят.

– Кто нас там встретит в три часа ночи? – недоуменно спросил Бабкин.

Касимов расслышал его вопрос и ответил:

– Сегодня дежурит Людмила Марковна.

На Мясницкой, яркой от вывесок, которых Сергей не замечал днем, шумной, гуляющей, летней Мясницкой он заехал прямо на тротуар перед магазином, наплевав на правила, и заглушил двигатель. Людмила Марковна в бигудях уже ждала их снаружи, придерживая дверь. Бабкин скатился мимо нее по лестнице, неся огромный сложносоставной ком: снаружи – сумка, в сумке – телогрейка, внутри телогрейки – кот. Вопреки его уверенности, Яков Соломонович не выбрался из своего плена. «Неужели сдох, сволочь?» – в ужасе подумал Сергей. Но тут кот завозился.

– Где они? – заорал сверху Касимов.

Хлопнула дверца машины, послышался голос Оленьки, почему-то кричащей на таксиста, затем взвизгнули тормоза, кого-то обсигналили, и все они ввалились в подвал один за другим: Касимов, Оленька и Людмила Марковна.

– Дверь закройте! – распорядился Макар.

Он незаметно успел оказаться внизу и дернул молнию. Она немедленно сломалась.

Все обступили грязный телогреечный шар.

– Он что – внутри? – почему-то с ужасом прошептала Оленька. – Яков Соломонович внутри? Он там живой? Я его достану…

– Не надо к нему пока приближаться, – предупредил Сергей. – Он в стрессе, может выкинуть что угодно.

Телогрейка пошевелилась. Илюшин откинул набитые ватой рукава и отошел.

Бабкин вспомнил, как в детстве мать, уходя на работу, оставляла ему «шубу» на плите: сверху – старое пальто, внутри – газета, внутри газеты – кастрюля с гречневой кашей или, если повезет, с картофельным пюре. Кот повозился, затих и снова пришел в движение. Сергея неожиданно пронзила жуткая мысль: а что, если там не Яков Соломонович? Сейчас он выберется наружу, и эти трое, замершие в ожидании, увидят не своего кота, а какого-нибудь бродячего оборванца. Яков Соломонович был слишком стар и болен, он помер раньше, чем его успели поместить в ящик, и Любовь Андреевна заменила его другим котом, не сказав об этом сыщикам…

Касимов присел на корточки и потянул на себя полу телогрейки.

– Яша, – ласково позвал он. – Яшенька…

Щурясь от яркого света, кот выполз наружу.

Оленька и Людмила Марковна приглушенно ахнули.

– Яшенька, лапушка, – дрогнувшим голосом сказал Касимов.

Шерсть на груди у Якова Соломоновича слиплась, уши были прижаты к голове, от него явственно пованивало, и в целом он выглядел так, будто его пожевало и выплюнуло какое-то существо, обыкновенно питающееся котами… Но он, по крайней мере, шел. На полусогнутых ногах Яков Соломонович уковылял под прилавок и там затих. Людмила Марковна метнулась куда-то и вскоре вернулась с миской, из которой пахло сильно и вкусно.

– А вот кому пауча, – заискивающе позвала она, – Яшенька, смотри, лакомство твое любимое…

Минута прошла в тишине. Даже Илюшин с Бабкиным, собиравшиеся уйти, молча стояли и ждали, что произойдет. Наконец Яков Соломонович выполз, растопырился над миской и окунул в нее морду, как медведь в реку, кишащую лососем. Он глухо прерывисто урчал, уши его ходили ходуном, шкура на загривке двигалась рывками.

– Кушает… – благоговейно сказала Людмила Марковна.

– Наворачивает… – прошептал Касимов.