Колыбель в клюве аиста

– Псевдоним?
– искренне удивился Азимов.

– Псевдоним, - схватился за спасательную соломинку гость.

– Псевдоним, псевдоним, - подтвердил я, изобразив на лице ухмылочку.

– Понятно, - произнес Азимов, оглядев нас внимательно.
– Теперь понятно...

Мне показалось, что он и в самом деле вник в корень, потому что затем, спустя минуту-другую, усаживаясь на водительское место, резанул:

– Отец как-то мне, пацану, принес с базара штаны. Я влез в них с головой - форменная карикатура. Отцу нравится - мне нет...

Было очевидно, что имел в виду под "штанами" Азимов, настолько очевидно, что Жунковский смутился, а я незамедлительно "увел", правда, неловко, разговор в другое.

– Слушай, - поинтересовался я у гостя.
– А космос? Что потянуло людей к ракетам? Не лень ли?

Жунковский долго молчал, оглядываясь вокруг, - с обеих сторон обступали дорогу пологие невысокие холмы, слева, сквозь просвет в деревьях, виднелись обрывки речных меандр.

– Вот как заело тебя, - сказал он рассеянно.

– Для меня главное не имя, не псевдоним, а человек, - сказал Азимов.

Посторонний, впервые увидевший Азимова. Мог бы счесть слова его высокопарными, но я-то знал, что обстояло иначе, что неискренность Азимову была так же противоестественна, как, скажем, тулуп бедуину в пустыне, что он не хотел и не умел рисоваться. Судя по тому, как смутился Жунковский, стало ясно, что и он принял слова Азимова в прямом их значении.

– Ну его, с псевдонимом. Я Артур, ты Турсун, он, - Жунковский положил руку на плечо, - Дауд - вот что главное. Остальное пусть катит к аллаху на фанерном самолете.

– А ракеты в космос?
– вставил я.

– Космос?
– Удивился Жунковский, не догадавшись о намерении повернуть беседу в иное.

– Ракеты построили из-за лени?
– наседал я.

– Ракеты, ребята, исключение из правил.

– А прогресс в медицине? А лазерная техника?

– Зануда - вот ты кто, Дауд!
– сказал он.
– В нас, карповских, занудство в крови. Хотя, это не касается Турсуна. Турсун на других дрожжах выброжен. Турсун мужчина.

Хотя спустя минуту-другую, когда, оставив во дворе между коттеджами машину, мы двинулись по диагонали парка дома отдыха с его карагачами, осокорями, со следами запущенности и полчищами воробьев, - в пути, когда Азимов вежливо предложил Жунковскому услуги, изъявив желание понести заодно и его, Жунковского, ношу, тот удивился, отказал, а после вторичного, более настойчивого предложения, сказал:

– И ты зануда, Турсун.

Жунковский и Азимов, беседуя, шли впереди. Спрашивал больше Жунковский - Азимов отвечал коротко. "Телеграфный" диалог длился добрую часть пути.

– Как все, так и я живу, - говорил Азимов.

– Семья?

– Как же без семьи?

– Дети?

– Как же без детей?

– Работа?

– Трудимся потихоньку. Стучим.

– Много приходится стучать?

– Сколько положено рабочему классу. Дело обувщика-ремонтника - беспроигрышная лотерея.

– Почему, Турсун?

– Больше недоброкачественной обуви - больше ремонтных работ - больше заработка. Ну, а если обувь качественная, весело на нее глядеть, опять хорошо, - будто пошутил Азимов. Жунковский заинтересовался:

– Там для тела, тут для души.

– Считай так.

– На фанерном самолете летать не пришлось?

– Как же!
– сказал машинально Азимов, но затем тут же смутился.
– Почему на фанерном?

– Ясно, - заключил тогда Жунковский.
– Ты, Турсун, счастливый человек.

– Не надо, - вмешался я.
– Турсун не любит слово "счастье". Не любит - и все тебе. Что тут удивительного?
– обернулся я к Азимову: - Подтверди, Турсун. Ведь этого слова нет в твоем лексиконе? Как-то мы с Азимовым смотрели по телевизору документальный фильм. На экране киношники с микрофонами приставали к людям с неизменным вопросом: "Вы счастливы?" Азимову фильм активно не понравился. Где-то после второго или третьего "Вы счастливы?" он буркнул, поднялся с кресла. "Делать нечего, - сказал он, - вот и лезут в душу. Не люблю этого слова... "счастье..."

Я изобразил микрофон, поднес "микрофон" Азимову:

– Итак?

– Мост размыло на реке - вот и приходится шпарить своих двоих в обход, ~ произнес тот неожиданно и добавил, обращаясь к Жунковскому: - С такими женами, жизнь - не счастье, а сплошное танго...

– Что я говорил, - повернулся я к Жунковскому.

– С какими женами?
– поинтересовался Жунковский.

– Как у меня, - уточнил Азимов. Я не успел понять связь между "размытым мостом" и "жизнь - танго", как новая тема, набирая скорость и увлекая внимание, полетела дальше и дальше.
– Не о вас речь, - успокоил собеседника Азимов почему-то, он полностью перешел на "вы", что заметно коробило Жунковского.

– Что жена?

– Глупая - не жена, а... барахольная, короче.

– Не понимаю, - смутился Жунковский, И невооруженным глазом было ясно, что он не намерен так глубоко забираться в душу другого.

– Барахло - значит, тряпка... Из головы у нее не выходят тряпки.

Мы устроили привал в конце парка. Я поставил баул на землю, моему примеру последовал Азимов. За ним - Жунковский. Закурили.

– Квартира в тряпках - противно, - продолжал Азимов.

– Но то, может быть, идет от женской натуры, - робко и неуверенно заступился за жену Азимова Жунковский.

– У вашей... извините, такая натура?
– парировал Азимов.

Я его таким говорливым и распотрошенным видел впервые.

– Признаться, нет, - улыбнулся виновато Жунковский.

– Вот видите - нет, у Дауда - тоже нет... Барахольная у нее натура - это точно.
– Наступила довольно продолжительная пауза, которую сам же Азимов и прервал, сказав: - У меня путевка сгорела летом...

– Куда?

– В Югославию... Я ведь в доме своем - как птичка в клетке. Дальше Алма-Аты не заглядывал. А тут - пожалуйста... Выкупайте путевку... Прибегаю, дома - рулон... У жены рот до ушей от счастья. Смотри, говорит, какой ковер выстояла в очереди. "А путевка?" - говорю. "Что путевка?" - отвечает. "Как выкуплю? Где деньги?" - "А тебе, - говорит, - что дороже: благополучие дома или путешествие?"

Потом Азимов, вдавливая окурок в землю и поднимаясь, "раскололся" на удивление и вовсе.

– Вот соберу барахло и подпалю... И дом подпалю - сожгу все!
– произнес он тихо, но с таким металлом в голосе, что у Жунковского, видимо, испарились последние капельки сомнения в том, что Азимов говорит искренне.

6

За оградой парка начинались некрутые и невысокие холмогорья. У подножия их лежал небольшой аил с единственной улицей, по бокам которого располагались усадьбы, огороженные штакетником, с фруктовыми садиками в глубине усадьбы, с малинником вдоль заборов. В конце улицы дорога раздваивалась. Свернули направо - перед нами на западе открылась панорама впадины. Внизу, во впадине, лежала узкая долина реки с каменистой поймой; с глухим рокотом по дну ее неслась вниз, в сторону города, река; по ту сторону виднелись уступы террас, застроенные дачами; горизонт замыкали горы - они некруто спускались с юга и, изогнувшись, полого вздымались на север. Впадина напоминала гигантский ковер-самолет - будто двигалась она под напором ветров. Иллюзию полета усиливали и проплывавшие над горизонтом облака, казавшиеся загадочными мирами, мимо которых летел "ковер". С юга низкой завесой над предгорьями плыл туман - чуточку воображения - и кажется, что не туман, а мы летим навстречу им, что края нашего "самолета-ковра" медленно и тяжело входят в аморфную массу тумана...