Колыбель в клюве аиста

– Знаю. Я тоже устрою велосипед - верну ему долг.

– Черному?! Ты это брось. Ничего я тебе не говорил. Не впутывай!

– Ты ни при чем.

– Заруби: не говорил я.

– Я ему при встрече выскажу. Не страшно! Скажу, что он тоже получит свой велосипед. В открытую скажу. Обязательно...

Но это произошло позже. В тот день Ромка перелистывал подаренную книгу. Называлась книга "Карл Бруннер". На обложке был нарисован фургон: на глазах какой-то мальчишка вовсю гнал лошадей... Ромка, отложив "Бруннера" в сторону, принялся за чтение другой книги. "Карл Бруннер" лежал под подушкой, дожидаясь своей очереди: не тянула душа к книге, одетой в строгую коричневую обложку, - веяло от нее суровостью и еще чем-то таким, чего и без того было взахлест в жизни.

Ноябрь ворвался слякотью, ранней снежной крупчаткой - он перекрасил все в буровато-коричневую обложку. Дело, однако, не в красках - ступать по земле босиком было почти невозможно. "Почти" - еще не "невозможно": Ромка стоял где-то в конце шеренги, переминаясь с ноги на ногу. Как ни старался остаться незамеченным - не удалось...

– Выходи! И бегом марш в военный кабинет!
– не скомандовал -- прокричал военрук, вытащив пацана из строя. Минуту-другую спустя он вошел, усадил Ромку на диван напротив.

– Одежда? Обувь?
– спросил он, оглядывая мальчика.

– Не знаю, - произнес тихо Ромка.

– Не знаешь, где одежда?! Продал? Проиграл в карты? Где?!

– Не знаю.

– Отвечай же!

– Я сказал.

– Может быть, Розиев...

– Я сказал...

– Да пойми же, мальчишка! Нам, и тебе, и мне, важно знать. Розиев, да? Он?

– Я ответил.

– Накажем Розиева.

– Я сам накажу...- вдруг сказал и осекся Ромка. Военрук долго, осмысливая сказанное мальчиком, смотрел тому в глаза, затем сдержанно, радуясь правильности догадки, сказал:

– Вот видишь, все просто... Выходит, Розиев...

Он открыл двери и крикнул громко - так, что слова, выкрикнутые им, перекатились по длинному пустому коридору:

– Розиева! Сюда! Ко мне!

В кабинете военрука сидели втроем. Вернее, сидел военрук, а на диване Ромка. По другую сторону стола, опустив голову и косясь на Ромку, стоял Черный.

– Собирай вещи, Розиев - все! Доигрался!
– говорил раздраженно военрук.
– Переведем в другой детдом. За такие штуки, - военрук понизил голос, - и в колонию мало...

И тут произошло совершенно невероятное: Черный заныл, заканючил прощение, на глазах от усердия даже выступили слезы. Ромке стало не по себе - он тут же простил Черному.

А часом позже он шел по коридору, направляясь в свою комнату, шел быстро, но негромкое "Вот Мякина..." насторожило, заставило оглянуться. Так и есть: у окна, притулившись, стояли Черный с дружками. Черный щелкнул трофейной зажигалкой, прикурил, обернулся, что-то бросил собеседникам - те заулыбались, - и Ромка не увидел ни сожаления, ни недавнего раскаяния. Перед ним стоял Черный. Ромка сжался, а затем, точь-в-точь Корноухий, машинально выкрикнул обидное слово, побежал по коридору, шлепая ногами о дощатый пол.

4

Неохотно думалось Ромке о первой детдомовской зиме, мысли путались, разбегались... Но вот: он сидел, примостившись на поленьях; на коленях лежала та знакомая книга в коричневом переплете. Мысли, цепляясь за содержание книги, уходили все дальше и дальше, и он чуточку пожалел, когда все это враз резко прервалось.

И - еще.

– Видел удода?
– любопытствовал Корноухий, возникший неожиданно из-за поленницы, глаза его горели в восторге.

Настроение Корноухого передалось Ромке - вспыхнули и у него глаза:

– Нет. А что?

– Знаю полетел куда - в пустырь! Хочешь поглядеть?

Мальчики нырнули в лаз, пересекли пустырь - удода нигде не было видно; прошли вдоль русла реки, вернулись, взобрались на комбайн, присели, свесив ноги. Минуту-другую молчали, оглядываясь серьезно вокруг.

– Улетел, - вздохнул Корноухий.
– Гляжу: под окном по траве бегает. Выбежал, а он - к поленьям.

– Улетел, - согласился Ромка.

– Теперь пойдет...

– Пойдет, - снова согласился Ромка, догадываясь, что мальчик под словом "пойдет" имел в виду потепление, поступь весны.

Корноухий, позевывая, смотрел на тот берег реки, туда, где была видна полоска сада.

– Сад колхозный?

– Ага.

– Лазали?
– первым свернул от начатой темы разговора Ромка.

– Чего не лазать?
– удивился лениво Корноухий.

– Раз - и там... Только в саду дед с ружьем, бабахает солью - успевай только прятаться. И собака мордастая - не захочется яблок!

– Говорят, стараешься ты для Черного, Раим.

– А тебе что?!
– снова готов был взбелениться Корноухий и уже побледнел, задрожал, готовый выдавить слезу, но Ромка, наученный опытом, желая успокоить собеседника, сказал о другом, кажется, что-то про удода. Корноухий подозрительно покосился:

– И для себя... И для него... И ты будешь стараться. Обломает - как миленький будешь стараться.

– Для него - нет!
– сказал убежденно Ромка, машинально раскрыв книгу.

– Это куда повернет жизнь, - сказал рассудительно Корноухий.
– А книга интересная?

– Мне нравится. Хочешь, почитаю вслух?
– неожиданно предложил Ромка.

– Читай, мне что!

Ромка прочитал две-три страницы, но, заметив краешком глаза, как позевывал мальчишка, прервал чтение.

– Серьезная, - сказал Корноухий, придя в замешательство.

– Только не для чтения вслух, - успокоил его Ромка, нарочито в поддержку зевнув и захлопнув книгу.

– Вот-вот, я же говорю: серьезная книга, - обрадовался Корноухий.

Наступила пауза.

– Ты думаешь, Черного боюсь, с чего?
– сказал неожиданно Корноухий.
– Как бы не так! Так и быть, скажу, только никому - чтоб язычок держать за зубами.

– Обещаю.

– Знаю, не скажешь, все равно побожись,

– Клянусь!

– Не-е-е, не выйдет. Клянись матерью. Вот так. Чтоб мне больше не видеть мать родную!

Ромка побледнел.

– Не буду, - сказал он негромко, но твердо.
– И вообще... Иди ты! Не нужна мне твоя тайна!

– Я же так... ладно...
– сказал растерянно Корноухий.

– Застукал он - так вышло. Меня послали за мылом в учительскую. А там передняя, помнишь, маленькая комната.

В этой-то передней и произошло то, о чем с волнением, сбиваясь, вдруг стал рассказывать Корноухий.