Колыбель в клюве аиста
Шрифт:
Корноухий стоял перед учительской...
– Можно?
– попросился он робко, стуча костяшками пальцев о дверь.
Ответа не последовало.
Мальчик несмело приоткрыл дверь, заглянул внутрь - никого. Он обвел взглядом комнатушку: все также уныло вдоль стен высились громоздкие застекленные шкафы с кипами бумаг, на подоконнике стоял горшочек с геранью, там же - фарфоровая тарелка с окурками. Рядом с тарелкой лежал какой-то блестящий на свету предмет. Корноухий постучался в следующую дверь, протяжно, жалостливо попросился:
– Можно?
Постучался еще и еще. А затем, не дождавшись ответа, снова прикрыл дверь. Учительская также была безлюдна. Впрочем, не совсем: в углу комнаты, у пианино, откинувшись на спинку кресла, дремала старушка - учительница пения. Корноухий ретировался, но тут его взгляд упал на бумажную
– замок щелкнул, накрепко закрыв портсигар.
Ничего подобного до сих пор Корноухому не приходилось видеть. Но это не все. На крышке была изображена желтая подкова.
– Золотая...
– мелькнуло в голове у мальчика.
Внутри подковы виднелось изображение женской головы. Корноухий подержал в руках портсигар. Положил на место. Снова взял. И тут заволновался, руки его мелко-мелко задрожали. Взглянул в окно - во дворе группы ребят старшего возраста занимались физкультурой. Положив портсигар на место, приоткрыл дверь, выглянул ~ коридор был безлюден, лишь в конце его, где он круто поворачивал в сторону, слышались женские голоса, да из приоткрытых дверей неподалеку доносился голос учителя, громко объяснявшего урок. Уйти не было никаких сил. Корноухий, борясь с искушением и страхом, вернулся к подоконнику и уставился на портсигар, на тарелку с окурками, где все еще тлел окурок со смятым в кончике крест-накрест мундштуком.
– Уходи! Уходи!
– уговаривал себя мальчик.
– Надо уходить! И живее.
– Да бери! Ну, решись!
– нетерпеливо, прямо-таки злясь, подсказывало внутри нечто другое.
– Какая вещь! Хватай!
– Бери!
– Уходи!
– Бери!
– Уходи!
Корноухий находился в смятении. Он взял и снова положил на место портсигар. И уже сделал шаг к выходу, как резануло нечто:
– Дурачок!
И Корноухий схватил портсигар, торопливо сунул за пазуху, прибежал к себе и уже у дверей засомневался: "Идти на урок или не идти?" Пошел. Высидеть урок было трудно, от прикосновения металла пробивал пот. Получив разрешение выйти, он устремился в дровяной склад. Здесь, затаившись, Корноухий торопливо извлек из-за пазухи портсигар, стал разглядывать, попытался открыть его, но сделать это было не так просто: крышки после щелчка будто плотно спаялись друг с другом. "Что это за выступ сбоку и как раз там, где захлопнулись крышки?" - осенило мальчика. Он с волнением надавил на выступ - тот и в самом деле оказался замочком, - крышки портсигара мягко разъединились. Мальчик раскрыл портсигар, внимательно рассмотрел содержимое и даже прочитал на мундштуке название папиросы - "Пушка". Захлопнул. Открыл. И снова захлопнул. Он представил: вот он, Корноухий, идет в Карповке по своей Тополиной улице и при встрече со знакомыми ребятами извлекает из кармана портсигар и угощает папироской...
– Ну-ка... Взгляну... Дай-ка посмотреть, - слышится отовсюду. Корноухий великодушно показывает, небрежно затягиваясь папиросой... Но - о, ужас!
– он еще не сделал в жизни ни единой затяжки! Тут же на дровяном складе Корноухий решил: он будет курить! Он бы начал это и сейчас, тут же, но жаль, нечем было прикурить!
Захлопнул... Осмотрел еще раз внимательно трофей, и только теперь он обратил внимание на маленькую желтую пластинку на задней крышке. На пластинке были выведены слова. Мальчик прочитал: "Старшему лей-те-нан-ту Кабирову..." И опять, как недавно у окна с геранью, в учительской, у Корноухого мелко-мелко задрожали руки. Он лихорадочно стал выискивать место, куда можно было бы спрятать портсигар. Нашел. Прямо у стены лежала пирамида из бревен, между бревнами он заметил щель, подбежал, но уже секунду-другую спустя он пришел в смятение. Дело в том, что из-за бревен вышел Черный. Забежал Черный сюда, на дровяной склад, по малой нужде и теперь стоял перед Корноухим, недоуменно мигая.
– Что у тебя в руке?
– поинтересовался он.
Корноухий не ответил.
– Покажи.
Мальчик протянул было сначала руку, но тут же, почуяв недоброе, убрал ее.
– Портсигар!
– удивился Черный.
– Ну-ка...
Он не успел договорить - Корноухий, развернувшись и что-то в отчаянии прокричав,
побежал.Черный бросился следом.
Они дважды обежали вокруг поленницы, завернули и за склад; Корноухий бежал мимо старых тополей, лихорадочно соображая - о, сколько бы он дал сейчас за то, чтобы отделаться незаметно от злополучного металла! Дернуло же! "Выгонят из детдома - точно выгонят! А может быть, и в колонию отправят, - думал он, убегая.
– Надо отделаться! Надо! Как это сделать?" Позади уже слышалось дыхание Черного. За дровяным складом, в другом углу двора, находился старый колодец. Корноухий успел добежать до него, не задумываясь, бросил в колодец ношу. Черный схватил мальчика за плечо - поздно!
На линейке военрук не скрывал огорчения. Он ходил, заложив руки за спину, вдоль шеренг, заглядывая мальчикам в глаза. Остановился около Черного - в это время под Корноухим будто бы провалилась земля, стоял он бледный, готовый тотчас рвануть.
– А ты, Розиев? Может, слышал?.. Понимаешь, вещь памятная.
– В голосе военрука почудилась мольба.
"Расколется... сейчас", - подумал Корноухий, машинально съежившись и пригнувшись.
Черный медлил с ответом, словно испытывая нервы и военрука, и его, Корноухого, одновременно, а затем мотнул головой из стороны в сторону и сказал:
– Не-е, не слышал.
Но то, что он перед тем долго тянул с ответом, а возможно, и еще что-то неуловимое для других, наверно, насторожило военрука, и он несколько задержался, еще раз пристально, не скрывая подозрения, посмотрел на верховода, переспросил: .
– Так не приходилось?
– Не-е... сказал бы...
И только теперь у Корноухого чуточку отлегло на душе. Бедное сердце его преисполнилось благодарностью к спасителю, и когда тот на следующий день его и еще какого-то мальчишку подвел к лазу в колхозный двор и шепотом сказал: "Вон к той, что с краю, скороспелке, шныряйте - и чтобы без галдежа!" - он не стал артачиться. Корноухому, помимо лазания в сад за яблоками, приходилось делать вылазки и в картофельное поле, ходил он и за горохом, пек для Черного картошку на пустыре, помогал дежурить на кухне, заниматься уборкой... И всегда без тягости. Но как-то мальчик робко запротестовал, жалостливо стал отказываться, ссылаясь на неумение.
– А с портсигаром умеешь шустрить? Кабиров до сих пор плачет - может, обрадуется, узнав, - сказал Черный и, увидев, как мгновенно сломался, задергался Корноухий, тут же и успокоил его: - Ладно! Не продам.
В голосе Черного прозвучало братское участие. Он даже улыбнулся. Но ни улыбка, ни слова участия, ни сейчас, ни позже так и не смогли возвратить мальчику успокоения. Неотвратимо висело тяжелое "Расскажет... расскажет... продаст". Однажды он подошел к заброшенному колодцу, посмотрел вниз - там, на дне шурфа, на поверхности воды виднелись неприятные бурые масляные пятна, из воды выступали края громоздкого не то деревянного, не то железного предмета. Мальчик бросил камешек - тот хлюпнулся в вязкую жижу... Пришел он к колодцу и на следующий день, а позже еще и еще, не догадываясь, что это у него стало входить в привычку...
– Надо расколоться, - без колебания посоветовал Ромка, выслушав сбивчивый неровный рассказ мальчика.
– Злой он...
– Кто? Военрук?
– Со мной здесь сестренка. Выгонит?
– Все равно. Я бы повинился.
– Тебе что? Подсказал - и до свидания... Обойдусь без советов!
– обрезал Корноухий, взвинчиваясь.
– Эх, ты!
– Ничего я тебе не говорил...
– он поспешно стал пятиться.
– Никакого портсигара не было у меня. Зачем портсигар некурящему? А ты поверил - уши развесил. Поверил в выдумку...
Корноухий сбежал по ступенькам вниз.
– Стой! Не бойся! Останется между нами - слышишь, между нами! Стой же, чудак-человек!
– горячо, обескураженный очередным "вывертом" приятеля, тщетно кричал ему вслед Ромка. Корноухий и слышать ничего не хотел. Он выскочил на тропу, почти бегом направился через пустырь...
Корноухий убежал, а Ромка направился следом на территорию детдома. Он шел, не догадываясь, что сейчас, по возвращению его, произойдет событие, которое отодвинет надолго от него детдом. А случилось вот что. Во дворе шла разгрузка старенькой полуторки: подростки стаскивали на землю, а затем относили на кухню большие металлические фляги с молоком, ящики с брынзой. Взамен кузов грузился такими же, но только пустыми флягами. Ромка стоял неподалеку и невольно слышал обрывки фраз шофера, худого, мятого, казалось, с сотнями морщин на лице, шее, со вздутыми синими узлами жил на руках.