Колымское эхо

— Не так надо было!

— Не стоило соглашаться!

— Нужно было помочь!

— А я струсил! Но что теперь сделаешь? Не вернешь время вспять и не оживишь чело­века, не поднимешь из земли,— вздыхает Игорь.

Особо часто он вспоминает некоторые моги­лы, заброшенные, одинокие даже на Колыме. Их никто не навещает уже много лет. Никто не знает об этих могилах, а может, нет друзей и родных. Всякое случается в жизни.

— Ведь вот умри я на этой скамье, кто пой­дет за гробом? Только сотрудники редакции и ни­кого из своих. Родных нет, а и знай, не приедут. Зачем я им. Знакомые тоже не придут. Я им и на фиг не нужен, тратить впустую время. Вот и пойдут по просьбе редактора бабы, каким напле­вать на меня. Лишь бы скорее закопать и бегом домой. Кого хоронили, тут же забудут. А чего я сетую, сам такой же,— усмехается Бондарев.

— Наверное, скоро уйду. Бельишко надо ку­пить для такого случая, рубашку, туфли, штаны. А то сунут в гроб голожопого. Неприлично бу­дет. Скажут, земле предали как бомжа.

— А собственно, какая разница, как похо­ронят?— думает человек и слышит внезапное:

— Дай закурить! Вот непруха! Все свои доку­рил, а магазины закрыты.

— На, кури, не сетуй...

— А кто будешь сам?

— Мужик!

— Это вижу. Может знакомы?

— Бондарев я! Может, слышал!

— Конечно. Бутылки у твоей двери беру. Пу­стую тару. Сдаю потом, похмеляюсь. Ты не в обиде на меня?

— Нет.

— Вот добрая душа.

— О чем я думаю тут в одиночку? О Колы­ме,— ответил Игорь.

— Чур меня! В такое время о Колыме? Ты что, придурок?

— Хуже. Я там жил и работал.

— Несчастный. Я там никогда не был, Бог миловал. Все отнял, кроме воли!

— А у меня тоже нет ни черта!

— Меня баба выгнала из дома.

— Зачем?

— Черт ее знает. Назвала алкашом, велела выметаться. Я ушел, пока ментов не позвала. Бабы на это ушлые.

— Просто так не выгонит,— не согласился Игорь.

— Ну, подумаешь, с другом на двоих пузырь раздавили. У него теща «дуба врезала». Сегод­ня похоронили. Во, баба была, войну прошла, на Колыме пять лет отсидела и хоть бы что! Еще водки могла бутылку выжрать, причем без закуски. Не-ет, я так не смогу, кишка тонка. А она запросто. Настоящая баба — конь с яйцами.

— А от чего померла?

— В люк упала средь дороги ночью. Короче, угодила в канализацию. А выбраться не смогла. К утру насовсем сдохла. Жалко бабу. Пусть бы жила, лучше жена околела бы, с нее все равно проку нет. Уже две недели на бутылку не дает, хоть мать померла. Вот такие теперь дочки по­шли, черт бы их за мандолину грыз.

— А ты сам работаешь?

— То как же! Грузчик я при магазине.

— Значит, и меня знаешь. Я Бондарев! Из ре­дакции!

— Прокурор что ли?

— Ну да! — согласился Игорь.

— Слыхал, квасишь ты классно. Наверно, грехов на душе целая куча. Я вот только с горя пью. Вот, к примеру, теща свалила в могилу. А так просто, ни-ни...

— Зато тебя с хаты выперли. А меня гнать некому. Сам себе господин и хозяин.

— Счастливый человек! Чего ж ты тещу так долго на Колыме морил? Целых пять лет ни за что продержал. Лучше б жену забрал, да про­держал бы подольше. Может, какой волк на нее позарился.

— У тебя дети есть? — перебил Игорь.

— Аж двое выпердышей. Оба пацаны. Шустряги, мать их в задницу!

— Ну, вот, а о жене такое городишь! Как без нее детям жить?

— Да я шутя! На самом деле я за своих кадык вырву. Они все путевые. И тебе надо в мужики выбиваться. Пусть на старости лет ка­кую-то бабу сыскать. Вдвоем все ж легче. А и сдохнешь, будет кому закопать. Чего же одино­ким маешься. Вот жила б теща, я ее тебе сосва­тал бы. Ты в жизни не пожалел и не обижался б на меня.

— Зачем мне баба?

— Да хоть побрехаться было б с кем.

— Одному лучше.

— Не скажи! По себе знаю. Даже «квасить» лучше вдвоем.

— А одному больше достанется.

— Вот в этом ты прав,— рассмеялся грузчик.

— А за что теща попала на Колыму?

— На Май флаг на избу не повесила как все. Говорит, что забыла. А когда напомнили, пред­седателя колхоза матюком послала. На целых три буквы. Вот и гадай, за что именно упекли, за флаг или матюк? Но с Колымы такая же вышла. Встретила председателя в поле, так отделала, он с неделю бурый ходил. А ничего не сделаешь, свидетелей не оказалось. Хоть морду ему набей, ничего бы не было. И стоило б. Да не достала б. Росточком маленькой была.

— Надо было хватать за то, что ниже пупка!

— За годы на Колыме про это вовсе забыла.

— А как ее звали?

— Дуняшка Митрохина. Вся как есть такая! На трассе работала. Ее на год раньше отпусти­ли за хороший труд. Может, знал ее? Она баба огневая. Везде прорвется, коль надо. И никого не боялась. Жаль, что мало пожила. Таким и век — не время. Вот ее мне от всей души жалко. Завтра пойду с дорожниками судиться. Пусть за свои деньги памятник моей Дуняшке ставят.

— Тебя ж из дома выгнали! — напомнил Игорь Павлович.

— Это фигня! Выгнала баба. А памятник Ду­няшке! Это другое дело, святое. И я от своего не отступлюсь. Сам выберу, какой мне понра­вится. И нехай установят. Наша Дуняша того до­стойная. Настоящая мамка, клад — не женщи­на, таких на руках носить надо. А я дурак в тот день «косым» был. Пашку крестили. Теперь вот крестника имею, а тещу прозевал.

— Слушай, прокурор, подскажи мне, как бы­стрее все это дело провернуть.