Комедия положений

Оксана увлекалась йогой, не ела мяса, держала бессолевую диету, и когда я стала выделывать селедку для стола, Димка округлил свои большие светло-карие глаза:

– Разве селедку можно есть? Селедку есть нельзя!

– Молчи, Дима, молчи, - рассердилась Оксана.

Я, сначала опешившая, подумавшая, что мальчик бракует не селедку вообще, а именно мою селедку, поняв, в чем дело, принялась смеяться.

Тогда же мы обсудили время нашего приезда в Батуми, чтобы вместе провести отпуск и за одно разыскать наших одноклассников и оповестить их об намеченной встрече.

И сейчас мы с Оксаной, прополоскавшись утром в море, днем занимались делами, ходили по городу, встречались с учителями, находили одноклассников местных и приехавших.

Наши сыновья обычно были при нас.

Димка был на год старше Сережки, на голову выше и много сильнее, подросток с взрослым разворотом в плечах. Он занимался спортом, кажется дзюдо, а может быть карате, не знаю, знаю только, что приемами он владел. Сережка, которому было десять, выглядел как комар со своими тоненькими ручками и ножками, что не мешало ему всё время задираться и лезть к Димке, пытаться сбить его с ног своей ногой-палкой. Он пугал, но не Димку, а меня. Я чувствовала, что Диме страшно надоедали наскоки Сережки, и я боялась, а вдруг Димка не рассчитает, резко схватит его за ногу и Сережка хлобыстнется с размаху головой об асфальт.

Ксана боялась того же и постоянно предупреждала:

– Дима, осторожней, Дима, соизмеряй силу.

Димка был мальчик не злой, и просто забавлялся с Серегой, легко отмахиваясь от него, как от мухи, но нас необходимость быть настороже, утомляла. А Катеньку во время этих походов я не помню. Может быть, она просто шла рядом с нами, а, может быть, вообще отсутствовала. Кате было 14 лет, и она снисходительно не вмешивалась в это свалку мальчишек.

Зато в походах на рынок я помню Катюшку очень хорошо.

Жарко, послеобеденное время, вечерний базар, цены ниже. Утром мы были на море, а сейчас мы вдвоем с Катей бредем по рынку. Прошлый мой приезд в Батуми два года назад я ходила одна, но сейчас мне трудно носить тяжести и Катенька ходит со мной в качестве носильщика.

Одета она в голубой сарафан из марлевки, собственного производства, юбка из двух оборок, а верх на тоненьких бретельках. Дочка идет, задрав носик кверху, своим видом заранее говоря всем, кто бы захотел познакомиться:

– И не мечтайте!

Я иду быстро, лавируя между ящиками с помидорами и мешками с картошкой в узком проходе между стеной рынка и соседними домами, где бойко торгуют крестьяне, не попавшие на рынок. Дочь отстала. Обернувшись, я вижу молодого парня-продавца с персиком в руках перед весами, напротив него женщину, которая надеется эти персики получить, и идущую мимо них Катю. Парень открыл рот и замер, наблюдая за ней взглядом, забывая положить плод на весы и поворачивая голову по мере того, как Катя удалялась, потом он сделал несколько шагов за ней, споткнулся и остановился, напоролся на мой отодвигающий взгляд. В спину ему гортанно кричала рассерженная невниманием женщина с раскрытой авоськой. Но персики парня совсем не интересовали. Я дождалась дочку и пропустила её вперед, чтобы всё время была на виду, знаю я наши южные нравы.

И еще всплывает

Утро ясного солнечного дня. Мы в гурьбой идем на море, с нами помимо Оксаны и Димы четырехлетняя девочка, племянница Ксаны, у которой врожденное косолапие, и она ходит довольно плохо для ребенка её возраста.

Дети обогнали нас, стоят на краю тротуара, на самом бордюре и Димка и Сережа держат девчушку за ручки. Стоят они на таком месте, где дорога делает поворот, светофора нет, машины разгоняются на обширном пространстве площади слева от поворота и идут на большой скорости. В Батуми водят, в основном, плохо, ленятся учиться, покупают водительские права.

Я смотрю на группу детей, и приятная расслабленность, вызванная ясным южным утром, заменяется чувством тревоги: слишком близко хрупкие фигурки детей к несущимся железным машинам. Дети вертят головами и ждут паузу в движении, чтобы перескочить улицу

Я непроизвольно думаю:

– Если что, то мальчишки сумеют, возможно, отскочить, а вот девочка...

Мысль свою я даже додумать не успела, как раздался визг тормозов, и на тротуар в метрах десяти от группы детей вылетела белая Волга, проскочила между пальмами и замерла.

По моей похолодевшей спине забегали мурашки. Я ужаснулась стремительной материализации случайной мысли.

Из машины выполз немолодой водитель, зеленый от потрясения, оглянулся, увидел нас, подошел, и стал, как свидетелям, объяснять, что с ним произошло, после перенесенного стресса ему нужно было выговориться:

Перед ним резко затормозила машина, и он нажал на тормоза. Серой тенью мелькнула выскочившая из-под колес первой машины кошка, и он очутился на тротуаре, на пустом на его и наше счастье тротуаре. Кошка благополучно пересекла оставшуюся часть дороги и скрылась в подворотне.

Маринка Игитханян родилась в июле, и я попадала на её день рождения несколько раз за те годы моих частых наездов в родной южный город, и эти празднования, как часто бывает, наложились одно на другое, и сейчас всплывают единой картинкой.

Мы сидим в саду у Киры, младшей сестры Маринки. Сидим за длинным столом прямо под айвой, с другого конца над столом свисает зеленый еще виноград, обычный виноград Батуми - Изабелла.

Сидим давно, и стремительно, без всяких сумерек, как это бывает только на юге, упала на нас душная и влажная ночь. Тепло, воздух наполнен пряными ароматами, различать которые я не в состоянии, только вдыхать.

Ощущение сытости и легкого опьянения.

Липкая прохлада ночи, ползущая по ногам и по голым рукам не вызывает озноба, а только приятно охлаждает. Зажгли лампы, слабо освещающие накрытый стол.

Под лампой большой арбуз.

Дядя Оганес, Маринкин отец, который как будто бы и не изменился с наших школьных времен, только слегка поседел, стоит над арбузом с большим ножом. Сейчас начнется священнодействие - разрезание огромного арбуза на ломти. Все замерли в тревоге, не дышат, вдруг арбуз окажется незрелым и не оправдает надежд.

Нож медленно, круговым движением сносит попку арбуза. Срез розовеет, он не глубокий и понять спелость арбуза еще невозможно. Дядя Оганес переворачивает арбуз и ставит его на плоскость среза, потом медленно и аккуратно начинает рассекать толщу плода параллельно его темно-зеленым полосам. Один разрез, другой. Нож в правой руке наносит арбузу рану за раной, а левая рука удерживает куски вместе до тех пор, пока круг не завершен и весь арбуз не нарезан.

Наступает торжественный момент. Левая рука предоставляет свободу ломтям, и арбуз мгновенно распадается на десяток больших кровоточащих ломтей. Радостный выдох проносится над столом. Старый армянин не ошибается, выбранный им арбуз всем арбузам арбуз.