Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

^9–13Интонация этого заключенного в скобки высказывания очень близка интонации высказывания о Руссо в главе Первой, XXIV, 9–14.

¹²меж волка и собаки.Знакомый галлицизм — «entre chien et loup», — восходящий к тринадцатому веку («entre chien et leu»), означающий сумерки — время дня, когда уже слишком темно, чтобы пастух мог отличить свою собаку от волка. В этом выражении находили и эволюционистский смысл, а именно в описании перехода дня в ночь в понятиях промежуточной стадии между двумя очень близкими друг другу видами животных.

XLVIII

— «Ну, что сосдки? Что Татьяна? Что Ольга рзвая твоя?» — «Налей еще мн полстакана...   ⁴  Довольно, милый... Вся семья Здорова; кланяться велли. Ахъ, милый, какъ похорошли У Ольги плечи, что за грудь!   ⁸  Что за душа!... Когда нибудь Задемъ къ нимъ; ты ихъ обяжешь; А то, мой другъ, суди ты самъ: Два раза заглянулъ, а тамъ ¹²  Ужъ къ нимъ и носу не покажешь. Да вотъ... какой же я болванъ! Ты къ нимъ на той недл званъ.»

XLIX

— «Я?» — «Да, Татьяны имянины Въ субботу. Олинька и мать Велли звать, и нтъ причины   ⁴  Теб на зовъ не прізжать.» «Но куча будетъ тамъ народу И всякаго такого сброду...» — «И, никого, увренъ я!   ⁸  Кто будетъ тамъ? своя семья. Подемъ, сдлай одолженье! Ну чтожъ?» — «Согласенъ.» — Какъ ты милъ! При сихъ словахъ онъ осушилъ ¹²  Стаканъ, сосдк приношенье, Потомъ разговорился вновь Про Ольгу: такова любовь!

Здесь каждый что-то забывает: Ленский забывает (но потом, к несчастью, вспоминает) о приглашении Онегина к Лариным; Онегин забывает о ситуации, в которой оказалась Татьяна; Пушкин путает даты. Не вспомни Ленский вдруг то, что его ангел-хранитель пытался заставить его забыть, не было бы ни танца, ни дуэли, ни смерти. Здесь начинается ряд беспечных, безответственных поступков Онегина, фатально ведущих к несчастью. Создается впечатление, что скромный семейный праздник, обещанный Ленским в наивном рвении зазвать друга, Онегину еще менее приемлем — хоть и по иной причине, чем праздник многолюдный. Что же могло заставить его предпочесть интимную обстановку многолюдию? Жестокое любопытство? Или Татьяна нравилась ему все больше после их последней встречи более пяти месяцев назад?

^1–2Татьяны имянины / В субботу.12 января, св. мученицы Татьяны Римской (ок. 230).

L.

Онъ веселъ былъ. Чрезъ дв недли Назначенъ былъ счастливый срокъ. И тайна брачныя постели   ⁴  И сладостной любви внокъ Его восторговъ ожидали. Гимена хлопоты, печали, Звоты хладная чреда   ⁸  Ему не снились никогда. Межъ тмъ какъ мы, враги Гимена, Въ домашней жизни зримъ одинъ Рядъ утомительныхъ картинъ, ¹²  Романъ во вкус Лафонтена.... Мой бдный Ленскій, сердцемъ онъ Для оной жизни былъ рожденъ.

⁹враги Гимена.Неблагозвучное столкновение согласных («ги»-«ги»), столь нехарактерное для «ЕО». Или Пушкин говорил «Химена»?

¹²Лафонтена.Пушкинское примеч. 26 — об этом «авторе множества семейственных романов» — относится к Августу (также возможно написание Аугуст) Генриху Юлию Лафонтену (1758–1831), немецкому романисту. Он был столь же бездарен, сколь и плодовит, породив более 150 томов, и крайне популярен за границей во французских переводах. Пушкин, возможно, имел в виду конкретно роман «Два друга», переведенный на французский графиней де Монтолон (Париж, 1817, 3 тома); или «Признания на могиле», переведенный Элизой Вояр (Париж, 1817, 4 тома); или, еще более вероятно, «Семья Хальденов», 1789, в переводе на французский А. Вильмена (Париж, 1803, 4 тома), экземпляр которого (согласно лаконичной заметке Модзалевского в книге «Пушкин и его современники», I, 1 [1903], с. 27) был в библиотеке соседки Пушкина, госпожи Осиповой, в Тригорском.

LI

Онъ былъ любимъ... по крайней мр Такъ думалъ онъ, и былъ счастливъ. Стократъ блаженъ, кто преданъ вр,   ⁴  Кто хладный умъ угомонивъ, Покоится въ сердечной нг, Какъ пьяный путникъ на ночлег, Или, нжнй, какъ мотылекъ,   ⁸  Въ весенній впившійся цвтокъ; Но жалокъ тотъ, кто все предвидитъ, Чья не кружится голова, Кто вс движенья, вс слова ¹²  Въ ихъ перевод ненавидитъ, Чье сердце опытъ остудилъ И забываться запретилъ!

Под этой строфой в черновике (2370, л. 79) стоит дата «6 генв.» (6 янв. 1826 г.).

Глава Пятая

Эпиграф

О, не знай сихъ страшныхъ сновъ, Ты, моя Свтлана! Жуковскій.

Две строки из последней строфы баллады Жуковского «Светлана» (1812), упоминаемой в моем коммент. к главе Третьей, V, 2–4 и главе Пятой, X, 6.

Две заключительные строфы этой баллады адресованы Александре Протасовой (1797–1829), крестнице и племяннице Жуковского (дочери его сестры). В 1814 г. она вышла замуж за незначительного поэта и литературного критика Александра Воейкова (1778–1839), который обходился с ней жестоко и бессердечно. Она в полной мере познала «сии страшные сны» и в молодые годы умерла в Италии. В нее был влюблен Александр Тургенев; в письме от 19 окт. 1832 г. Жуковский послал ему надпись на церковнославянском языке для ее надгробного памятника в Ливорно (Архив братьев Тургеневых, вып. 6, [1921], с. 461). Александра была сестрой Марии Протасовой (1793–1823), которую Жуковский любил на протяжении всей своей жизни; в 1817 г. она вышла замуж за выдающегося хирурга — доктора Ивана Мойера (Иоганн Христиан Мойер, 1786–1858).

Беловая рукопись главы Пятой (ПБ 14) предлагает два эпиграфа: первые два слова из строк Петрарки, использованных в качестве эпиграфа в главе Шестой, они здесь, — возможно, всего лишь фальстарт; а тема из «Светланы», строфа II, 1–8, возвращает нас к строфе V главы Третьей:

Тускло светится луна В сумраке тумана — Молчалива и грустна Милая Светлана. «Что, подруженька, с тобой? Вымолви словечко; Слушай песни круговой; Вынь себе колечко».

I

Въ тотъ годъ осенняя погода Стояла долго на двор, Зимы ждала, ждала природа.   ⁴  Снгъ выпалъ только въ Январ На третье въ ночь. Проснувшись рано, Въ окно увидла Татьяна Поутру поблвшій дворъ,   ⁸  Куртины, кровли и заборъ; На стеклахъ легкіе узоры, Деревья въ зимнемъ серебр, Сорокъ веселыхъ на двор ¹²  И мягко устланныя горы Зимы блистательнымъ ковромъ. Все ярко, все бло кругомъ.