Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

В элегии 1822 г., сочиненной в Кишиневе (ее начало — «Наперсница волшебной старины») и состоящей из двадцати шести свободно рифмованных пятистопных ямбов, Пушкин описывает две маски, под которыми Муза посетила его: старой няни (строки 5–12) и молодой прелестницы (строки 18–26):

[Музе]

Наперсница волшебной старины, Друг вымыслов игривых и печальных, Тебя я знал во дни моей весны, Во дни утех и снов первоначальных. Я ждал тебя; в вечерней тишине Являлась ты веселою старушкой И надо мной сидела в шушуне, В больших очках и с резвою гремушкой. Ты, детскую качая колыбель, Мой юный слух напевами пленила И меж пелен оставила свирель, Которую сама заворожила.

Это вновь Улиана. На мой взгляд, очевидно, что только к концу 1824 г. в Михайловском Пушкин начинает в ретроспективе отождествлять Арину (теперь его домоправительницу, а прежде няню сестры) с неким собирательным образом «моей няни». Давайте, безусловно, помнить Арину, но не будем забывать и добрую Улиану.

⁸Душу трагедией в углу.Трагедия — «Борис Годунов»; см. коммент. к строфам XXXIV–XXXV.

Ср. предпоследнюю строку (475) в «Науке поэзии» Горация:

«quem vero arripuit, tenet occiditque legendo…» <«Ho кого он поймает, конец: зачитает стихами до смерти…». Пер. М. Гаспарова>.

В исправленном черновике у Пушкина вместо «трагедии» была «поэма», а в зачеркнутом черновике — «куплеты» (фр. «couplets» — термин, который он свободно применял к «строфам» или «стансам»), что относилось к «ЕО».

^9–14Еще в начале 1815 г. в написанном четырехстопником стихотворении «Моему Аристарху» (учителю латыни в Лицее — Н. Кошанскому, 1785–1831) у Пушкина были замечательные строки:

Брожу ль над тихими водами В дубраве темной и глухой, Задумаюсь — взмахну руками, На рифмах вдруг заговорю…

XXXVI

Опубликована только в отдельном издании глав Четвертой и Пятой:

Уж их далече взор мой ищет, А лесом кравшийся стрелок Поэзию клянет и свищет,  ⁴ Спуская бережно курок. У всякого своя охота, Своя любимая забота: Кто целит в уток из ружья,  ⁸ Кто бредит рифмами, как я, Кто бьет хлопушкой мух нахальных, Кто правит в замыслах толпой, Кто забавляется войной, ¹² Кто в чувствах нежится печальных, Кто занимается вином: И благо смешано со злом.

Это необычайно слабая строфа. Начальное четверостишие — беспорядочная смесь незавершенных образов, среди них мы смутно различаем такой смысл: поэт пугает диких уток декламацией стихов; охотник в них стреляет, спуская «бережно» курок; охотник крался лесом, а теперь клянет поэта и высвистывает свою собаку.

^8–9Вместо этого вялого двустишия Пушкин, чтобы устранить образ мух (которых дядя Онегина, скучая, давил на оконном стекле большим пальцем: см. главу Вторую, III, 1–4), написал другое — на полях своего экземпляра отдельного издания глав Четвертой и Пятой (опубликованных 31 янв. — 2 февр. 1828 г. и объединенных с главами Первой, Второй, Третьей и Шестой):

Кто эпиграммами, как я, Стреляет в куликов журнальных [58] .

Именно в это переплетенное воедино собрание глав с Первой по Шестую (МБ 8318) Пушкин вписал строку эпиграфа из Вяземского (к главе Первой), эпиграф «О Русь!» (к главе Второй) и слово «ведьма» вместо «ворон» (см. коммент. к главе Пятой, XXIV, 7–8).

XXXVII

А что жъ Онгинъ? Кстати, братья! Терпнья вашего прошу: Его вседневныя занятья   ⁴  Я вамъ подробно опишу. Онгинъ жилъ Анахоретомъ; Въ седьмомъ часу вставалъ онъ лтомъ И отправлялся налегк   ⁸  Къ бгущей подъ горой рк; Пвцу Гюльнары подражая, Сей Геллеспонтъ переплывалъ, Потомъ свой кофе выпивалъ, ¹²  Плохой журналъ перебирая, И одвался:

58

Г. Георгиевский в статье «Автографы A. C. Пушкина», «Записки отдела рукописей» (содержащие описание некоторых автографов, хранящихся в Ленинской библиотеке в Москве), № 1 (1938), публикует факсимиле этих двух строк, с. 14.

⁹Гюльнары.От фр. «Gulnare». Эдвард Уильям Лейн в комментарии к гл. 23 своей благопристойной версии «Тысячи и одной ночи» (Лондон, 1839–41) замечает (III, 305): «„Джюлланар“ (в просторечии „Джульнар“) происходит от персидского „гульнар“ и означает „цветок граната“». Словари это подтверждают.

В «Корсаре» (II, XII) Байрон описывает свою героиню так:

Ее глаза темны, щека нежна, В волну волос нить перлов вплетена… <Пер. Ю. Петрова>.

В письме Анне Керн 8 дек. 1825 г. Пушкин пишет: «Byron vient d'acqu'erir pour moi un nouveau charme… c'est vous que je verrai dans Gulnare…» <«Байрон получил в моих глазах новую прелесть… Вас буду видеть я в Гюльнаре…»>.

¹⁰Геллеспонт.Пролив между Мраморным и Эгейским морями — Дарданеллы.

Байрон писал Генри Дрюри 3 мая 1810 г.: «Сегодня утром я плавал из Сестоса в Абидос. Само по себе расстояние между ними не больше мили, но из-за течения оно опасно… [Я одолел его] за час десять минут».

См. также прекрасные последние строки «Дон Жуана» (II,СV):

[Жуан] переплыл бы даже, несомненно, И Геллеспонт, когда бы пожелал, — Что совершили, к вящей нашей гордости — Лишь Экенхед, Леандр и я… <Пер. Т. Гнедич>.

Пушкин знал эти строки из перевода Пишо 1820 г. Леандр, легендарный грек, переплыл пролив ночью из Абидоса в Сестос и обратно, чтобы навестить свою возлюбленную, жрицу Афродиты в Сестосе на Геллеспонте. В конце концов он утонул. Мистер Экенхед был британским офицером; Байрон совершал вместе с ним заплывы.

XXXVIII

Судьбу отвергнутых вариантов строк 13 и 14 в строфе XXXVII разделила строфа XXXVIII. Пушкин начал было одевать Онегина в свои одежды, но потом передумал.

Носил он русскую рубашку, Платок шелковый кушаком, Армяк татарский нараспашку  ⁴ И шляпу с кровлею, как дом Подвижный — Сим убором чудным Безнравственным и безрассудным Была весьма огорчена  ⁸ Псковская дама Дурина, А с ней Мизинчиков — Евгений Быть может толки презирал, А вероятно их не знал, ¹² Но все ж своих обыкновений Не изменил в угоду им За что был ближним нестерпим.

¹Носил он…Во время прогулок по окрестностям Михайловского Пушкин одевался очень причудливо — это был жест самоутверждения, последний оплот личной свободы. Полиция и услужливые соседи понимали его мотивы. Местный торговец по фамилии Лапин, живший в Святых горах, записал в своем дневнике (29 мая 1825) [59] : «…и здесь имел щастие видеть Александру Сергеевича Г-на Пушкина, который некоторым образом удивил странною своею одежною, а наприм., у него была надета на голове соломенная шляпа — в ситцевой красной рубашке, опоясовши голубою ленточкою с железною в руке тростию с предлинными чор. бакинбардами, которые более походят на бороду, так же с предлинными ногтями с которыми он очищал шкорлупу в апельсинах и ел их с большим аппетитом я думаю около 1/2 дюж».

59

Л. Софийский. Город Опочка (Псков, 1912), с. 203.