Комментарии к «Евгению Онегину» Александра Пушкина

<О когда же я увижу поля? И дозволит ли жребий Мне то в писаниях древних, то в сладкой дремоте и в лени Вновь наслаждаться забвением жизни пустой и тревожной! Пер. М. Дмитриева>.

У английских переводчиков, совершенно не сознававших всех подтекстов и трудностей, рассмотренных мною в связи с этой строфой, было много с нею неприятностей.

Пушкинская третья строка, кстати, — превосходный пример того, что я называю буквализмом, буквальностью, буквальным толкованием. «Буквализм» означает для меня «абсолютную точность». Если такая точность приводит иногда к странной аллегорической сцене, согласно фразе «буква убила дух», причина может быть только одна: вероятно, что-то было неладно либо с исходной буквой, либо с исходным духом, а это уже переводчика поистине не касается. Пушкин буквально (т. е. с абсолютной точностью) перевел «une blanche» Шенье словом «белянка», и английскому переводчику следует перевоплотить сразу и Пушкина, и Шенье. Было бы ложным буквализмом перевести «белянку» («une blanche») как «белокожая» или, еще хуже, «белая женщина»; и весьма сомнителен перевод «светлолицая». Наиболее точно по смыслу — «белокожая женщина», конечно, «младая», поэтому — «белокожая девушка», с темными глазами и, по всей вероятности, темными волосами, что усиливает по контрасту как бы светящуюся белизну чистой, без единого пятнышка кожи.

Пушкин (еще в январе 1820 г.) точно перевел одну из строк Шенье. Ею он завершил стихотворение из шести александрийских стихов — «Дориде»:

И ласковых имен младенческая нежность.

Ср.: Шенье «Искусство любви», IV, 7, строка 5 (изд. Вальтера):

Et des mots caressants la mollesse enfantine…

В связи с этим наблюдением см. Шенье, «Послания», VII («Письмо о своих сочинениях», изд. Вальтера), строки 97–102, 137–40:

Un juge sourcilleux, 'epiant mes ouvrages, Tout `a coup `a grands cris d'enonce vingt passages Traduits de tel auteur qu'il nomme; et, les trouvant, Il s'admire et se pla^it de se voir si savant. Que ne vient-il vers moi? je lui ferai conna^itre Mille de mes larcins qu'il ignore peut-^etre. ................................................................ Le critique imprudent, qui se croit bien habile, Donnera sur ma joue un soufflet `a Virgile. Et ceci (tu peux voir si j'observe ma loi), Montaigne, s'il t'en souvient, l'avait dit avant moi. <Надменный судия, в усердии великом, Мой изучая труд, находит с громким криком, То подражание, то перевод прямой; Учености своей дивясь, он горд собой. Быть может, у него остались упущения? Пусть он придет ко мне и все хищенья Я укажу ему… .............................................................. Поспешный критик мне не нанесет урону: Он даст вместо меня пощечину Марону. И это (никогда мне повторять не лень) Ты знаешь, до меня уже сказал Монтень. Пер. Е. Гречаной>.

Шенье упоминает здесь следующий фрагмент из «Эссе» Монтеня (1580), «Книги», кн. II, гл. 10: «Я хочу, чтобы они в моем лице поднимали на смех Плутарха или обрушивались на Сенеку» <пер. A. C. Бобовича и Ф. А. Коган-Бернштейн>.

^12–14Представление об отдохновении на лоне природы после разгульной городской жизни — это, конечно, классическое клише, заезженное «petits po`etes» <«мелкими поэтами»> восемнадцатого века. См., например, стихотворение Клода Жозефа Дора «Мешанина»:

Apr`es les frivoles tendresses De nos 'el'egantes beaut'es, Ce long commerce de foiblesses, D'ennuis et d'infid'elit'es… ............................................. Combien il est doux pour le sage De s''echapper dans les for^ets; Et de chiffonner les attraits De quelque nymphe de village! <После фривольных нежностей Наших изящных красоток, Этого длительного общения со слабостями, Скукой и неверностями… ..................................... Как сладко мудрецу Найти убежище в лесу; И поласкать прелести Какой-нибудь сельской нимфы!>

XL

Но наше сверное лто, Каррикатура южныхъ зимъ, Мелькнетъ и нтъ: извстно это,   ⁴  Хоть мы признаться не хотимъ. Ужъ небо осенью дышало, Ужъ рже солнышко блистало, Короче становился день,   ⁸  Лсовъ таинственная снь Съ печальнымъ шумомъ обнажалась, Ложился на поля туманъ, Гусей крикливыхъ караванъ ¹²  Тянулся къ югу: приближалась Довольно скучная пора; Стоялъ Ноябрь ужъ у двора.

⁶солнышко. Невозможно по-английски передать уменьшительное от слова «солнце» — с той же легкостью, ненарочитостью, как по-русски.

¹¹крикливых.Производное от «крик». Как ни странно, но нет точного английского эквивалента. Скорее, это французское «criard, criarde».

¹⁴у двора.См. коммент. к главе Пятой, I, 2.

XLI

Встаетъ заря во мгл холодной; На нивахъ шумъ работъ умолкъ; Съ своей волчихою голодной   ⁴  Выходитъ на дорогу волкъ; Его почуя, конь дорожный Храпитъ — и путникъ осторожный Несется въ гору во весь духъ;   ⁸  На утренней зар пастухъ Не гонитъ ужъ коровъ изъ хлва, И въ часъ полуденный въ кружокъ Ихъ не зоветъ его рожокъ; ¹²  Въ избушк распвая, два Прядетъ, и, зимнихъ другъ ночей, Трещитъ лучинка передъ ней.

^1–4Четверостишие следующей строфы служит замечательным примером совершенной взаимосвязи между темой и ритмом:

Встает заря во мгле холодной; На нивах шум работ умолк; С своей волчихою голодной Выходит на дорогу волк…

В первых двух «правильных строках», — два высказывания: о холодном утре, сельской тишине, сделанных в повествовательной тональности. Затем в «текучей строке» возникает зловещий мотив волка; и «медленная строка» вводит драматическое торможение («на дорогу») — с тем, чтобы волк появился внезапным резким контрастом.

7 Несется в гору во весь дух. В черновике примечаний для издания 1833 г. (ПД 172) Пушкин замечает:

«Критиковали меру этого стиха, несправедливо:

— одно из изменений четырехстопного ямбического стиха, впрочем довольно однообразного».

Пушкин приводит и другой пример (глава Третья, V, 14), по его мнению, простого пиррихия, основанного на тех же словах «во весь» (которые, однако, невозможно передать одним тем же английским эквивалентом в обоих случаях):