Коммуналка

— Господи, Господи, с нами крестная сила, спаси и сохрани, Паня, да какие у нее глаза страшные, сгинь, пропади, нечистая сила, обереги нас, сила Божия, помилуй нас, грешных…

— Я к ним пришла.

— О, bonne soire, la grande Morte! Pardonnez-moi… в кладовке живу… угостить нечем…

— Я к ним пришла.

ТРОИЦА КОММУНАЛЬНАЯ (САНЯ, СТЕПКА И СТАРУХА-СМЕРТЬ)

— Наш чай, нам на веку сужденный, Мы в холода испили весь. Мой мир. Мой слабый, нерожденный. Еще — во мне. Пока что — здесь. — Ты, Санька… Плачешь, мерзнешь, бредишь… Взаправду: к бабам с животом И на кобыле не подъедешь… А что же будет там… потом?.. — Ох, Степушка… гляди — старуха!.. Лицо — землистее земли. Каким прозваньем люди глухо Ее когда-то нарекли?.. — Ну, Александра… Подь поближе. Ее узнал. Какая мгла В очах. Я ничего не вижу. Она пришла. Она пришла.

____________

Был накрытый багряною скатертью стол. На столе возлежали на блюдах объедки. За стеною — скандал упоительный шел Во бескрылой семье куропатки-соседки. Золотела в кольцом застывающей тьме, Как горящая бочка, настольная лампа. И за старым столом, как на нарах в тюрьме, Положивши на скатерть не руки, а лапы — Дрожью пленных зверей, ядом гона полны, Болью жизни, что бродит винищем — в бутылях! — Трое молча сидели. Без слез. Без вины. В полумраке каморки навеки застыли. Молодая девчонка с тугим животом Потянулась за курицей, что на тарелке… Парень с голою грудью, с дешевым крестом Налил водкой дешевой стальные гляделки. Головы он налево не мог повернуть. А по левую руку Старуха сидела. И лицо ее было — коричневый путь Грязью, кровью, снегами пропахшего тела. Вместе с бабой брюхатой сидела она. Вместе с парнем, раскосо глядящим по пьяни. И была со стаканом рука холодна. И морщинистых уст — не сыскать бездыханней. Был подковою конскою рот ее сжат. Но услышали двое из мрака и хлада: — Вам во веки веков не вернуться назад. Вы уйдете со мной. Я беру вас, ребята. Будет каждый из вас моей силою взят. Не ропщите. Живому роптать бесполезно. Все равно никому не вернуться назад. …Лей же, Степка, вино в глотки горькую бездну, Шей же, Саня, роскошный и дикий наряд — Чтоб гудеть-танцевать!.. А метель подпояшет!.. Все равно никому не вернуться назад. Я — Старуха. Царица. Владычица ваша.

— Зинаида! А Зинаид! Нет, ты поглянь только! Санька-то!..

— Да уж и козе понятно.

— А похудела!..

— И-и, Тамарка. Да ить она всю дорогу два пальца в рот вставлят. У тебя-та вот этак не было. Ты ходила — кум королю.

— Че ж она не избавляется?..

— Мать-героиня!.. Вертихвостка!.. Навертела…

— Как ты думаешь, Пань, теперь Степка женится на ней?..

— Степка?.. Да он дурак, што ли!.. Он себе таких Санек найдет — цельный хоровод!.. И вокруг него запляшут…

— Гуляла-гуляла — и нагуляла-таки…

— Дите родить-та легше легкого, а ты взрасти его!.. А кормежка!.. А куды она с ним — одна!..

— На нас рассчитыват. Мыслит: народу много, небось помогут!..

— Хитрюга!.. На чужих холках хочет покататься!..

— А как таится, как таится, бабыньки, если б вы видели! Я тута из кухни сковороду с капустой несу, а она мне навстречу вывернулась. Белая — ну чисто бледная поганка. И улыбается криво. Хорохорится!.. А я ей так впрямую рублю: “Уж не залетела ли ты, Санечка?..” “Нет, — жмется, — это я штой-то в столовке плохое скушала…” А капусту мою из сковородки учуяла — аж белки закатила!..

— Стыдно ей.

— Умела гулять — умей гордо живот носить! Цаца тарасиховская!..

— Итальянка наша…

САНЬКА У КИСЕЛИХИ ПЕРЕД ИКОНОЙ

Милая ты моя, Киселиха!.. Видать, жила я люто, лихо — Живот растет не хуже опары, А я в зеркале черна — старее старой… Пальцы обожгу о твою магаданскую кружку с грузинским чаем… Вот так мы до рожденья их лелеем-качаем — В люльках кухонь, в колыбелях метелей, В сиротстве нагретых утюгом одиноких постелей… Милая ты моя, Киселиха!.. Видать, я уж такая зайчиха-волчиха — Ребенка нажила, а сама вот-вот с ума спячу: За полночь подушку грызу, вою в нее, плачу… У тебя иконка есть. Дай помолюся. Вон она тихо сидит — матерь, Мария, Маруся. Чай, тоже рожала. Может, услышит? От нимбов тусклых — печкою пышет… Колени подогну… Упаду — как на горох, на гвозди… За стенкой гонят твист — у Тамарки гости… По коридору крик: Петьку опять бьет Анфиса… Батареи ледяные — Паня, дохлая крыса, Еле топит… Котлы аварийные в котельной… Ну, Киселиха, — у тебя такой затхлый дух постельный, Топор можно вешать… Богородице, Дево! У каждой молитвы — одинаковы припевы… Пошли мне легкие роды! А коли не сможешь — Пошли мне легкую смерть — да ведь ты не поможешь, Картинка сусальная, стрекоза на булавке, фольговая обертка!.. …Не верю. Не верю. Нет веры. Это — хуже аборта.

“Милый, любимый мой Степочка!

Поздравляю тебя с Новым Годом. Желаю тебе от всего своего любящего сердца крепкого здоровья, хорошо повеселиться и быть всегда любимым и сильным духом! Пусть на твоей елке в этот счастливый вечер загорятся красивые свечи! Будь всегда таким же красивым и обаятельным! Не забывай меня.

Всегда тебя любящая Саня”.

НОВЫЙ ГОД СТЕПАНА

Эх, пьянь-ресторань, Русская отрава!.. Слева — площадная брань, И молитва — справа. На столе — коньяк, шампань, Яблок лысины — желты… Кто там, кто?.. Сань, а Сань!.. Обознался я: не ты… За рояль, за рояль, за рояль — скорей-скорей!.. Распугаю я всю шваль, всех синиц и снегирей. Музыка, да ты ж — моя официанточка!.. С виду — ути-пути, а на деле — хваточка… С виду — мур-мур песенка, ласковая киска, А на деле — лезвие по-над глоткой — близко… — Степка!.. Пжалста!.. Мой любимый песняк!.. Да червонец кладу — не за так… — “Так ждала и верила Сердцу вопреки… Мы с тобой два берега У одной реки…” …Ты, Серега-тромбонист, — Пусть ушла жена! Пусть козлы врубают твист В прорези окна. Ты напейся… Закуси Сладким чем-нибудь… Вон малявка — две косы — Бросься ей на грудь. Ты забудься!.. Я и сам Чуть было не влип… Кто там, кто там?.. Сань, а Сань!.. Обознался… Всхлип Чей-то громкий… На, заешь! Кроличье рагу… Ешь ты, ешь, пока рот свеж. Через “не могу”. Ну, а этих… мы найдем!.. Волки — я и ты!.. Всех подряд… переберем, Груди-животы!.. Что?!.. Ждала и верила?! Сердцу вопреки?.. Мы с тобой два берега… Сергунь — от тоски Выпью все!.. Мадера, херес — я гуляю. Гуляю!.. Задираюсь?! Блажь, Я нервный парень!.. Я играю На том фоно разбитом — ваш Кабацкий шут! Да колпака мне Не сшила Санька!.. Все мура, Икра, печенка… Я руками По клавишам ору: ура!.. Ура тебе, правитель лысый, Родной-любимый-дорогой!.. Пусть из страны сбегают крысы, А за кордон я — ни ногой. Мне здесь привольно. Ресторанчик, Вокзал, мазута терпкий дух, И я, Степанчик, мальчик-с-пальчик, Я Рихтер: абсолютный слух!.. Спят тупорылые владыки В одеколонной тьме СВ. А здесь — от ярких бабьих ликов Темно и звонко в голове… Мне все до лампочки, до фени — Всех съездов-лозунгов позор, — Сидела б девка на коленях, Плела б тонкоголосый вздор, А я бы слизывал помаду С ее разнюненного рта, А я б глядел людское стадо — Не смыслящее ни черта, И ел и пил, блестя усами, Обмокнутыми в арманьяк… Кто там идет?.. Эй, Санька! Саня!.. Я обознался. Люстры пламя Глаз режет. Воротник слезами Улил. Российский сыр — с ноздрями… Я щас. Я пьяный между вами. Умоюсь из тарелки — щами. Я ничего. Я просто так.

__________

…А елка стояла средь дымного зала, Стояла — у всех на глазах — Беременной, потною бабой стояла, С игрушками в черных руках.

“Александра! Кобылка моя! С Новым Годом!

С новым счастьем!

Что бы ни случилось в нашей жизни, я тебя, лошадка, никогда не забуду. Ты женщина 100 %. Не делай только в жизни глупостей. Мне нравилось, когда ты красила губы фиолетовой помадой. Вообще ты похожа на Стефанию Сандрелли из фильма “Развод по-итальянски”. Гуляй больше на свежем воздухе. Не падай — сейчас очень скользко. Гололед.

Я гад. Прости меня. Будь. Я пьяный сижу в ресторане, открытка лежит между ветчиной и “Пшеничной”. Если бы я мог, я бы всю жизнь носил тебя на руках. Но я слабый человек. А ты Стефания Сандрелли. Ты кончай вертеть ногами швейную машинку и езжай во ВГИК. Там тебя с руками оторвут. И ты пойдешь по рукам.

Рисую тебе свою рожу. Я идиот. Я влюбчивый идиот. Я сволочь. Я тебя никогда не любил.

С Новым счастьем!

Я люблю тебя.

Твой Сивка-Бурка.

P. S. Все. Я ускакал. Навек.”

НОВЫЙ ГОД САНИ

Ты каморка моя, каморочка. Торт трехслойный. Бутыль. Хлеба корочка. Да в углу, у телевизора, — елочка. Да напротив сердца — швейная иголочка. Платье-то… на живульку сметано. На кошачий клубок горе намотано. А под сердцем — торк, торк… — пихается. Надо мною в животе — усмехается. Мол, ты че, мать?.. Свой-то праздник справила, А меня-то — без отца оставила?.. Гололед, да голь, да голод города! А вот я — бревно: не чую голода — Будто я навек наетая-напитая, Так любовью измочаленная, избитая… Пригублю коньячку из тонкой рюмочки… Ворохнется плод… Ох думы мои, думочки, Пить нельзя — а то б надралась в дымину я За всю-то жизнь мою — ледяную, длинную! С Новым Годом, Степка! А сынок твой в моем брюхе бесится, На земле меня держит, не дает… повеситься…

— Куды она побежала, Пань?.. Как оглашенная!..

— Да она ж с нами со всеми не разговаривает. Как воды в рот набрала.

— А животень-та!.. Пацан там у нее зреет.

— Чай, все хорошо, што не девка: все меньше страдать в жизни будет.

БЕГ САНИ К СТЕПАНУ

Скорее. Скорей. Адрес — в кармане. Клочок бумажки — вот! — чудом цел Снег — прямо в грудь. Эх, Саня, Саня. Не глядись в витрины: ты бела как мел. Вперед! Автобусов вонь тягуча. Сиплый водитель кричит: “Живей, Проходим с подножки!..” — Снежная туча, Фатой брюхатую бабу обвей… Скорей! Вот пустыня микрорайона. Девятиэтажки — винтовками вверх — Расстреливают небо. И вверх, опаленный На костре боли — летит яркий смех. Какой это дом?.. Седьмой?.. Десятый?.. Какой микрорайон?.. Десятый?.. Седьмой?.. Лифт меж этажами застрял, проклятый. Как жутко ехать к тебе домой. Звонок — ожог на пальце зальделом. Дверь забухла — с петель сорвать! В двери — в шелках — квадратное тело, Которому в зубы — лишь семгу совать… Скулы буфетчицы или торговки. “Химия” — взбитый кок надо лбом. Такая — простаков обсчитает ловко В любой забегаловке, в баре любом… Губу вздернула вздрогом гадливым: Мол, что тут за краля?.. Ты, отвали!.. И так притушила черными щетками — синие сливы, Будто глядела за край земли… Санька, держись. За косяки и карнизы. За воздух. За свой сугробный живот. Это же парфюмерша из универмага, Раиса. Это же Раиса, что в бывшей бане — напротив — живет. Держись, Санька. Что она брешет?.. Не слушай. Губы намазаны, шевелятся… Орет… Держусь. Держусь за свою гнутую-битую душу. Рукою — за беззвучно орущий свой рот. Держусь! Плавай, жирная, пред Степкой в китайском халате. Жарь ему — под завязки чтоб ел! — голубцы. А он-то все равно передо мной не в накладе, Пусть над нами и не вознесли златые венцы!.. Что орешь, Раиса?.. Не слышу… Ты вся — из блуда, Из польской помады, из пошлых прищуров, из французских теней… Уши заложило… Темно… Мне худо, Спасите. Тошнит. Пред глазами — море огней. Огни полыхают… мрак!.. Спасите, мне худо… Райка, парфюмерша, сволочь, не хватай меня руками, пусти… Степка, ты где… Тошнит… Я любить тебя буду, Даже если Райка… Тошнит… Темнота… Прости…

— Раиска!.. Колода. Ты неправа. Надо было “Скорую” вызвать!

— Вон какая забота. Ну, иди, беги, догоняй.

— Райка. Стерва. Да ведь она — скинуть может.

— Ах, папашка сердобольный.

— Да это не мой ребенок!

— Ах, не твой. Не знаешь, чей.

— Не знаю! Не знаю! Не знаю!

— Не спасешься ты криком. Кричи не кричи — обратного хода нет.

— Райка, ты не веришь мне?! С кем только она не…

— Заткнись, Степан.

— Размалеванный шкаф! Комод раскрашенный!.. Думаешь, я твоим подкаблучником на всю оставшуюся жизнь заделаюсь?!..