Коммуналка

…Вдохни. Наркоз я распылю. Но сладкий сон — увы, на время. Как чисто я тебя люблю — Тебя, в грязь скинувшую бремя. Раскрой во сне галчиный рот. Твоей Пьеты страшнее нету. Но как продолжится твой род, И кто пойдет гулять по свету? Ты спишь. Уста твои теплы. Наркоз силен. Но явь сильнее. Ребенок твой летит из мглы За яркой свечкою… за нею…

«Какая жизнь у нас пошла…»

Какая жизнь у нас пошла По новой отворяют храмы Портрет казненного из рамы — Над бурей моего стола Как перелетно полетели Раздумья о снегах пути Где нам отцы в вагонах пели Пред тем как навсегда сойти Какая жизнь Какие бабы Идут по улицам в мехах Одну из них сейчас хотя бы Раздеть да это ж просто страх Все закордонные наряды Помады снятся наяву А рядом — жесткий высверк взгляда Воробышка из ПТУ А матерь голову ломает Во что детей зимой одеть И в магазине высыпает В ладонь коричневую медь И глазом цепким все считает Мы рождены чтоб есть и пить Все ж ей копейки не хватает Чтоб золотую снедь купить А рядом — пляшут у киоска Газеты рвут из грубых рук Ах переделка переноска И перекос и перестук Переработка перегрузка Лети дави дыми спеши Идет усушка и утруска Больной безбожием души Качалась просмоленной лодкой Но где-то ребра дали течь И нету водки и селедки Чтобы веселье уберечь Что вырублено топором Пером веселым не напишешь Страна ты сумасшедший дом Но крики ты свои не слышишь

БЕС

Из песни не выкинешь слова. В снегу — отпечатками шин — По зимнему городу — снова — мой мертвый, мой младшенький сын. Мы в сад его детский водили: на край подгорелой земли. Его там стеклом накормили: зачем — в пироге запекли? Я так с корешами забылся — казалась бутылкой звезда. И разум во мне помутился. И встали внутри холода. Тогда я старшого закутал в повыцветший материн плед, И с ним из окошка в остуду шагнул я под фары планет. И только мы в небо ступили — нас бесы как взяли в кольцо! И понял я: нас не любили — привычно плевали в лицо Старухи, в метро помертвелой, в поющего рок пацана, В калечное юное тело, где в корчах бугрится война, В румяную, у “Метрополя”, девчонку, что вышла на съем, И в белое снежное поле в гудящем молчанье немом… И понял я: больше не будет ни ругани, ни автобаз, А будут любимые люди ночами молиться за нас! А будут веселые бесы меня и моих сыновей Кружить над полями и лесом, над призрачным миром людей! Над острой рекой ледяною, что режет ржаной, земляной!.. …Над бедной моею женою, что рядом лежит за стеной.

«…Руки складываю лодкою…»

…Руки складываю лодкою. Пересохшими — твержу: Дай Бог сил остаться кроткою, Коль ключицею — к ножу… Бедные! По жизни мечемся! Как мороженым в метро Обжигаем губы медные, Нищей родинки тавро! Как детей своих голубим мы Раз на дню, а то и два! Как ночьми друг друга любим мы, Наспех вытрепав слова… Как бежим, не слыша музыки, Грея мятую деньгу, Мысля так: …имею мужество… Мысля так: …еще смогу…

«Друзья по палате — Витька немой…»

Друзья по палате — Витька немой, Курящая травы Манита! Куда мы попали?.. Должно, домой… Супы дают из корыта… Куда мы попали? — Вот в этот мир, Где зарево — за решеткой, Где на вокзале лежит меж людьми Убитый подросток кроткий?.. Друзья мои… вот и шприцы несут, А следом — клейкую кашу… И нас от жизни уже не спасут, Не обнесут сей чашей. Друзья мои… звери… птицы мои… Огарки… лучины… свечи… Схожу с ума от чистой любви. …Неужто меня — излечат?!

СТАРУХА В КРАСНОМ ХАЛАТЕ. ПАЛАТА РЕМИССИИ

Глаза ее запали. Рука ее худа — На рваном одеяле — Костистая звезда. Бессмертная старуха! Напялишь ты стократ — И в войны, и в разруху — Кровавый свой халат. Над выдохами пьяни, Над шприцами сестер — Ты — Анною Маньяни — Горишь, седой костер. Ты в жизни все видала. Жесть миски губы жжет. Мышиным одеялом Согреешь свой живот. Ты знаешь все морозы. Ты на досках спала, Где застывали слезы, Душа — торосом шла. Где плыли пальцы гноем. Где выбит на щеках Киркою ледяною Покорный рабий страх… О, не ожесточайся! Тебя уж не убьют — Остылым светит чаем Последний твой приют. Так в процедурной вколют Забвенье в сгиб руки — Опять приснится поле, Где жар и васильки… И ты в халате красном, Суглоба и страшна — О как же ты прекрасна И как же ты сильна На том больничном пире, Где лязганье зубов, В больном безумном мире, Где ты одна — любовь — Мосластая старуха С лицом, как головня, Чья прядь за мертвым ухом Жжет языком огня, Чей взор, тяжел и светел, Проходит сквозь людей, Как выстрелами — ветер По спинам площадей! Прости меня, родная, Что я живу, дышу, Что ужаса не знаю, Пощады не прошу, Что не тугую кашу В палате душной ем, Что мир еще не страшен, Что ты одна совсем.

«…Куда мы премся, милые…»

…Куда мы премся, милые, Огромною толпой? Что будет за могилою — Побудка и отбой? Куда идем мы, родные? А там, куда идем, Веселые, голодные, Под снегом и дождем, — И плясуны площадные, И сварщики ракет, И судьи, беспощадные, Когда пощады нет, Чугунные военные И мастера сапог, И черною Вселенною Идущий грозно Бог, — Там полыхает сводами, Там чахнет под замком Над новыми народами Он — сумасшедший дом! Там снова скажут правила, Как надо есть и пить, Какая доза радости И польза — в горе жить… Там снова, чуть замешкайся, Прикрикнут: “Лечит труд!” — И в шахту — тьму кромешную — Целебно уберут… Чаек попьем на тумбочке… Да вафлей похрустим… Дурак ты, а я дурочка, — Так вместе погрустим! Покуда нам забвения Под кожу не ввели, Покуда откровение — Все запахи Земли, Лицо сестры заплывшее, Бегущей со шприцом, И Время, вдруг застывшее Возлюбленным лицом.

«А там? — Корява, как коряга…»

А там? — Корява, как коряга, А профиль — траурный гранит, Над сундуком горбатой скрягой Манита гневная сидит. Манита, скольких ты манила! По фпэтам, хазам, мастерским — Была отверженная сила В тех, кто тобою был любим. А ты? Летела плоть халата. Ветра грудей твоих текли. Пила! Курила! А расплата — Холсты длиною в пол-Земли. На тех холстах ты бушевала Ночною водкой синих глаз! На тех холстах ты целовала Лимон ладони — в первый раз… На тех холстах ты умирала: Разрежьте хлебный мой живот! На тех холстах ты воскресала — Волос гудящий самолет… Художницей — худой доскою — На тех холстах бесилась ты Кухонной, газовой тоскою, Горелой коркой немоты! Миры лепила мастихином, Ножом вонючим сельдяным! И, словно в малярии — хину, Ты — кольцевой, овечий дым Глотала! Гордая Манита! Ты — страсть лакала из горла! Ты — сумасшествию открыта Ветра назад уже была. Ты двери вышибала грудью, Себя впечатывая в мир. И ты в больницу вышла — в люди — В халате, полном ярких дыр. И грозовая папироса, Откуда конопляный дым, Плывет, гудит, чадит без спросу Над тициановым седым Пучком… А в гости к ней в палату Приходит — заполночь всегда — Художник, маленький, патлатый, Такой заросший, что — беда. О чем, безумные, болтают? О чем, счастливые, поют? Как любят… Как тревожно знают, Что за могилой узнают… Манита и кудлатый Витя, Два напроказивших мальца, — Курите, милые, глядите В костер бессонного лица! Тебя, художник, мордовали Не до колымских лагерей — Твои собратья убивали Веселых Божьих матерей. Ты спирт ценил превыше жизни — За утешение его. Венеру мастихином счистил — Под корень так косарь — жнитво. Нагая, плотная, живая — Все запахи, весь снежный свет — Она лежала, оживая! И вот ее навеки нет. Зачем железному подряду Ее трепещущая плоть И скинутые прочь наряды, И локоть, теплый, как ломоть?! И, Витька, сумасшедший, Витя, Ее счищая и скребя, Орал, рыдая: — Нате, жрите! Вот так рисую я — себя. И он, поджегши мастерскую У белой боли на краю, Запомнил всю ее — нагую — Маниту — девочку свою.

«Это двое сильных…»

Это двое сильных. Их сила друг в друге. Они сидят на панцирной сетке, сцепив пропахшие краской руки. Они в два часа ночи смеются и плачут, Шлепают босиком на больничную кухню, просят у пустоты чай горячий. Они под утро — седые свечи — Светят через молоко окна далече, далече… Вдохновимся ими. Вдохнем безумные вьюги. Мы живем в зимней стране. Наша сила — друг в друге.

«Витя ко мне подошел…»

Витя ко мне подошел. Стал на колени. Уткнулся в мой подол. — А ты знаешь… Еленка… ведь Манита у нас — пророчица. Гляди… за ней — световой шлейф кровью волочится… У нее руки горячие — страх!.. У нее опричный огонь в волосах. Ты знаешь… тс-с… никому не говори… она — Пророчеством о нас незримо больна… Она знает о нас все… Тихо… только не шуметь… Манита знает все про жизнь и смерть. Знаешь почему?.. только тихо… она ведь — Кресть-ян-ка… Она свист косы заглушала пьянкой. Она ходила девкой в домотканом, суровом. Она прясть умеет, доить корову. Ей город — кость в горле! Все ягоды, всю навозную грязь — На холсты латунных полей, где она родилась, Все бока потных быков, все шапки убитых рыжих лис — На холсты кровавых снегов, где мы родились… А в брошенном ею срубовом дому плачет беленая печь — Не зацепила хозяйку за подол ухватом. Не смогла устеречь. На кой ляд и кому Манитины холсты?!.. Золото — из темноты… Серебро — из темноты… Живые глаза, живые руки, живые рты, живые ветки, живые звезды — из живой темноты. Кому нужны бессмертные картины сумасшедших людей?! Времени?! Ему — меньше всех нужней. Оно холсты не жрет. Оно бережет живот. …Кисть крестьянки, дрожа, поджигает вечный лед.

…………………………………

…Скрип лодочной уключины. Скрип разбитой ставни. Спят подо льдом, измучены, Камыши и плавни. Волга — сталь застылая — Спит и снегом дышит. Светит над могилою Крест — месяца превыше. Сельсовет рассохшийся. Красный флаг изветренный. Спят в земле усопшие. Снег сияет мертвенно. Выйду… Кадка инеем Стянута, как обручем… Еще баба сильная. В море снега — островом. Все детишки — рожены. Мужики — отлюблены. Гляну настороженно Во зерцало грубое Льда реки кромешной — Еще румянец грозный, Еще в тесто вмешаны Эти льды да звезды! Но в тепло с порога Взойду — и отпряну: На иконке Бога Можно только спьяну Написать так чисто… Написать так строго… Может, этой Жизни Есть еще немного.