Консерватизм в прошлом и настоящем

Как и Бисмарк, Дизраэли понимал роль прессы, ее возможности для обработки общественного сознания. Учитывая вес парламента в политической жизни Англии, он придавал парламентской деятельности первостепенное значение, искусно пользовался своим ораторским и полемическим даром. Умение подать себя, произвести впечатление было свойственно Дизраэли в гораздо большей степени, нежели логичность, последовательность. С этой точки зрения Дизраэли как нельзя лучше вписывался в контекст британского консерватизма, которому прагматизм, нелюбовь к связным идеологическим построениям были присущи в еще большей мере, чем континентальным консерваторам.

Тем не менее на фоне своих предшественников и преемников неутомимый беллетрист и оратор Дизраэли может показаться чуть ли не идеологом. Всю его деятельность пронизывают две идеи, которые заслуживают внимания еще и потому, что до сих пор они (естественно, с поправкой на другие времена) сохраняются в идейном багаже британских консерваторов. Первая из них— уже упоминавшаяся туманная идея «одной нации». Она была высказана Дизраэли еще в годы его участия в «Молодой Англии» и первоначально несла на себе отпечаток «аристократического социализма», кокетливого заигрывания с рабочими во имя союза аристократии и рабочих против буржуазии. Но от этой несбыточной идеи он быстро отказался, и теперь пропаганда идей «одной нации» была направлена на то, чтобы показать буржуазии, что консерваторы лучше могут решать социальные проблемы, чем либералы.

В сущности, консервативный подход к рабочему классу сохранял традиционный патерналистский характер. Именно здесь наиболее явственно ощущалась преемственная связь с идеями «Молодой Англии» и даже с Берком. Государство, по мысли Дизраэли, должно заботиться о народном благосостоянии в духе христианской благотворительности. «Поддержка бедных, — говорил он, — социальная обязанность, обязанность, оправданная высокой государственной политикой и освященная религиозной санкцией… обязанность каждого соответственно его средствам и возможностям»^{129}. Таким образом, имелась в виду не четкая и обязательная система государственного социального обеспечения, а лишь государственная благотворительность в зависимости от обстоятельств. Бисмарк, стремившийся оторвать рабочих от социал-демократии при помощи социального законодательства, намного опередил и английских консерваторов и английских либералов.

Второй и главной для Дизраэли была имперская идея. В июне 1872 г. Дизраэли произнес свою знаменитую речь, в которой обрушился на либералов за их пренебрежение к имперским делам. Консерваторы, заявил он, «гордятся своей принадлежностью к великой стране и стремятся вечно хранить ее величие — особенно горды они своей принадлежностью к имперской стране и будут решительно поддерживать свою империю»^{130}. При правительстве Дизраэли (1874–1880) расширилась и без того огромная колониальная империя Англии, королева Виктория была провозглашена императрицей Индии, а название «Британская империя» стало официальным. Соединение идеи «одной нации» с имперской идеей, пишут Ф. Нортон и А. Охи, «было путеводной звездой партии в эру всеобщего избирательного права»^{131}. Но в этом двуединстве явный приоритет принадлежал имперской идее, она рассматривалась как ключ к решению всех проблем.

Консерваторы во главе с Дизраэли искусно спекулировали на непоследовательности либеральной политики социальных реформ. В случае необходимости они могли зайти дальше, как это было с избирательной реформой 1867 г. или с отменой запрета на мирное пикетирование во время забастовок. В то же время определенные реформистские шаги либералов, особенно в ирландском вопросе, они изображали как угрозу социальному миру и национальному величию. Оживляя традиционные консервативные лозунги монархии, церкви и конституции, Дизраэли вызывал благожелательный отклик в сердцах жаждавшей спокойствия и порядка буржуазии. В начале 70-х годов Дизраэли, по словам Блейка, «смог добиться того, чего не удавалось ни одному консервативному лидеру со времен Пиля: представить свою партию не только имеющей свой определенный цвет и стиль, но также как бастион против вызывающего беспокойство законодательства либералов, находящей отклик у рабочего класса и — что много важнее… — у собственников вообще, а не просто у землевладельцев»^{132}.

Характерное для Дизраэли сочетание традиционализма с изрядной гибкостью как бы предвосхитило более поздний феномен консервативного реформизма XX столетия. Поэтому на его наследие продолжают притязать консерваторы разного толка: и тэтчеристы, и их оппоненты из консервативного лагеря. Все они находят в высказываниях и делах лорда Биконсфилда аргументы в свою пользу.

Процесс аристократическо-буржуазного синтеза в британском консерватизме завершился при Р. Солсбери (1830–1903), который в отличие от Б. Дизраэли представлял родовую знать. Это обстоятельство подчеркивало всю глубину и основательность процесса. По иронии истории консервативные лидеры часто продолжали дело своих былых противников. Так было с Дизраэли, который упорно боролся против Пиля, а затем во многом следовал по его стопам. Так случилось и с Солсбери, который начинал свою политическую деятельность в качестве противника Дизраэли. Правда, конфликт между ним и Дизраэли не приобрел характера священной войны; прагматичный аристократ быстро примирился с выскочкой, цолучив место в его кабинете. Вместе с тем Солсбери проделал эволюцию от непримиримой консервативной позиции к более умеренной. В 1858 г. он писал: «При новых обстоятельствах перемены вредны»^{133}. Но уже в 1867 г., в период избирательной реформы, он уже не отвергал возможности изменений: «Дух нововведений всегда должен существовать… Две силы (т. е. прогресс и сохранение. — Авт.) дополняют друг друга; паралич одной из них делает другую опасной»^{134}. При этом предпочтение он все же отдавал сохранению.

Путь реформ таит в его глазах слишком много опасностей. Поэтому нужно остерегаться значительных уступок, всегда стоять на страже «закона и порядка»; главная функция правительства — «подавление мятежей», арсенал средств против внутреннего врага практически не отличается от средств борьбы против врага внешнего^{135}. Таковы суждения «раннего» Солсбери. Затем его тон становится мягче, хотя в глубине души он продолжает оставаться сторонником твердого курса. Главное же заключалось в том, что аристократ Солсбери глубоко осознал необходимость классового союза с буржуазией. Буржуазия, рассуждал Солсбери, ведя за собой рабочий класс, воспользовалась плодами победы над аристократией. Но вскоре пролетариат отбился у нее от рук, стал действовать самостоятельно.

По отношению к рабочему классу Солсбери стоял на более жестких позициях, чем Дизраэли. Если для последнего классовый конфликт — патологическая, но поддающаяся лечению болезнь в сущности здорового социального организма, то Солсбери оценивает Ситуацию более пессимистически: классовый конфликт — неотвратимая реальность. В его суждениях о рабочем движении нередко прорывается неприкрытая классовая ненависть. В год Парижской коммуны Солсбери писал: «Конфликт между социализмом и существующей цивилизацией должен быть борьбой не на жизнь, а на смерть. Раз эта борьба началась, один из противников должен погибнуть»^{136}.

Антисоциалистические взгляды Солсбери органично сочетались с антидемократическими убеждениями. Права господствующего класса он обосновывал социал-дарвинистской аргументацией, рассматривая его как продукт естественного отбора. Главную опасность демократии он видел в том, что она неизбежно ведет к преобладанию низших классов, а следовательно, к «насилию, корыстолюбию, исключению культурных и состоятельных людей из политической жизни, в то время как жизнь и деятельность индивида попадет под неограниченную власть тирании большинства»^{137}.

Солсбери считал нереалистичными надежды Дизраэли на то, что искусное политическое руководство позволит консерваторам обратить себе на пользу демократические тенденции^{138}. Спорил он и с другим политиком-аристократом Р. Черчиллем (отцом У. Черчилля), выдвинувшим в 80-х годах идею «торийской демократии» и призвавшим консервативную партию расширить свое влияние на рабочих.

Жесткая имперская политика консерваторов привлекла в их лагерь сильную и активную группировку либеральной буржуазии во главе с радикальным либералом Д. Чемберленом. Вместе со сторонниками Чемберлена к консерваторам примкнули и остатки старой вигской олигархии, видевшей в консервативной партии более надежную опору в борьбе против рабочего и национально-освободительного движения.

Все это служило предвестником новой ситуации, в которой предстояло действовать консерватизму в грядущие десятилетия.

На страже буржуазного миропорядка

Переход капитализма в империалистическую стадию значительно ускорил превращение консерватизма в одну из «разновидностей общебуржуазной политики»^{139}. Соответственно все очевиднее становилось его превращение в разновидность общебуржуазной идеологии.

Это влекло за собой ряд существенных последствий. Консерватизм оказался перед необходимостью более тщательно приспособиться к меняющейся социальной среде. Стало невозможным не считаться с тем, что на новом этапе важным инструментом политики буржуазии как господствующего класса стал буржуазный реформизм. Растущую угрозу консерватизму слева несло с собой набиравшее силу организованное рабочее движение. В то же время правее консерватизма стало складываться течение, получившее впоследствии наименование правого радикализма и представлявшее собой одну из форм реализации свойственной империализму тенденции к «реакции по всей линии»^{140}.