Консерватизм в прошлом и настоящем

В отличие от старых консерваторов Бисмарк более трезво оценивал германскую буржуазию, видел зыбкость ее либеральных идеалов, социальную трусость. Получив колоссальные возможности для обогащения, буржуазия фактически отреклась от политического либерализма; буржуазная национал-либеральная партия стала для Бисмарка даже более надежным союзником, чем собственно консервативные партии и группировки. Консерваторы-традиционалисты сначала критиковали Бисмарка за то, что он нарушил принцип консервативной солидарности и разбил ее былой оплот — Австрию в войне 1866 г. Кроме того, их негодование вызвала бесцеремонность Бисмарка по отношению к мелким государям, с чьих голов, в нарушение принципа легитимизма, летели короны, а владения включались в Германский союз, преобразованный в 1871 г. в империю. Прусские традиционалисты из группировки Герлаха — Шталя были обеспокоены угрозой того, что юнкерство растворится в объединенном германском государстве, утратит свою политическую гегемонию. Конечно, консерваторам разного типа импонировали победы прусского оружия, они не могли не восхищаться дипломатическим искусством канцлера. Но его действия не укладывались в рамки консервативных воззрений, а его безудержный динамизм вызывал серьезные опасения. Бисмарк не был к тому же партийным политиком в обычном смысле слова: он всегда стремился к свободе рук. Его тяготила зависимость даже от близких по духу партий; он предпочитал бонапартистский путь.

Хотя между консерватизмом и бонапартизмом немало общего, это отнюдь не идентичные явления. Бонапартизм, в частности, отличается чрезвычайно широким диапазоном политических действий: от крайне правых репрессивных методов до весьма серьезных уступок массам. Для него характерно использование гибкой тактики, предполагающей постоянное обращение к массам, постоянную их обработку. Бонапартизму тесно и в схеме «либерализм-консерватизм». В какой-то мере он родственен абсолютизму, прежде всего своим балансированием между различными социальными силами.

Подобно абсолютизму, бонапартизм содержит практически весь основной спектр политических методов. Бонапартистскому диктатору приходится быть и львом и лисицей одновременно. Поэтому бонапартизм шире, чем консервативная политика сама по себе.

Диапазон бисмарковской политики также выходил за собственно консервативные пределы. В реформах Бисмарк мог зайти дальше не только либеральных консерваторов, но и умеренных либералов, а в репрессиях бывал жестче правых консерваторов. Репрессии и реформы, кнут и пряник Бисмарк обычно использовал одновременно. Так, параллельно с «исключительными законами» против социалистов (1878–1890 гг.) «железный канцлер» провел серию беспрецедентных по тем временам законов о социальном страховании рабочих, обогнав в этом отношении другие капиталистические государства, в том числе и «либеральную» Англию. Страхование вводилось по болезни, несчастным случаям и потере трудоспособности. Причем жертвы несчастных случаев на производстве получали пособие в течение 13 недель, а утратившие трудоспособность — небольшую пенсию. Затем в самом конце правления Бисмарка (в 1889 г.) был принят закон о пенсиях по старости начиная с 70 лет.

Первоначально Бисмарк, следуя бонапартистским рецептам, пытался, по словам Ф. Энгельса, «организовать себе собственный лейб-пролетариат, чтобы с его помощью держать в узде политическую деятельность буржуазии»^{124}. Отсюда его флирт с Ф. Лассалем и лассальянцами, т. е. правым течением в германской социал-демократии. Скоро, однако, выявилась несостоятельность таких расчетов. В дальнейшем перед Бисмарком, когда речь шла о рабочем движении, всегда вставал грозный призрак Парижской коммуны, и страх часто брал верх над склонностью к маневрированию.

По отношению к социал-демократии Бисмарк был непримирим, не верил в возможность ее интеграции в существующую систему. Незадолго до смерти отставной канцлер так изложил свои взгляды по социальной проблематике, ядром которой было отношение к социал-демократам: «Когда-то социальный вопрос можно было разрешить полицейскими средствами, теперь потребуются военные»^{125}.

В конце 70-х годов Бисмарк перешел от политики балансирования между юнкерством и буржуазией к «политике сплочения» на основе союза наиболее могущественных фракций господствующих классов. «Под покровительством Бисмарка, — признавал умеренно-консервативный экономист Г. Шмоллер, — возник союз крупного капитала и крупной земельной собственности»^{126}.

Решительная политика Бисмарка ослабила и без того хилый буржуазный либерализм. В результате консервативного союза буржуазии и юнкерства была выбита почва и из-под либерального варианта консерватизма. В буржуазно-аристократическом союзе доминирующую политическую роль сохранили феодально-аристократические элементы. Не случайно В. И. Ленин характеризовал германский империализм как «юнкерски-буржуазный», ставя на первое место прусское юнкерство, сумевшее сохранить политическую гегемонию вплоть до Ноябрьской революции 1918 г. И этим оно в немалой степени обязано «железному канцлеру» О. фон Бисмарку.

Хотя Бисмарк оставался в основном консерватором-традиционалистом, в его политическом стиле уже имелись черты, предвосхитившие экстремистский консерватизм империалистической стадии. В борьбе не на жизнь, а на смерть, писал он в своих размышлениях и воспоминаниях, «не разбираешь, каким оружием пользуешься и что при этом разрушаешь»^{127}. Было бы, конечно, упрощением проводить прямую линию связи между «железным канцлером» и нацистским фюрером. Однако нельзя и отрицать того факта, что бисмарковская политика способствовала возникновению праворадикальных тенденций в политической и духовной жизни кайзеровской Германии, а от них уже тянулись нити к фашистской реакции.

В Англии аристократическо-буржуазный синтез начался гораздо раньше, чем в Германии, и происходил более органично; соотношение сил между партнерами было более сбалансированным. Как уже отмечалось, большой шаг в превращении консервативной партии в аристократическо-буржуазную сделал Р. Пиль. Он ввел в обиход термин «консервативный», чтобы избавить тори от идентификации исключительно с землевладельцами и объединить всех, кто заинтересован в сохранении существующих порядков. Реализация этого плана происходила, однако, в обстановке, не во всем благоприятствовавшей консерваторам. В 1846 г. они пережили раскол. Более двадцати лет после этого им не удавалось, за исключением коротких эпизодов, пробиться к власти. Благоприятная экономическая конъюнктура, казалось, свидетельствовала о правоте либералов, утверждавших, что «невидимая рука» рыночного механизма, если только не мешать ей, обеспечит оптимальное решение экономических и социальных проблем. В качестве «мастерской мира» благодаря либеральному принципу свободной торговли Англия завоевала внешние рынки, а энергичная внешняя политика лидера либералов Пальмерстона способствовала расширению колониальной империи. Консерваторам, чтобы выйти из политического тупика, не оставалось ничего другого, как обратить против либералов их собственное оружие. И в этой ситуации исключительную гибкость и тактическое мастерство проявил лидер консервативной партии Б. Дизраэли, удостоенный королевой Викторией титула лорда Биконсфилда.

Дизраэли (1804–1881) был аутсайдером среди торийской аристократии, задававшей тон в консервативной партии. Он происходил из зажиточной мелкобуржуазной еврейской семьи. Его отец снискал известность в литературных кругах обширной антологией «Литературные курьезы», где занимательные истории и анекдоты о литераторах сопровождались редкими и неназойливыми авторскими комментариями.

С юных лет будущему главе английских консерваторов были присущи большие амбиции, стремление к известности. Поначалу он добивался ее экстравагантным поведением, внешним обликом и даже манерой одеваться. Едва достигнув двадцати лет, он пустился в рискованные финансовые авантюры, из которых выбрался потрепанным и морально и материально: его на протяжении почти всей жизни будет сопровождать шлейф из неоплаченных долгов. Параллельно он вступил на литературное поприще. Первый же роман Дизраэли («Вивиан Грей») вызвал скандал, так как многие реальные лица узнали себя в его персонажах. В своих произведениях, а Дизраэли был весьма плодовитым автором, он обращался к острым проблемам политической жизни, герои его были носителями определенных идей, по сути дела, будущий премьер-министр Англии стал одним из зачинателей жанров политического и социального романов (например, «Конингсби», «Сибил»).

После падения Пиля и раскола 1846 г. Дизраэли выдвинулся на роль лидера консерваторов в палате общин, но первую скрипку в партии играл лорд Дерби, отношения с которым у Дизраэли складывались непросто. Однако консерваторы, лишившись после ухода Пиля и его сторонников наиболее искусных политиков, остро нуждались в ораторском искусстве и тактическом мастерстве Дизраэли, хотя полностью примириться с его социальным происхождением они так и не смогли.

Дизраэли отнюдь не относился к разряду политических мыслителей: его политическая философия не отличалась ни глубиной, ни богатством идей. Ему, однако, было легче, чем родовитым аристократам, увидеть важные реалии нового времени, прежде всего возрастание роли масс, особенно рабочего класса. Если Пиль делал упор на союз всех собственников, то Дизраэли, продолжив эту линию, дополнил ее идеей «одной нации», т. е. превращения консервативной партии в «национальную», способную привлечь массовую поддержку из всех классов общества, создать «классовую гармонию». Идея «одной нации» не мешала ему, подобно знатным консерваторам, стоять на аристократических позициях. Но его трактовка аристократии шире; она напоминает берковскую: землевладельческая и индустриальная аристократия, а также талантливые люди, не относящиеся к разряду собственников. Свою собственную карьеру он как раз и считал убедительным доказательством того, что иерархическая структура не помеха истинному таланту.

Много берковского в подходе Дизраэли к проблемам традиции и изменений. «В прогрессивной стране, — говорил он в эдинбургской речи 1868 г., — изменения происходят постоянно; и великий вопрос не в том, сопротивляться ли изменению, которое неизбежно, а в том, будет ли оно осуществляться с должным уважением к нравам, обычаям, законам и традициям народа или же в соответствии с абстрактными принципами, общими доктринами и по произволу»^{128}. Первый вариант изменений Дизраэли назвал «национальной», а второй — «философской» системой. Естественно, он целиком и полностью высказывался за первую из них. Фактически речь шла о том, чтобы в случае необходимости поступиться формой ради сохранения содержания существующего положения вещей.