Контора Кука
Шрифт:
Семёнов кивал, тоже улыбался и радостно что-то им говорил…
У одного даже возникли сомнения — он спросил дам, а не сдвинуться ли им всем вместе так, чтобы вместить ещё одного, немного уплотниться в тесноту… вместо обиды… но Семёнов показал на Ширина и Пашу, потом — что ему нечем пока что чокаться, после чего он оставил свою «натуру» в самом её радостном расположении… «Что ты им предъявил?» — спросил Паша… Семёнов сверкнул очками и показал Паше и Ширину карточку, на которой было написано: «Сим удостоверяется, что Семёнов является собственным корреспондентом журнала „Playboy“…» На другой было написано — журнала «Афиша», всё было на английском, а третья оказалась вообще выданной газетой «New York Times»…
«Ты что же, пообещал, что эта женщина будет на обложке „Плэйбоя“?» — рассмеялся
Ширин перевернул страницу и увидел туалет возле павильона: строй стоящих лицом к железной стенке людей, которых Семёнов тоже «прихватил», причём не так уж незаметно он это делал, вспомнил Ширин, хотя и не так откровенно, как бюсты дам… может быть, к тому моменту он сам уже был полностью незаметным, невидимым, воплощённым зрением, абсолютным соглядатаем…
Ну и потом был апофеоз: танец на столах, который Семёнов снимал из самой выгодной точки — взобравшись на подмостки эстрады, устроенной в центре павильона.
Им всем троим удалось подняться почти до самой сцены, и где-то там, почти на подмостках, перед музыкантами, они с Пашей сели на ступенечках со своими масами, а Семёнов стоял и в упор «расстреливал» окружавшую их беснующуюся толпу из своего крупнокалиберного… Да-да, Ширин, глядя на него, тогда думал, что Семёнов не просто немного похож на русский стереотип немца… но выглядит сейчас даже каким-то «немцем в квадрате»: «…Сегодня будет дискотека, пулемётчику Гансу привезли новые диски…» — как-то так…
Да, к тому моменту все уже, кажется, вокруг плясали на столах, и вот это зрелище — во все стороны нарисованного мира, куда ни глянь, танцующие на столах дирндль и трахтены, то есть разверзшаяся пивная пучина, сливающаяся где-то вдали с нарисованным Штарнбергским озером с его далью дали — грядой высоких гор…
Знаменитая панорама, из-за незримого присутствия в ней Людвига какая-то инфантильно-инфернальная, да… и, вглядываясь в лица, Ширин видел, что многие из них — старики и старухи, во что поверить было невозможно, глядя, как они лихо отплясывают на дубовых столах… Да-да, скачут, как, должно быть, скакали б те блохи — в своём павильончике, на столе, за линзой, если бы их не запряглине подковали, — право же, после трёх-четырёх масов что-то в этом было уже зашкаливающее… «Ансамбль, кажется, играл Петера Фокса, — вспоминал Ширин, глядя на снимки, — „Stadtaffe“, и по-моему, именно этот рыжий… хитрый хит… заставил всех запрыгнуть на столы — откуда они уже и не сходили… за Фоксом последовало „…no satisfaction“, зрелище уже чем-то и зловещее: толпа без конца и без края вокруг тебя, под нарисованным, но таким же высоким, как натуральное, небом, поющая — все подпевали, и это было очень громко, да, просто-таки чудовищный рёв стоял, коллективный джеггер, уши закладывало, — качаясь, на столах: „I can’t get no satisfaction…“».
Ширин вспомнил, листая в очередной раз альбом, заметку в какой-то газете — о том, как один одинокий американец, тихий незаметный служащий, откладывал несколько лет деньги на «Тур своей мечты», именно там он почему-то надеялся встретить «девушку своей мечты»… Ах, ну да, это были специальные такие туры, что-то вроде плавучего клуба знакомств «кому за 30»… И вот он скопил деньги, купил путёвку — это был морской круиз, и там, на корабле, когда он в первый же вечер пошёл в общую столовую — огромный зал с хрустальными люстрами, — он увидел такую картину: за всеми столиками сидели дамы — с точки зрения теории вероятностей невероятно, но такой вот был факт: все, кроме него одного,
кто купил в тот раз билеты на «Тур своей мечты», полтысячи человек, — были женщинами… Американец сидел за столиком, в ужасе глядя по сторонам, и… когда все эти женщины вокруг начали шевелиться, медленно перемещаясь к столику, где он сидел… — во всяком случае, ему так показалось… и он сбежал, да, заперся в каюте — где и пробыл до конца рейса, наотрез отказываясь оттуда выходить, а потом долго лечился от нервного расстройства, причём счёт за лечение предъявили туристической компании, и, кажется, она его оплатила…Газетная, может быть, и невыдуманная история, которую Ширин уже точно не выдумывал, когда рассказывал её Паше на ушко — тогда же, во время зрелища толпы, танцующей на столах под «I can’t get no satsfaction…».
А Паша не только не выдумывал, но и не пересказывал её заново полностью — он просто напомнил Ширину, когда всё смешалось… Но мы забежали вперёд.
Мы оставили Ширина с альбомом Семёнова…
Так как Ширин побывал там внутри — со стороны изнанки, мёд-пиво пил, да-да… то он любил теперь «повтыкать», от нечего делать, особенно на тех — редких — страницах, где Семёнов запечатлел в числе прочего и его, Ширина: вот они с Пашей сидят за столиком чокаются масами, пока Семёнов шныряет в толпе, согнувшись, как вольный борец в стойке, ухватив противника за ногу, или… как такой карманник, только что спиздивший у кого-то эту самую камеру и улепётывающий теперь поскорее… а они с Пашей вдвоём тихо-мирно сидят посреди всех этих разверзшихся хлябей… жидкого хлеба… пиво — это же для баварца «жидкий хлеб», да…
— Я спросил у своего отца, — тихо (хотя Семёнов в этот момент был где-то далеко, но он мог в любой момент вынырнуть ) говорил Паша, — мог ли он встречаться с внучкой Громыко. Пересказал отцу — мы говорили по скайпу — всю эту историю… А он рассмеялся и сказал, что Семёнов вообще никогда не служил в армии. У меня почему-то после этого возник вопрос… Но я не смог его сформулировать… ну, я тебе говорил, что в первый момент, когда получил мейл от него, думал, что это другой Семёнов — мой старший друг, который приказал нам долго жить… Который мне когда-то говорил, кстати, что хочет съездить на Октоберфест, даже описывал, как будто там уже побывал, — из газет, конечно, или из книг… составил себе представление.
— Он читал книги?
— Представь себе.
— Я имею в виду, что время было, ты говорил, что он… скажем так, столько всего успевал… Может быть, он тогда и Томаса Вулфа прочёл… Лучшее описание Октоберфеста в мировой литературе, имхо.
— Да?
— Ну да, хотя это меня что-то от пива на высокопарность потянуло… В том смысле, что рассказ прекрасен, но я не так много читал описаний Октоберфеста в литературе… Зато читал «Взгляни на дом свой, ангел»… Да, но что это за вопрос у тебя возник?
— Да ничего… Про это «вообще»… Нет, я не могу сформулировать, да ладно, ерунда… Ну, отец подтвердил, что он его знает, по крайней мере, видел не раз, даже ещё когда этот звёздный теперь Семёнов был совсем маленьким…
— Ты что, сомневался… — удивился Ширин, — но ведь он — известен, он публичная фигура…
— Да, ну кто его знает… Ну, не могу сформулировать…
«Или мы об этом говорили позже? — подумал Ширин. — Когда всё сгорело…»
Он пролистал альбом до конца и посмотрел на пепелище…
«I can’t get no…»
— Ты знаешь про пожар? — сказал ему на следующий день Паша, позвонив то ли на рабочий, то ли на мобильный… И поведал… что сгорел как раз тот самый павильон, где они задержались накануне: «Взгляни местные новости, ангел»…
Потом, уже когда Семёнов уехал, они при встрече, как бы в шутку, обсудили, мог ли это сделать сам фотограф…
Для полноты картины, для завершённости гештальта…
Пожар произошёл ночью, никто не пострадал. Сгорело нарисованное небо в маленьких пухлых облачках, нарисованный город на стенах, нарисованное озеро и гряда гор, не говоря о столах и других деревянно-трёхмерных частях панорамы… В общем, большой такой костёр, благодаря пожарным — одиночный, пламя то есть не перекинулось на соседний павильон, и даже аттракционы, ларьки, которые были совсем рядом… Только этот павильон, один.