"Король" с Арбата

Это было давно. Еще в прошлую зиму. А вот сейчас тот самый голубой одуванчик, что лизал снежок, уже танцует. Надо же! Да ведь с кем? С Гогой из дом пять.

Значит, все кончено. Что «все», я еще толком не знаю. Но надо обязательно так сделать, чтобы больше никогда не-думать о Лариске и навсегда перечеркнуть это окно на фасаде ее дома.

Сейчас я нарочно заставил себя думать о Лидочке Кудрявцевой. Мы прозвали ее Рыжиком. С Лидочкой нельзя играть в пряталки и в другие игры, где нужна тишина. Она очень смешливая и всегда хохочет на весь двор.

Однажды я лез через забор и здорово располосовал о гвоздь штаны. Как только они затрещали, я уже начал сочинять для матери оправдательную причину, а когда спрыгнул на землю, понял, что моей фантазии не хватит: одна штанина распустилась парусом.

Хорошо, что во дворе никого не было, кроме Лидочки. Я ее не стеснялся. Зажал штаны рукой и подсел к ней на скамейку: Лидочка все видела.

–  Влетит тебе?- поинтересовалась она.

–  Да как тебе сказать…

–  Давай зашью.

–  Как зашьешь?

–  Иголкой. Посиди, я сейчас сбегаю. Она вернулась с иголкой и нитками.

–  Снимай штаны,- просто предложила она, нацеливаясь ниткой в иголку.

Я заскучал. Дело в том, что накануне Нонка достала какой-то ядовитой краски и начала ставить опыты по перекраске вещей. Она не хотела рисковать своей блузкой и уговорила меня начать с моих трусиков.

–  Бордовый цвет тебе к лицу,- обнадежила Нонка. И я доверчиво на это клюнул.

И вот сейчас все мои трусики сушатся во дворе сами по себе, а я сижу сам по себе.

–  Так снимай же, - говорит Лидочка, откусывая нитку.

Я засуетился. Оглядел наш двор и вдруг на глаза попалась пожарная лестница. Обыкновенная пожарная лестница на крышу семиэтажного Женькиного дома.

–  Вот что,-по-деловому предлагаю я.-Эти штаны я тебе сброшу с крыши.

Она приподняла рыжеватые бровки:

–  Почему? Зачем фокусы?

–  Так надо,-отрезал я. И добавил:-В целях сохранения военной тайны.

–  Понимаю,- тихо сказала она и покраснела.

Чем выше лезешь, тем сильнее гудит и качается лестница. Главное, не смотреть вниз. Вот и крыша. Штаны долой, бросаю вниз. Спарашютировали прямо крохотной Лидочке в руки.

Прогуливаюсь по крыше. Присесть нельзя. Уж очень солнце накалило железо. Какие виды! Какие дали! Вон она Москва-река, Бородинский мост, вон Можайское шоссе. Вон Поклонная гора. В школе рассказывали, что на этой горе стоял, скрестив на груди руки, угрюмый Наполеон и ждал ключей от Москвы.

Я встал в позу императора и угрюмо смотрю на Москву. Но угрюмо не получается. Уж очень веселая, красочная-милая, живая Москва. На Москву можно смотреть только с улыбкой, только тепло.

Вон белоснежный катер пашет солнечные зайчики на Москве-реке. Видна наша улица, по которой мы ходим в школу. Как-то мы шли с Лариской по этой улице, а навстречу нам Лидочка. Мороженщик катил свою тележку и разъединил нас с Лариской. Лидочка издалека улыбнулась и заторопилась навстречу. Потом мороженщик отъехал, и Лидочка поспешно повернула назад, подошла к рекламному щиту и стала внимательно его изучать. Мы прошли совсем рядом, а она так и стояла к нам спиной, уткнувшись в рекламу.

Вечером меня послали за хлебом, и я тоже остановился около рекламного щита, но там ничего не было, кроме объявления о том, что «Дорхимзавод имени Фрунзе отпускает всем гражданам шлак бесплатно и в неограниченном количестве». Рядом какой-то шутник приколол записку: «Меняю койку в общежитии на отдельную квартиру».

Вот у того перекрестка я в первый раз, страшно робея, взялся донести Ларискин портфель. А вон по той гранитной набережной нас водил Лева Гоц и рассказывал про Новодевичий монастырь и еще про Калужскую дорогу, по которой хотел отступать Наполеон из Москвы, но русские войска его опять повернули на сожженную Смоленскую землю.

А вот этот мост называется Бородинским. Он так назван в честь битвы под Бородино. На нем бронзовые щиты с именами тех, кто дрался за Москву,

Когда я прохожу по мосту, то всегда в такт шагам напеваю:

Скажи-ка, дядя, ведь недаром,

Москва, спаленная пожаром…

Наверное, Наполеон очень устал, с тоской ожидая ключей от нашей Москвы, и присел на барабан. Я тоже пробую присесть и сейчас же вскакиваю:

–  Лида! Готово?
– кричу я вниз.

–  Сейчас,- чуть слышно доносится до меня,-слезай.

–  Давай их сюда,- прошу я.

–  Я боюсь…

Вот это да! Конечно, она же не мальчишка, как же быть?

–  Лидочка, попробуй, не спеша, только: вниз не смотри,- умоляю я.- А штаны через плечо и зубами придерживай.

–  Не знаю… боюсь.

–  Лидочка, ну я тебя очень прошу.

Внизу тишина. И вдруг я замечаю, как чуть-чуть задро-

жала пожарная лестница.

Я свесился и вижу, как, подняв голову кверху, прищурившись, медленно поднимается вверх Лидочка. Поднимется на одну перекладину и долго стоит на ней, тесно прижавшись к лестнице. Потом тихонько ловит рукой следующую перекладину и очень медленно поднимает коленку, подтягивается и опять долго стоит, как бы к чему прислушивается.

И вот она уже на последней ступеньке. Сейчас глаза широко раскрыты, на белом лице медные веснушки. Пальцы крепко впились в перекладину.

–  Алеша, бери,- шепчет она.- Я боюсь шевельнуться. Я снимаю с ее плеча штаны и вдруг, сам не знаю почему,

целую ее в каштановую голову, а потом в лоб.

–  Спасибо тебе, миленькая.

Лицо ее розовеет. Теперь веснушки уже из медных становятся золотыми и их почти не видно. Она тихо улыбается и смотрит куда-то вниз:

–  Да ну тебя, сумасшедший!

Я справляюсь со штанами, говорю:

–  Давай помогу спуститься.

–  Не надо. Я уже не боюсь.

И снова загудела, задрожала лестница, но теперь уже бодро, уверенно, так, словно по ней спускаются настоящие пожарники.

Интересно все получается: чем больше я думаю о Лидочке, тем все дальше куда-то в туман уплывает Ларискино окно. А потом и вовсе исчезает.

Спят, сладко посапывают во сне мальчишки на крыше сарая. Отдыхают уставшие за день босоногие пятки. Ночь заботливо лечит дневные синяки, царапины.

Наш двор, наша Плющиха хороши рано-рано утром. Солнце нацеливается, долго выбирает, куда ему попасть. Пощупает наши одеяла -нет, не то. Конечно, чего же здесь интересно для солнышка: ведь одеяла дают на крышу самые драные.

Пошарит, ощупает, погреет солнышко подушку, задумается: тут что-то есть. А уж потом как прицелится, так и не отстанет.

Мы крутимся, а оно стоит на своем, не отходит.

Пахнет очень здорово мальчишками, нагретой ватой, подушкой и еще утром. Тетя Дуся убирает двор. Метлой туда, сюда, все вниз смотрит, нас не гонит.