Королевская аллея

После своих фантазий насчет африканского царя Эрнст Бертрам только сейчас, по-видимому, вполне осознал, что он распростерт у ног выходца из тропической зоны…

— Это ваш бой?

— Я уже один раз сказал, что вам пора уходить.

— Какой красивый человек! Эрнст тоже был красив, но по-другому. Ох, сколько времени с тех пор утекло…

— Встаньте. Ну же!

— Я вам уступлю половину писем, если вы организуете нашу встречу. Это целое состояние!

Бертрам напрягся и, не без помощи четырех посторонних рук, поднялся на ноги. Он доковылял до кресла, убрал в портфель письма и жестянку с бутербродом. Потом потянулся за беретом и плащом. Дужка очков как-то подозрительно провисла, несмотря на наличие скрепляющего пластыря.

— Вы мне поможете.

— Это не в моих силах.

Эрнст Бертрам поплелся к двери. Он больше не обернулся, прикрыл ее за собой.

— Одевайся или как хочешь. Я, во всяком случае, собираюсь спрыгнуть с балкона…

К «Золотому кольцу»

Ощущение сытости, вызванное чечевичным супом с крупными кусочками колбасы и ломтиками картофеля, улетучилось. Теперь в самом деле заявил о себе аппетит — захотелось, например, обещанного куриного рагу. Но он должен и может еще немного потерпеть. Клаус не рухнул на улицу, перегнувшись через балконное ограждение, а решил и сам принять ванну; пока набиралась вода, он воспользовался наличествующей альтернативой к безвозвратному акту отчаяния, то есть ненадолго прилег… В данный момент, возможно, он вторично ополаскивается под душем — теперь под холодным. Они еще раньше обсудили вопрос, не отправиться ли им в город через черный ход, чтобы избежать дальнейших атак. Но пробираться вслепую по хозяйственным коридорам и открывать наудачу одну дверь за другой — так, того и гляди, накличешь на свою голову всамделишного гостиничного детектива. И потом, это только Клауса преследуют все кому не лень; он же, Анвар, может, как свободный и незапятнанный человек, находиться где угодно. Как они вместе доберутся до улицы? Как-нибудь…

Кресло оказалось удобным. Mijnheer Анвар Батак Сумайпутра, человек лет тридцати пяти в аккуратно застегнутых гамашах, спускающихся на легкие лакированные ботинки, скрестил вытянутые ноги. Таким образом он обманывал себя, создавая видимость непринужденности, которой в действительности неоткуда было взяться. Ведь даже если ты понимаешь в разговоре только каждое третье слово и вообще не имеешь представления о приватной жизни немцев в последние десятилетия, сочетание эстрадного пения с настоянным на травах шнапсом и распростертым у твоих ног военным преступником не может не действовать на нервы. Но, как бы то ни было, эти бесцеремонные вторжения — которым, надо заметить, свойственна еще и повышенная эмоциональная интенсивность — остаются сферой Клауса. Анвар наугад поправил узел галстука. У кельнера он еще раньше заказал sparkling water [39] и теперь с удовольствием отпил глоток «Фюрстенборна». В вестибюле царила обычная вечерняя суета — вероятно, чуть более приглушенная, чем на протяжении дня. Кельнеры в белых форменных куртках распахивали двери в ресторан перед парами в смокингах и вечерних платьях. Из-за двери курительного солона, который здесь назывался «Дельфтской гостиной», просачивался приятный табачный аромат. Господин с коньячной рюмкой в руке приоткрыл эту дверь и глянул в сторону лестницы, после чего опять растворился в дельфтских испарениях. Парикмахерская была закрыта; зато продавщица газетного киоска как раз сейчас укомплектовывала стенд вечерними выпусками газет. Служащие рецепции вешали на место ключи или сидели, склонившись над документами. Никаких особых дел у них в этот час не было. Анвар подумал о Мистере Генри, бармене из отеля Old Victorian: что этот китаец, с придуманным им коктейлем «Золотой журавль», который ничем не уступает изысканным винам фирмы «Фетцер», мог бы и здесь обеспечить откровенные разговоры у стойки. Но… последний запас бутылок с алкогольными напитками, которым располагал Мистер Генри, наверняка уже конфискован или перебит из винтовок, нынешняя же судьба самого бара, где некогда встречались представители западного мира и местные жители, теряется во мраке. Жаль: раньше там, в обход таможенных правил, заключалось так много деловых соглашений — достаточно было достать портмоне или просто ударить по рукам.

39

Минеральную воду (англ.).

Теперь это продолжится в Гонконге.

Бронзовый слон за его спиной, на каминной полке, не помог Анвару Батаку расслабиться. Кругом европейцы. В поле его зрения нет даже ни одного негра, ни одного араба. Он — единственный темнокожий в пространстве между курительной комнатой и будкой портье. Многие бросают на него удивленный взгляд. Причинить ему физическую боль, как они еще недавно поступали с темнокожими, немцы больше не могут. Наверняка где-то поблизости располагаются казармы английских или американских солдат. В незапамятные времена, еще мальчишкой, он, само собой, катался на спине Сукиры, слонихи зажиточного крестьянина Вахида Хасийма, когда эту гигантскую серую даму препровождали для купания к горной реке, — половина детворы их деревни могла одновременно разместиться на спине Сукиры; здесь же постояльцы отеля, проходящие мимо камина, вообще не замечают изображения роскошного животного. Хотя речь в данном случае идет не о маленьком индонезийском слоне, а о настоящем, с большими ушами, — из Африки.

Анвар позволил своему лицу окаменеть, не заботясь о том, что кому-то оно может показаться высокомерным. Потому что из-за афишной тумбы выглянул военный преступник, он же профессор, в очках с провисшей дужкой, и подал ему рукой странный знак — поскольку рука не поднялась выше уровня живота, это походило на дрожательный паралич. Вступать в общение с бандитом — о таком даже вопрос не стоит; тем более здесь, в Рейнланде, где он один как перст. Анвар притопнул ногой (скорее зримо, чем слышимо), и плечи у Бертрама обвисли. Портье заговорил с ним, и преследователь Клауса Хойзера исчез за ведущими на улицу дверьми. Помимо привратника-инвалида, у которого, насколько он помнил, утром не хватало другой руки, Анвар заметил еще и безногого постояльца в кресле на колесах. Хотя заранее он об этом особо не думал, он все же ожидал, что увидит в Германии — после большой войны — гораздо больше калек, слепых, людей с перекошенными от боли лицами. Однако пострадавший в войне народ казался, в общем и целом, на удивление невредимым и бойким: подолы платьев взвихривались над накрахмаленными нижними юбками; у одного господина не хватало на руке пальца, зато на другой руке сверкало золотое кольцо. Что ж, гранд-отель — не прибежище жертв войны. Энергия европейцев (конечно, когда речь не идет о расчистке под пашню участка леса или о строительстве госпиталя) представлялась ему устрашающей. Они не знают покоя, если только их не обессиливает жара. В летнее время Mevrouw Буман часами сидела на затененной веранде и лишь изредка, обмахиваясь веером, вздыхала: «Пусть Господь избавит нас от этих огненных мук… Королева не знает, как сильно мы страдаем». В зависимости от настроения, Mevrouw в такие раскаленные недели либо заставляла его особенно усердно выпалывать — у нее на глазах — огородные грядки, либо отсылала читать молитвенник под малярийное дерево^{230}.

Это было знаком небесной милости — что Буманы отправили его на работу в отель Centraal.

Белые люди у газетного стенда и на лестнице, покрытой ковром; болтающие белые, собравшиеся выйти в город; даже служащие отеля, и те европейцы: женщины и мужчины с кружевными наколками или в фирменных куртках. Большинство из тех, что работают, делают это бесшумно и целеустремленно. Некоторые европейцы имеют привычный для него облик — они толстые и потные. Вот тучный господин в шляпе с трудом протиснулся в телефонную будку… Неважно, элегантны эти люди или неуклюжи, Анвару мерещится скрывающаяся за ними тайная власть: система северного мира, подчинившая себе почти всё. Ему требуется гораздо больше внутренней силы, чем он предполагал, чтобы чувствовать себя среди этих бывших деспотов не их южным подданным, а гостем — таким же, как остальные. Он находит удивительным, что его соотечественники, эти часто враждующие между собой племена, сумели сбросить с себя многовековое иго и заставить голландцев, вместе с их танками и канонерскими лодками, убраться восвояси, за море. Сам он, вместе с Клаусом, тогда уже жил на Янцзы. Голландцы, которым после окончания европейской войны почти нечего было жрать у себя на родине, искусно представляли проводимые ими — в Азии — облавы и казни мятежников, сожжение целых деревень как полицейские акции, а свои концентрационные лагеря называли лагерями для интернированных. Но их маленькой метрополии, по размерам сопоставимой с краешком одной лишь Суматры, не хватило сил для борьбы на Дальнем Востоке; и после того, как Индия добилась независимости, Гааге тоже пришлось отпустить на свободу свою островную империю. Этого потребовали американцы. Что в Дюссельдорфе проходит Голландская неделя, это Анвар уже понял — он видел объявление на афишной тумбе. Но теперь вдруг ситуация стала для него тягостной. Ведь зазвучавший рядом язык он знал, владел им в совершенстве.

— Ik moek nog even terug naar mijn kamer, от mijn geld te halen [40] .

— Ach, dat is niet nodig, Aaltje. Ik heb genoeg bij me [41] .

— Ik moet nog een beetje wisselen [42] .

— Is dat nog de moeite waard? Overmorgen zijn we weer in Dordrecht [43] .

Обе дамы опустились в тяжелые кресла слева от него. Блондинка в странной шляпке-ободке, от уха до уха, рылась у себя в сумочке; ее корпулентная спутница руками в нитяных перчатках разгладила на коленях подол тафтяного платья, она казалась запыхавшейся. Вместо портмоне, забытого в номере, госпожа Алтье извлекла из сумочки два билета:

40

Я бы хотела сейчас вернуться в свой номер, чтобы взять деньги (голл.).

41

Ах, в этом нет необходимости, Алтье. У меня денег достаточно (голл.).

42

Я бы хотела еще немного поменять (голл.).

43

Стоит ли? Послезавтра мы возвращаемся в Дордрехт (голл.).

— Aan de entreekaartjes heb ik in ieder geval gedacht [44] .

Тут они заметили, в непосредственной близости от себя, Анвара. Он хотел было выпить стакан воды, но слишком нервничал, чтобы спокойно держать стакан. Если эти женщины хоть раз побывали на Малайском архипелаге, они непременно узнают в нем уроженца тамошних мест. Важно ли это для двух голландок? Смерят ли они его презрительным взглядом, потому что он, отродье мятежников, сейчас позволил себе, в гамашах и с носовым платком в нагрудном кармане, рассесться в кресле перед европейским камином? Посмел, чтобы его обслуживали белые люди — в непосредственной близости от их Метрополии!.. Голландцы, правда, попадаются здесь повсюду, но нельзя сказать, чтобы их было чрезмерно много. Может, в Дордрехте эти дамы познакомились с супругами Буман, которые, отчаявшись, проводят вечер жизни в молитвах, — если, конечно, их не убили в период борьбы за освобождение Индонезии.

44

О входных билетах я, во всяком случае, подумала (голл.).

Глупо, что он что-то сказал, но ведь человек часто говорит лишь наполовину осознанно.

— Goedenavond [45] .

Женщины удивленно переглянулись. Щекотливая ситуация: будучи мужчиной, он не мог не поздороваться с двумя дамами.

— Insgelijks [46] , — ответили они.

У всех троих, похоже, возникло ощущение мучительной неловкости. Блондинка отвела взгляд от его гамаш и, казалось, никак не могла решить, следует ли ей оценить этот аксессуар костюма как неуместный или экстравагантный. Те же соображения, подумал Анвар, применимы и к ее дугообразной шляпе, украшенной пером цапли. Незнакомки, похоже, не были расположены к беседе или слишком торопились на выступление нидерландского женского хора. Замочек сумочки щелкнул, они кивнули, и он пожелал им «Ееп angenaam openthoud» [47] — что, может быть, прозвучало чересчур фамильярно. Корпулентная дама, в синем тафтяном платье, подхватила под руку свою спутницу, но у нее еще осталось достаточно свободы движений, чтобы достать из перекинутой через плечо сумки — Анвар это прекрасно разглядел — серебряную фляжку с завинчивающейся крышкой-стаканчиком. Она тотчас и подкрепила свои силы — джином или виски.

45

Добрый вечер (голл.).

46

И вам того же (голл.).

47

Приятного времяпрепровождения (голл.).

Он бы не отказался еще немного поговорить по-голландски (а может, одна из дам владеет и малайским). Не исключено, что это даже доставило бы всем троим удовольствие.

Но — как вышло, так вышло. При такой температуре, не дотягивающей и до тридцати градусов, вполне можно было бы разжечь огонь в камине. Он теперь спокойно отпил глоток воды. Клаус обычно долго возится в ванной — как, впрочем, и он сам. Но почему бы и не побаловать себя…

Чего, собственно, хотел здешний военный преступник? Поскольку Клаус, купаясь, нередко разговаривает сам с собой (с годами у каждого все чаще возникает потребность выяснить отношения с собственной персоной), он, вероятно, если можно так выразиться, уже утопил в ванне этого нежеланного гостя. Приятно зазвучала в Анваровой голове мелодия песенки, которую исполнила первая — вломившаяся к ним — посетительница: Забудь тревоги, просто знай: причины нету для волненья… Всё так и есть, если он правильно понял, и все же — не совсем. Осталось много деликатных и нерешенных вопросов. Имея это в виду, он, как мужчина и партнер, должен сохранять бдительность и маневренность. Если почувствует, что его друг чрезмерно опечален, — нужно тотчас принять соответствующие меры. Да, но какие меры он может принять в данный момент, из этого кресла? Да и нет такой необходимости. Путешествия и без того вносят приятное разнообразие…

— Могу я предложить вам еще бутылочку «Фюрстенборна»?

— A wine from the Rhine, please [48] .

Старший официант не спешил уходить. Поскольку Анвар и сам когда-то работал в отеле Centraal, он понял, что с его заказом что-то не так.

— «Гайзенхаймер»? Штайнбергское или из Нирштайна?

— Sounds very good, the last one [49] .

Он откинулся на спинку кресла. И тут увидел, как она спускается по лестнице. Эрика Манн. Одетая теперь по-другому. В абрикосового цвета брючный костюм. Другие дамы настороженно разглядывают эту певицу и дочь знаменитого писателя. Ее внимание направлено вовсе не на него. Грациозная Эрика спешит навстречу господину, стоящему у стойки рецепции. Он — в клетчатом пиджаке с кожаными заплатами на рукавах. Невысокого роста, чемодан поставил на пол рядом с собой. В правой руке держит трубку. У кого из них лицо более напряженное — у спешащей к этому человеку или у него самого, — так сразу и не решишь. Она раскинула руки, но снова отвела их назад; он же свои руки, вместе с нераскуренной трубкой, сунул в карманы — и чуть-чуть отошел от стойки.

48

Какое-нибудь вино из Рейна, пожалуйста (англ.).

49

Звучит очень хорошо, последнее (англ.).