Королевы бандитов

Одна уступка повлекла за собой другие. После банных процедур он сидел на полу, скрестив ноги, ждал, пока высохнут волосы, и слушал с ней радио («Кто бы мог подумать, что косатки, киты-убийцы, такие мамочкины сынки? Наверно, они индусы»). Однажды вечером Гита накормила его ужином, потому что ни у кого из работодателей, один из которых всегда обеспечивал Рамеша пропитанием, не осталось для него объедков («Ты уверена, что хватит на двоих? Не хочу, чтобы ты из-за меня ходила голодная»). Но «накормить» еще не означало «поужинать вместе» – Гита заставила его поесть на крыльце и вымыть за собой посуду («Да тарелку и мыть не придется, Гита, – было так вкусно, что я вылизал ее дочиста»). На следующий день Рамеш сходил на рынок и принес овощи («Скромная благодарность за пир, который ты устроила мне прошлым вечером»). Гита обнаружила, что нарезать побольше ингредиентов для овощной смеси ничуть не трудно, подержать кастрюлю подольше на плите не хлопотно, а компания после еды не так уж утомительна, хоть это и Рамеш («Хочешь, открою тайну? Мне кажется, я не сильно много потерял, когда ослеп. Раньше я всегда был пьяный, а это не что иное, как разновидность слепоты. Теперь я всегда трезвый, а это форма прозрения»). Так, мало-помалу, они незаметным образом оказались по колено в той самой семейной жизни. Рамеш наслаждался каждой своей скромной победой, а Гита утешала себя тем, что она еще не потеряла почву под ногами, потому что контролирует ситуацию и по своей воле выдает ему привилегии, которые может отобрать в любой момент. И никто не мог помешать ей встретиться с Каремом, что она и сделала одним прекрасным утром, отправившись в его магазин на разведку.

– Привет, – сказала Гита, отметив про себя, что выглядит Карем неплохо.

– Привет.

– Как дети?

– Буянят. А ты как?

– Рамеш вернулся, – выдохнула она.

– Я слышал.

– Он не приходил к тебе… купить что-нибудь?

Карем покачал головой:

– Нет.

– Значит, он и правда бросил пить.

– Сомневаюсь.

– В смысле? – прищурилась она.

– Я ему не верю, Гита.

– А тебе я должна верить?

– В смысле? – прищурился в свою очередь Карем.

Дело было не в том, что Гита перестала верить Карему, чтобы отдать все свое доверие Рамешу. Она не верила им обоим. Но намек Карема на то, что ее дурачат или что она позволяет себя дурачить – что она дура, в конце концов! – больно ее задел. А вкупе с подозрением, что Карем что-то от нее скрывает, это заставило ее чувствовать себя дурой, одураченной со всех сторон.

– Ты знал, что Рамеш ослеп – случайно сам проболтался, но тогда я не придала этому значения. Кроме того, ты всегда говорил о нем в настоящем времени, а все остальные в деревне про него говорят «был». То есть ты точно знал, что он жив. Ты все это время знал, где Рамеш, и ничего не сказал мне об этом.

Карем, стоявший по другую сторону прилавка, вздохнул, плечи у него поникли, и Гите пришлось расстаться с затаенной надеждой на то, что она ошибается.

– Нет, не все это время, Гита, клянусь. Я видел его только один раз в Кохре, около года назад. Я приехал к Бада-Бхаю, а у него там поднялась суета – он созвал всех своих людей, потому что Лакха… ты помнишь ту женщину-рабари у него в доме? – Гита кивнула – она бы не забыла служанку, которую хозяйка дома отхлестала по щекам на кухне у Бада-Бхая. – Ну вот, она с сыном куда-то пропала. Когда мы искали ее по всему дому, я и увидел Рамеша.

Это объясняло мгновенно возникшую открытую ненависть Бандита к нему – они встречались раньше.

– Она сказала, почему сбежала с сыном? – спросила Гита.

Вопрос Карема удивил, но он охотно ответил, радуясь тому, что Гита немного оттаяла:

– Лакха? Жена Бада-Бхая ее третировала. И она не сбежала, а просто спряталась. Гита, послушай… Я даже не разговаривал тогда с Рамешем, просто заметил его в доме, и Бада-Бхай сказал, что он слепой. Потом Рамеш ушел неизвестно куда – у Бада-Бхая строгое правило, согласно которому все его подручные должны держать язык за зубами. Клянусь, это было задолго до того, как мы с тобой…

Гита покачала головой:

– Клянись сколько хочешь, но ты и сам знаешь, что должен был сказать мне о Рамеше. Иначе тебе не понадобилось бы клясться.

Карем тяжело вздохнул, но покивал в знак согласия. Гита заметила, что он снова носит серьгу в ухе.

– Что ж, так будет справедливо – не верь мне. Не верь, пока я снова этого не заслужу. Но и Рамешу тоже не верь, хорошо? Потому что он доверия не заслуживает и не заслужит.

Ни Карем, ни все остальные – даже Салони – кое о чем не догадывались, по мнению Гиты. Они не догадывались, что Гита вовсе не из тех брошенных жен, которых муж-подлец может обманом заставить себя простить. Она просто поджидала удачного момента, чтобы сделать свой ход в этой игре. И если пока что она вела себя с Рамешем вполне цивилизованно, то лишь потому, что восхищалась его полным отказом от алкоголя.

– Я ему не верю, – ответила она Карему. – Но вряд ли Рамеш может причинить мне вред. Он же слепой.

– Это даже как-то оскорбительно – с таким пренебрежением отзываться о слепом человеке…

Гита вскинула взгляд на Карема:

– Ты еще не настолько заслужил доверие, чтобы переходить к шуткам.

– Прости, – сказал Карем со смиренным, как у наказанного Бандита, видом. – Просто хочу, чтобы мы по-прежнему были друзьями.

– Я тоже. Только мне нужно какое-то время, чтобы во всем разобраться.

– Например, в том, что ты чувствуешь к Рамешу?

– Нет, – быстро сказала Гита. – Но мне нужно быть осторожной. Я не могу выгнать его законным способом, а в деревне ему к тому же все сочувствуют.

Карем пожал плечами:

– Не все.

– Большинство. Он слепой, Карем. Сам же понимаешь, что положение у него хуже некуда.

– Он давно ослеп, Гита. Но вернулся только сейчас. Почему?

Вопрос был вполне резонный, думала Гита на обратном пути. Поэтому, придя домой, она достала из-под груды своих припасов в углу бутылку чистого рома – ту самую, что по просьбе Салони принес ей Карем, – и поставила ее рядом с жестяной банкой листового чая, который Рамеш заваривал каждое утро. Чем тест отличается от западни? Есть ли между ними разница? Возможно, все зависит от того, какой ожидается результат.

На всякий случай – пусть это и было перебором – Гита еще передвинула мебель и расставила разные предметы посреди комнаты, а потом наблюдала, как Рамеш спотыкается то о кресло, то о ведро, попадавшиеся ему на пути. Он шел с уверенностью человека, который выучил маршрут и не ожидает подвоха, так что всякий раз, когда он врезался во что-нибудь, Гиту охватывал стыд. Но окончательно она прониклась чувством глубокого отвращения к себе, когда вечером Рамеш обратился к ней поверх миски с картофельным карри:

– Я никогда не надеялся, что ты сразу поверишь мне, Гита. И ты, безусловно, имеешь право на месть, так что можешь сколько угодно выставлять у меня на пути стулья и ведра. Я это заслужил. Но провоцировать-то меня зачем?

– Провоцировать?..

– Я нашел бутылку. Как ты и рассчитывала. – О… я…

Он неверно понял смысл ее теста-западни, но Гита все равно возликовала. – Погоди, а как ты ее увидел? – спохватилась она. – Ты же…

Рамеш постучал пальцем по носу, и Гита разочарованно выдохнула:

– Ох…

– Так зачем ты это сделала?

– Не знаю, что я пыталась доказать… Возможно, что ты не изменился.

– Я сказал, что больше не пью, но это не значит, что я не испытываю тяги к спиртному. Дурные привычки неистребимы. Я стараюсь держаться подальше от искушений, поскольку знаю свою слабость. Поэтому ты поступила… – Рамеш покачал головой, – жестоко.

– Ты прав.

– Понимаю, ты злишься на меня. И злость не пройдет только от того, что я изменился. Я столько лет причинял тебе боль… – Глаза с расфокусированным взглядом наполнились слезами. – Иногда я даже рад, что ослеп, потому что все равно не смог бы взглянуть тебе в лицо. Я трус, да?