Коронованный наемник

– Ради Эру, вождь, не убивайте его!!!

Сармагат не понял горячности Эрвига, но в голосе того звучало такое страдание, что орк спешился и натравил на оборотня варга. Прекрасно обученный зверь в считанные секунды прижал Раба Слез к иссохшей на летнем солнце земле, и вождь связал несчастного колчанным ремнем.

Знахарь неловко спустился с дерева, дрожа, прильнул к стволу, отирая с ладоней смолу о кафтан:

– Благодарю вас, вождь, – пробормотал он, а Сармагат мягко покачал головой:

– Я рад, что вы носите мой дар с собой…

… Они проговорили до поздней ночи. Эрвиг то поднимал на орка полный страдания взгляд, то отрывисто, сухо благодарил за помощь. Он вовсе не хотел больше видеть в своей жизни вождя и теперь мучительно стыдился того, что малодушно позвал его на выручку…

Сармагат не чувствовал себя уязвленным. Он всегда знал, что его присутствие в тягость старику, так долго боровшемуся с призраками своего прошлого, все никак не соглашавшимися его отпустить.

Но настал рассвет, и Сармагат уже собирался спросить, сумеет ли знахарь сам добраться в свое жилище, которое так ревностно от него скрывает. А Эрвиг вдруг встал, сжимая плечо орка и глядя ему в глаза требовательно и горячо.

– Вождь, – проговорил он неожиданно твердо, – спасибо, что не убили этого несчастного. Я знал его еще ребенком. Это мальчик из моей прежней деревни. Я сам принимал его у его матери. Вы можете усмехнуться над моими сантиментами, но я не могу допустить его смерти. Полагаю, вы все знаете обо мне от вашего сына, Сармагат. Я был слеп, я допустил много ошибок. И боюсь, я мало чему научился на них. Но Эру свидетель, если бы я мог… Если бы я только мог спасти этого ребенка, я дожил бы свой век в мире, зная, что прощен Единым. Но я не могу. И потому мне остается лишь утешаться тем, что я не стал причиной его гибели.

И несгибаемый Сармагат дрогнул в тот миг. Он встал, поднимая с земли арбалет, свистнул варгу. А потом ответил:

– Я могу дать вам этот шанс, Эрвиг. И я буду рад, если тем самым смогу искупить и свою вину перед вами.

…Через два дня Эрвиг протянул Сармагату старинный свиток. Знахарь был бледен и слаб, глубокие следы когтей виднелись на предплечье, а глаза, опухшие, словно от слез, струили умиротворенный свет.

– Спасибо вам, Сармагат, – произнес он, и в голосе его звучал покой, – мальчик еще без сознания, но он скоро пойдет на поправку. Да благословит вас Эру, – прошептал лекарь, и в черных агатах глаз снова блеснули предательские слезы.

И орк крепко сжал сухую руку старика своей могучей когтистой лапой.

– Погодите, Эрвиг, – негромко проговорил он, – мне нужно сказать вам еще кое-что, последнее, перед тем, как вы вычеркнете память о нашей встрече из вашей судьбы. Не отводите глаз. Я знаю, что вы хотите этого, и нисколько не осуждаю вас.

…Назавтра исцеленный юноша очнулся от забытья, и в жизнь Сармагата вошел Таргис…

…Вождь вздрогнул, выныривая из воспоминаний. Сжал флягу, словно опять пожимая руку знахаря, и прикрыл глаза. Он все же погубил его, хотя так старался защитить.

Вздохнув, Сармагат отложил флягу и встал из кресла, мерно зашагав из угла в угол. Леголас спросил, за каким балрогом орк тащил его к себе в берлогу. Наивный… Откуда ему знать, что пережил Сармагат в те минуты у водопада? Что чувствовал, отирая с изуродованного лица черную кровь и слыша хриплое дыхание. Мелькор всемогущий, как мало этот парень еще постиг, как мало знает о своем новом пути… О том, что от него отвернется весь мир. Что его предадут все, кто когда-то любил его. Все, кроме одного. Того, кто однажды прошел этим же путем.

====== Глава 40. Руины пьедестала ======

Тусклое пятно солнца уже скрылось за лесом, и снег залиловел густыми тенями, когда Камрин остановила Стрижа в молодом сосняке и устало соскользнула с его спины наземь. Сарн спешился, привязал тяжело водящего боками коня к корявому стволу и сел рядом с девушкой на снег, ощущая жгучую неловкость:

– Простите меня, неотесанного олуха, миледи, – проговорил он, виновато касаясь затянутой в перчатку руки Камрин, – я даже не удосужился спросить, не голодны ли вы. Уже не говоря о том, что вы едва встали с одра болезни. Право, мне до смерти стыдно, я все же совершенно закоренелый солдафон.

Но Камрин усмехнулась уголком рта:

– Сарн, привыкните, наконец, к мысли, что я не хрупкая девица с гербом на уголке подушки. Я дочь рыцаря и сестра рыцаря. Моя мать рано умерла, отец служил в личной страже князя, редко отлучаясь из замка, и воспитывал меня, по сути, Йолаф. До четырнадцати лет я намного ловчее шнуровала наручи, чем корсаж. Я не умею играть на арфе, как Эрсилия, зато попадаю из лука в желудь с сорока шагов. И я точно знаю, что, назвав себя пекарем, уже нельзя жаловаться на жар печи, грязные руки и тяжелые мешки с мукой.

Сарн внимательно смотрел в бледное лицо девицы, подмечая желтизну под глазами и упрямо сжатые губы.

– Я и не думал считать вас оранжерейным цветком, – неожиданно прямо проговорил он, – я слишком много знаю о вас, чтоб недооценивать вашу волю. Но, как бы вы ни были сильны и независимы, вы женщина. И вам нет нужды воспринимать это, как признак своей уязвимости. Ведь в этом и есть ваша главная сила.

Камрин чуть сдвинула брови, розовея, а эльф вдруг мягко и лукаво улыбнулся:

– Да не хмурьтесь же вы. Я вовсе не собираюсь вас учить. Я сам порядком проголодался и должен был раньше подумать о привале. Марджи, добрая душа, вчера принесла мне ужин, и я предусмотрительно захватил его с собой.

Камрин секунду молчала, а потом вполголоса рассмеялась:

– Я уже третью милю горюю о пудинге, который Марджи принесла вчера мне.

Сарн снял с коня чересседельник и заглянул в суму:

– Не печальтесь. Ваша кухарка очень лестного мнения об аппетите лесных эльфов, мы с вами не пропадем.

– Жаль только, огня не разжечь, – Камрин поежилась и пристально поглядела в гущу обледеневших стволов, – видите вон те изломанные скалы? Это и есть парадная лестница в убежище Сармагата. Мы на месте, друг мой.

Сарн вгляделся в темную массу, густеющую вдалеке и плохо различимую в полумраке вечернего леса.

– Что ж, – буднично сказал он, стягивая перчатки и вынимая нож, – была бы лестница, а как по ней подняться – придумать можно. Но не сейчас. Сейчас давайте ужинать.

Камрин молча смотрела на эльфа: он спокойно нарезал ветчину, а плотно сжатые губы подрагивали, и в карих глазах метались тени каких-то невысказанных чувств. Ему нелегко давалось это неколебимое самообладание…

Но Камрин несложно было понять спутника, ведь только предыдущей ночью она сама со слезами умоляла его не терять времени и немедленно выступать, а каждая минута казалась ей той последней и единственной, от которой зависело все.