Коронованный наемник

Эльфийский плащ поразил Йолафа уже тем, что, туго свернутый и спрятанный под камзол, он не успел промокнуть в стремнине. Выбравшись из-под скальной громады в хмурые объятия вечернего леса, беглец задрапировался в неприметно-серое шерстяное эльфийское одеяние и свистнул Подкупу. Варг немедленно материализовался из марева лиловатых теней, и вскоре одинокий всадник уже мчался сквозь быстро сгущающиеся сумерки к оставленному рыцарями убежищу.

Рыцарь гнал зверя, не щадя. Он пытался помнить об осторожности, но душа перекипела тревогой, уже нечувствительная к любым опасениям. Варг огромными скачками перелетал через овраги, петлял в темном подлеске, нырял под причудливые нагромождения бурелома, в полумраке похожие на развалины неладно выстроенных хижин. Снег был грязен, а местами вовсе вытоптан до земли прошедшим орочьим войском. Но еще через несколько лиг Йолаф уклонился вглубь леса, оставив далеко позади все следы. Здесь можно было остановиться и развести костер, чтоб, наконец, обсушить промокшую одежду. Похоже, Валар действительно наскучило измышлять ренегату новые козни, поскольку, подъезжая к штабу, рыцарь заметил в уже почти совсем темном покрове снежных облаков лоскут чистого неба, размером всего с рукав рубашки.

Убежище привычно встретило его глухой тишиной и тьмой, словно ничего не изменилось, и он просто вернулся из очередного дозора. Чернильная мгла входного грота, едва угадывающиеся под потолком округлые силуэты подвешенных бурдюков с зачарованной водой. Это была его первая предосторожность после вселения в неуютное подземное жилище. Несколько стрел, наугад пущенных под потолок, делали вход в штаб смертельной западней для орков.

Из-за уступа стены вынырнула бесформенная фигура закутанного в плащ часового, все так же добросовестно охранявшего убежище мятежников:

– Эй, какого Моргота… Йолаф! Живой! – караульный бросился к командиру и с внезапной фамильярностью схватил за плечи.

– Здорово, Сэм, – сердечно отозвался Йолаф, но рыцарь сразу уловил в голосе главаря напряженно-нетерпеливую ноту и встрепенулся:

– Неладно что-то, командир?

– В городе все обошлось, брат, не тревожься. Следующим отрядом отправишься домой, мать повидаешь. После подробности расскажу, а пока не серчай, я очень спешу, – Йолаф хлопнул караульного по плечу и быстрым шагом растворился во тьме лабиринта.

Часовой понимающе поглядел командиру вслед, с заметным облегчением завернулся в плащ и вернулся на свой пост: оставленные в штабе караульные провели весьма беспокойные сутки, ожидая вестей из столицы.

Йолаф же почти бегом несся по коридорам, на ходу сорвав со стены первый попавшийся факел. Он никогда еще не оставлял Эрсилию одну так надолго. Все эти дни он заставлял себя помнить, что она под защитой, а его соратники никогда не позволят себе недоглядеть за подопечной командира. Он должен был думать только так, иначе разум заполнялся клубящимися облаками ужаса и бессильной злобы, лишая рыцаря хладнокровия и ясности ума, а это был кратчайший путь к бессмысленной гибели. Но сейчас, когда Эрсилию от него отделяли лишь несколько фарлонгов темного лабиринта, Йолаф вдруг ощутил, как все тревоги и опасения, что он долго загонял в потаенные углы души, сейчас вдруг вырвались на свободу; как пальцы леденеют на древке факела, а сердце готово разорвать грудь.

Последний поворот взблеснул россыпью мелких капель на вечно сыром камне, и Йолаф увидел неяркий свет, дрожащим красноватым контуром окаймляющий крутой изгиб коридора. Он еще прибавил шагу и ворвался в последний тоннель. Там на стене ровно горел такой же факел, как в его собственной руке. У решетки, отрезающей грот Эрсилии, на расстеленном плаще сидел человек и неторопливо чинил рукав снятого камзола. Услышав звук приближающихся шагов, он спокойно поднял голову, и на рыцаря взглянули знакомые болотисто-зеленые глаза.

– Йолаф… Слава Эру. Я уж тревожился, не случилось ли беды, – варгер поднялся с пола и вдруг протянул ренегату руку, чего никогда прежде не делал. И от этого несвойственного вассалу Сармагата сердечного тона, от этой протянутой руки на Йолафа отчетливо потянуло несчастьем… Он ответил на рукопожатие и молча шагнул к решетке. Эрсилия лежала в темном углу. Тихо, покойно, и ее даже в этом облике хрупкое тело почти терялось в складках тяжелых меховых пледов. На один страшный миг рыцарю показалось, что она не дышит. Но Таргис тихо тронул его за локоть:

– Войди к ней. Теперь можно.

Йолаф понял его. Немеющими пальцами он отпер замки и подошел к оборотню. Опустился на пледы, и Эрсилия подняла голову с пушистого покрова. Несколько нескончаемо длинных минут он молча смотрел в ее глаза. Они все еще были жутковато-желтые, но в них не было больше бессмысленной звериной злобы. Это были почти глаза прежней Эрсилии. Задумчивые, внимательные и ласковые.

…Она всегда старалась помнить о твердо внушенных ей правилах девичьей скромности, даже в разговоре она часто опускала глаза долу, как это предписывал странный этикет благородных девиц на выданье. Но порой, обернувшись на внезапное интуитивное ощущение, молодой княжеский гвардеец ловил на себе этот задумчивый и ласковый взгляд, от которого кожу долго щекотало едва различимое тепло, и ему хотелось накрыть ладонью задержавшийся след, будто поймать замешкавшуюся бабочку.

А сейчас ей ни к чему было больше опускать глаза. Измученная душа в изуродованной оболочке, она уже была вне власти любых условностей или правил. Она прямо, неотрывно смотрела на Йолафа, то ли ища что-то в его лице, то ли просто давая себе эту запоздавшую свободу. И рыцарь провел пальцами по спутанным каштановым кудрям, тоже все еще прежним, выбирая из них хвоинки и машинально распутывая сбившиеся узлы. Как часто ему хотелось расчесать гребнем эту всклокоченную гриву… Отчего-то неприбранные, полные сосновых иголок локоны на голове страшного существа, бывшего прежде прелестной княжной Ирин-Таура, казались ему особенно тягостным знаком ее ужасного преображения. Но он не мог коснуться их… Терзаемый болью и злобой оборотень не позволял к себе притрагиваться. А сейчас и это уже было в прошлом, и Эрсилия покорно принимала неумелую и бережную ласку грубоватых пальцев.

– Йолаф, – негромкий голос Таргиса выдернул рыцаря из оцепенения мыслей, и тот обернулся, – до весны не осталось и полутора месяцев. Ее душа совсем изнурена, я не знаю, долго ли она еще будет сопротивляться. Она почти приняла свою судьбу. Ты не серчай, если сейчас я сделаю тебе больно. Но… я не уверен, что ее еще можно откупить.

Рыцарь не шелохнулся, но варгер увидел, как в его глазах разверзлась стылая черная бездна.

– Иди отдыхать, Таргис, – ровно произнес Йолаф, – спасибо тебе за все. Я побуду с Эрсилией до утра.

Варгер молча кивнул и тихо ушел в темноту, оставляя ренегата наедине с его бедой. А Йолаф снова взглянул Эрсилии в глаза, сжимая в кулак всю отпущенную ему от рождения решимость:

– Я не оставлю тебя, слышишь? – проговорил он с твердой и спокойной убежденностью, – просто доверься мне. Я сделаю все, что в человеческих силах. Я заплачу любую цену. Нам нужно всего несколько солнечных лучей. И если Эру на них поскупится… Что ж, значит, Кэмми была права, и ему просто наплевать на нас. Но, хотя я-то обычный человек, да еще вовсе не лучший из нашей породы, одно я могу обещать. На меня ты можешь положиться и тогда, когда отворачиваются небеса. Я никогда не оставлю тебя, что бы ни произошло.

Он не знал, поняла ли его Эрсилия. Она лишь прикрыла глаза, опуская голову на его руки, словно доверяясь ему без оглядки.

Едва начинал брезжить рассвет, когда Йолаф вышел из убежища, держа укрытую плащом Эрсилию на руках. Подкуп уже ждал его, потряхивая ушами. Крупными хлопьями падал мягкий снег, бесформенные комочки, легкие, как лебяжий пух, оседали на шерсть варга, таяли на носу, и зверь фыркал, мотая головой.

Рыцарь подтянул ремни легкой кожаной кирасы, перебросил через спину варга чересседельную суму и сел верхом, устраивая оборотня перед собой. Из-за скалы показался хмурый Таргис на Хорьке: